Гильотина стояла на высоком помосте в центре площади, зловеще поблескивая металлическими частями, и даже из самых последних рядов толпы было хорошо видно все, что происходило на эшафоте. Стоял ясный, солнечный день, и на ослепительно голубом небе не было видно ни облачка, что само по себе бывало зимой не так уж редко. Казни уже начались. Солдаты с барабанами выбивали дробь каждый раз, когда лезвие гильотины поднималось. Затем следовал удар о плаху, и наступал миг напряженной тишины, разрывавшийся ревом осатаневшей от крови, ликующей толпы: это поднимали и показывали голову, которую бросали в корзину, и процедура повторялась снова, почти без задержки.
Повозки со смертниками въезжали на площадь с улицы неподалеку от того места, где остановилась Роза и, оглядевшись, она стала проталкиваться поближе к проходу в толпе, вдоль которого с обеих сторон стояли шеренги солдат. Ей оставалось протиснуться всего лишь на несколько шагов, когда она увидела своего дедушку. Он стоял вместе с другими в подъезжавшей повозке, держась за деревянную перекладину, и на его гордом лице не было заметно ни малейшего следа физической боли, которую ему наверняка приходилось испытывать, когда повозка прыгала по неровной брусчатке и его швыряло из стороны в сторону. Роза закричала, но ее голос затерялся в гуле толпы, и хотя взгляд Мишеля явно выискивал ее лицо среди других лиц, ему никак не удавалось обнаружить внучку. Затем женщина в платке рядом с ним повернулась, и она узнала Диану с Чарльзом на руках.
Роза завизжала и стала, царапаясь как сумасшедшая, лезть вперед. Люди, стоявшие вокруг нее, стряхивали ее руки, подумав, что эту женщину охватил приступ кровавой истерии, который часто случался с легко возбудимыми людьми у гильотины. Какой-то мужчина, рассвирепев, так хватил кулаком ее по голове, что она упала на колени. Когда она поднялась, повозка уже проехала, и пробраться к гильотине не было никакой возможности.
Со слезами, ручьями струившимися по лицу, Роза стояла, инстинктивно согнув руки так, словно собиралась принять в них своего младенца, которого должны были вот-вот убить на ее глазах вместе с еще двумя дорогими сердцу людьми. Повозка уже остановилась и приговоренные стали спускаться на землю и становиться в очередь перед ступеньками, которые вели на эшафот, а лезвие гильотины тем временем поднялось, чтобы отсечь голову последнему смертнику из предыдущей партии.
Сердце Розы пронзила неимоверно острая боль, когда она увидела, как ее дедушка, огромным усилием опираясь на обе палки, кое-как взбирается по ступенькам. Следом поднималась Диана, прижав к своей щеке маленького Чарльза, видимо, прощаясь с ним в эти последние минуты. И тут старый художник совершил нечто совершенно неожиданное. Он остановился, как бы переводя дух, и, слегка обернувшись, что-то проговорил Диане, стоявшей на две ступеньки ниже его. Пальцы Мишеля вдруг разжались, и палки выпали из его рук. Диана быстро передала ему Чарльза, и художник почти мгновенно бросил ребенка в толпу, где его успела подхватить чья-то пара рук, вытянувшихся навстречу летящему свертку, каким издали казался Чарльз.
После этого Мишель пошатнулся и пропал из вида. Ему удалось все-таки провести гильотину, при падении размозжив голову о мостовую. Диану, рвавшуюся к его телу, скрутили и, втолкнув на помост, положили ее голову на плаху. Барабаны забили дробь, раздался свист лезвия, а в толпе мадам Арно закрыла глаза и зарыдала.
Роза, почти обезумев от горя, стала проталкиваться к тому месту, где исчез Чарльз. Она была убеждена, что ее дедушка разглядел в толпе мадам Арно и бросил ребенка именно ей. Но вдруг в нескольких десятках шагов перед ее глазами мелькнул человек в черной, лихо заломленной шляпе, и с руками куда более длинными и мощными, чем у любой Женщины, которые держали ее ребенка. Он положил Чарльза на ладонь одной руки и высоко поднял в воздух, закрутил над головой:
— Ох, и полакомятся мои собачки! — заорал он оглушительным голосом, а толпа расступилась, провожая его смехом и шлепками по спине.
