На протяжении Средневековья ликантропия не рассматривалась как заболевание, ибо в своих проявлениях она настолько мерзка и отвратительна и настолько выходит за пределы допустимого, что не следует удивляться тому, что обычного человека это приводило в оторопь и он склонен был облекать в форму мифа то, чему в действительности даже самый неискушенный исследователь может найти подтверждение.
В этой главе я намерен бегло рассмотреть обстоятельства, при которых людей начинают считать оборотнями-вервольфами.
Как ни поразительно это звучит, но факт остается фактом: человека влечет к убийству, к уничтожению жизни, и это роднит его с хищниками.
Многие люди при виде страданий испытывают истинное наслаждение, а стремление убивать или мучить увлекает их сильнее прочих страстей. Достаточно вспомнить, сколько мальчишек собирается вокруг овцы или свиньи перед забоем, как усиленно колотятся их сердца и сверкают глаза при виде судорог издыхающего животного. В различных городах Франции мне нередко доводилось видеть возле боен толпу детей, с увлечением наблюдающих за агонией овец и коров и замирающих от восторга при виде потока крови.
Однако такая склонность проявляется в людях по-разному. У одних она выражается в равнодушии к страданиям, у других — в наслаждении от созерцания убийства, а у некоторых — в неодолимом желании самим мучить и лишать жизни.
Предрасположенность к этому широко распространена; она встречается у взрослых и детей, у людей примитивных и утонченных, невежественных и высокообразованных, у тех, кому она в тягость, и у тех, кому она в радость, независимо от нравственных, религиозных и правовых устоев, — следовательно, вызывается она только органическими причинами.
Охотники и рыбаки следуют природной тяге к умерщвлению живых существ, когда обращают свою страсть против зверя, птицы или рыбы; объяснение, будто бы это делается ради пропитания, не может служить оправданием, поскольку охотник весьма мало думает о добыче, когда она уже попала в ягдташ. Мотив для преследования птицы или зверя кроется в другом: он заключается в неодолимом стремлении лишать жизни, которое владеет душой человека. Почему ребенок инстинктивно пытается прихлопнуть бабочку, когда та пролетает мимо? Если ему удается сбить ее, он равнодушно отворачивается и уделяет ей внимание только в том случае, если она бьется в агонии у его ног. Ребенок сбивает порхающее создание единственно потому, что оно живое, и делает это, подчиняясь врожденному инстинкту, побуждающему его уничтожать все живое.
Родители и няньки прекрасно знают, что дети жестоки от природы, и стараются воспитать в них человечность. Раненое животное корчится в муках, а дитя с увлечением наблюдает за этим, пока мать не предложит ему «положить конец мучениям бедняжки». По простодушию своему ребенок и не подумает немедленно прекратить страдания несчастной твари, как не станет он сразу проглатывать конфету, пока не насладится как следует ее вкусом. Присущая человеку жестокость может быть подавлена другими сильными впечатлениями или нравственным обузданием; в каждом из нас кроется Нерон, который осознает самого себя лишь в том случае, если его главная страсть становится непреодолимой и начинает сокрушать все препоны. Потеря нравственного контроля, интеллектуальный шок или аномальное состояние организма вполне могут способствовать тому, чтобы эта страсть заявила о себе.
Как я уже отмечал, у разных людей эта страсть проявляется по-разному.
У одних она воплощается в простом желании созерцать чужие муки. Это может привести к преступлению, поскольку личность, равнодушная к боли других, вполне способна убить человека для достижения собственных целей. Именно таким был несчастный Дюмойар{82}, убивший шесть девочек и пытавшийся убить еще нескольких. По всей видимости, он не испытывал особого удовольствия от самого убийства, но был настолько безразличен к их страданиям, что убивал просто ради того, чтобы завладеть их одеждой, весьма и весьма бедной. Его приговорили к гильотине и казнили в 1862 году[41].
У других наряду с равнодушием к страданию развивается жажда крови.
Например, Андреас Бихель заманивал к себе в дом молодых женщин под предлогом якобы имевшегося у него волшебного зеркала, в котором они могут увидеть будущих мужей. В доме Бихель скручивал жертве руки за спиной и оглушал ее. Он снимал с бедняжки одежду, ради чего и совершал убийство, а потом закалывал несчастную женщину. В процессе убийства жажда крови овладевала им настолько, что он буквально кромсал свои жертвы на части, чтобы увидеть их внутренности. Несчастную Катерин Зайдель он распорол сверху донизу, ударяя молотком по лезвию, когда она еще дышала. На суде он признавался, что, «совершая эту операцию, был возбужден, его била дрожь и хотелось оторвать кусок плоти и съесть его».
Андреас Бихель был казнен в 1809 году[42].
Третья категория людей отличается жестокостью и кровожадностью, потому что у них неодолимая жажда крови превращается в одержимость. В цивилизованных странах люди, одержимые такой жаждой, сдерживаются под страхом неминуемого наказания или удовлетворяют жажду крови, уничтожая животных. Но в старину, когда лорды неограниченно правили в своих феодальных владениях, встречались ужасающие случаи проявления такой кровожадности, а примеры того, как удовлетворяли жажду крови некоторые римские императоры, вошли в историю.
Франц Иосиф Галль{83} приводит несколько примеров кровожадности из реальной жизни[43]. Один голландский священник был настолько одержим жаждой убивать и рассматривать убитых, что пошел в полковые капелланы только ради того, чтобы созерцать трупы, которых во время боевых действий было предостаточно. Этот человек держал множество различных домашних животных, дабы иметь возможность терзать их детенышей. Он сам забивал животных для кухни. Кроме того, он был знаком со всеми палачами в стране, и, когда те сообщали ему об очередной казни, он мог пройти несколько дней пешком, чтобы с наслаждением лицезреть процедуру казни и смерть казненного.
На поле битвы такая страсть тоже проявляется по-разному: некоторые получают наслаждение от убийства, другие испытывают полное равнодушие. Один старый вояка, вспоминая битву при Ватерлоо, рассказал мне, что, рассекая человеческое тело, он получал ни с чем не сравнимое удовольствие, а по ночам не засыпал, пока во всех подробностях не припоминал приятные ощущения, доставленные ему процессом убийства.
Нередко разбойники с большой дороги не довольствуются грабежом, проявляя склонность к насилию и убийству. Джон Росбек, например, известен тем, что придумал и испытал на своих жертвах всевозможные зверства просто ради того, чтобы насладиться зрелищем мучений, особенно если это были женщины и дети. Страх наказания и пыток не мог отвратить его от пагубной страсти, покуда он не был казнен.
Галль описывает также скрипача, который, будучи арестован, признался в тридцати четырех убийствах, которые он совершил не из вражды, мести или намерения ограбить, а единственно ради наслаждения, доставляемого убийством.
Иоганн Гаспар Шпурцхайм[44] рассказывает о священнике из Страсбурга, который, будучи богатым и не испытывая ни вражды, ни мести, убил троих человек по той же самой причине.
Галль приводит случай с братом принца Конде, герцога Бурбонского, графом де Шароле{84}, который с детства имел отвратительную привычку мучить животных: в зрелом возрасте он принялся проливать человеческую кровь и совершать всевозможные зверства. Он убил множество людей без всякого повода, например любил стрелять в кровельщиков просто ради удовольствия посмотреть, как они падают с крыши.