Ребенок плакал. Роза слышала этот плач, который явственно выделялся в шуме толпы. Шаль, в которую он был завернут, развернулась, и теперь ребенок сучил ножками на холоде, когда его уносили, как своего рода знамя. Роза в беспамятстве следовала за ним. Выбираться из толпы было чуть легче, и к тому же ее силы, казалось, удесятерились при виде Чарльза. Человек в черной шляпе ускорял шаг, и ему было легко это сделать, потому что толпа охотно расступалась перед ним, подбадривая разными восклицаниями. Иногда Роза теряла его из вида, но по крикам и возгласам легко находила вновь. Сердце рвалось у нее из груди, ударяя сумасшедшими толчками в грудную клетку. Она исступленно впилась в этого человека глазами, понимая, что если упустит его, то ей не поможет и все золото, которое хранилось у нее в поясе.
Вскоре он удалился на такое расстояние, что Роза могла видеть лишь черную шляпу, прыгавшую поверх остальных голов. Вот-вот она могла исчезнуть. Вскрикнув, Роза собрала все оставшиеся силы и пустила в ход кулаки против тех, кто мешал ей пройти. Выбравшись, наконец, на свободное пространство, Роза обнаружила, что человек, державший ее сына, исчез. Заплакав и застонав как помешанная, Роза стала метаться из стороны в сторону. Каждая улица разветвлялась на множество переулков, и у нее уже все закружилось перед глазами, как вдруг кто-то негромко позвал:
— Роза!
Она, вздрогнув, остановилась, и, повернув голову, увидела Ричарда в черной шляпе, которого было не узнать, насколько непривычно он выглядел — всклоченные волосы, небритое лицо… Но главное — он держал их сына и жестами манил ее подойти в арку, где он укрылся. Роза, не помня себя, полетела к нему, словно ее несли крылья, и они обнялись. Однако осторожность заставила его отпрянуть. Им троим по-прежнему угрожала смертельная опасность.
— Нам нужна карета или хотя бы повозка, — произнес Ричард. — Мы должны как можно скорей выбраться из Парижа и ехать на побережье.
— У меня есть лошадь и тележка! — воскликнула Роза, принимая на руки Чарльза. — Это недалеко!
Они поспешили туда, где Роза оставила лошадь, которая к тому времени уже немного отошла в сторону и пила из фонтана воду. Когда они уселись, Ричард взял поводья и они поехали по направлению к северным воротам; со стороны их можно было принять за обычную супружескую пару, которая продавала в городе какие-нибудь товары, и небольшой ворох детской одежды подтверждал это предположение.
— Слуга твоего дедушки рассказал мне о случившемся. К сожалению, он ничего не знал о том, где ты, — объяснил Ричард. — Когда он пришел в особняк Балена, то пьяный дворецкий сообщил, что, судя по словам солдат, арестованных повезли в Тампль. За взятку этот человек выяснил день, на который была назначена казнь. Мне оставалось лишь ждать и надеяться, что в этот день ты будешь на площади Революции. Сегодня я отправился туда спозаранку, чтобы занять место у самой гильотины и поймать нашего сына, если Диана увидит меня и догадается бросить его. Однако получилось так, что его спас твой дедушка, потому что он первым рассмотрел меня среди этой неистовствовавшей толпы.
Роза кивнула, не в силах говорить от нахлынувших чувств. Они проехали ворота без заминки и свернули на одну из тихих сельских дорог. Путь к побережью был нескорым, но не вызвал у них особых затруднений. Ночью они спали в повозке, накрываясь домоткаными одеялами, купленными в одной деревне. Ричард считал, что останавливаться на постоялых дворах небезопасно. На побережье он легко разыскал рыбака, который за соответствующее вознаграждение согласился переправить их Через Ла-Манш, и в глухую безветренную ночь они отплыли. Когда перед ними показались белые утесы Дувра, Ричард и Роза обнялись и заплакали, радуясь своему счастливому избавлению.
Дом в Истертон-Холле стал прибежищем для многих французских эмигрантов, бежавших в Англию от террора, которому, однако, пришел конец, когда и сам Робеспьер положил голову под нож гильотины. С тех пор гости в доме бывали лишь тогда, когда там по какому-либо случаю устраивалось празднество. Совсем недавно выдался как раз такой повод: крещение малютки-дочери, которую Роза и Ричард назвали Лили. Они не жили в этом особняке и наведывались сюда лишь по вышеуказанным поводам. В день крещения Ричард отправился в Истертон-Холл верхом вместе с сыном, которому он перед этим подарил пони.
