Она побывала в нескольких камерах, пока, наконец, у нее не иссякли запасы хвороста в корзине. Ни в одной из камер Ричарда не оказалось, хотя Розе удалось побывать везде, где содержались лица, арестованные согласно декрету о «подозрительных» и «неблагонадежных». Они свободно разгуливали по тюрьме, нанося визиты знакомым и приглашая их к себе на обед или ужин с таким видом, словно находились в собственных апартаментах в Версале.
Вычеркнув Сен-Лазар из своего списка, на следующий день Роза пошла в другую тюрьму, где тюремщики, прослышав, что эта женщина торгует прямо в камерах других тюрем, также беспрепятственно впустили ее. Здесь Роза встретила многих верных слуг и служанок, последовавших за решетку вместе со своими господами. Хотя их ожидала та же участь, они продолжали выполнять свои обязанности, по-прежнему чопорно кланяясь и приседая в реверансах, как это делали в прежнее славное в замках и поместьях по всей Франции. Здесь Ричарда тоже не было, и ее список сократился еще на одну тюрьму, но оставалось еще много других. К сожалению, в некоторых из них ей входить запретили, и тогда Розе, скрепя сердце, пришлось продолжить поиски там, куда ее пускали. Каждодневное посещение тюрем лишило Розу даже остатков былой жизнерадостности, сделав ее печальной и задумчивой, но впереди ее ждало еще одно тяжкое испытание. В октябре королева предстала перед судом революционного трибунала. Газеты ежедневно публиковали отчеты о судебном заседании, и приговор был предрешен с самого начала. В день, когда Марию-Антуанетту с коротко остриженными волосами и связанными за спиной руками повезли на казнь не в экипаже, как Людовика, и не в повозке или фургоне, как других аристократов, а в грубой телеге для перевозки скота, усадив на доску, положенную на края, Роза не поехала в Париж. Достоинство и самообладание, с которыми королева взошла на эшафот, поразили многих в той огромной толпе зрителей. Как и в день казни короля, Роза посвятила все время траурным молитвам и светлой памяти казненной перебирая мысленно все ее добрые поступки.
В ноябре резко похолодало, и спрос на хворост сразу же подскочил. Однажды она разносила товар по большой тюрьме, бывшему монастырю, куда ранее не имела доступа, и вдруг дверь огромной камеры распахнулась, и оттуда вышел офицер Национальной гвардии с конвоем и списком тех, кого во дворе уже ждала повозка смертников.
— Маркиз де Лузо! Герцог и герцогиня де Вильмо! Графиня де Бертье и ее двое детей! Виконт де Фабиоль! — снова и снова лающим голосом офицер называл имена известных на всю страну аристократов; всего в списке их было шестьдесят.
Не произошло никакой паники. Декрет с приговорами был наклеен на стену тюремного коридора днем раньше, и люди были уже готовы. Одни со вздохом закрывали Библии и Евангелия, которые усердно принялись читать перед страшным часом, другие обменивались прощальными поцелуями с оставшимися друзьями. Разговаривали при этом тихо, немногословно и вели себя подчеркнуто сдержано, не суетясь. Те, чьи дети были осуждены на казнь вместе с ними, брали малышей на руки, а старшие сами покорно шли рядом. Роза, потрясенная до такой степени, что некоторое время не могла сойти с места, наблюдала за тем, как все приговоренные спокойно выходили во двор, а друзья провожали их до порога и затем печально, молча смотрели им вслед. В зловещей гробовой тишине — слышалось лишь шарканье ног — процессия двинулась к выходу. Когда Роза оказалась на улице, повозок с приговоренными там уже не было. Забывшись, она чуть было не выдала себя, когда, проезжая городские ворота, ответила на вопросы часового с произношением, по которому трудно было не признать в ней аристократку. Но гвардеец был изрядно навеселе и не обратил на это внимания. Официальная политика террора вызвала во всей стране атмосферу невероятной подозрительности: достаточно было не приглянуться сыщику или добровольному осведомителю, которые саранчой наводнили улицы больших и малых городов и готовы были носом рыть землю, чтобы доказать свою лояльность и получить награду или повышение по службе, — и человека тут же волокли в тюрьму, а то и сразу в ближайший трибунал, работавший почти круглосуточно «на благо народа». На мягкость приговора никто ни разу не жаловался. Мгновенно осознав свою оплошность, Роза, дрожа как осиновый лист, проехала через ворота и подумала, что везение еще не покинуло ее. Интересно, мелькнула у нее мысль, как долго оно будет продолжаться?
Она совершила еще две поездки в Париж и собиралась ехать опять, но тут состояние Жасмин резко ухудшилось. Почувствовав, что на этот раз жизненный путь ее бабушки подходит к концу, Роза послала за Мишелем, чтобы тот смог попрощаться с женщиной, которую любил до сих пор. Он не заставил себя долго ждать.
— Жасмин, дорогая, — ласково сказал он, — взгляни на меня еще раз…
Она медленно, с трудом открыла глаза и встретила его любящий взгляд. Узнав его, она улыбнулась, и на ее лице появилось точно такое выражение, как и у Мишеля, но через несколько секунд опять наступила кома. Художник зарыдал, и его огромные плечи затряслись, однако вскоре ему удалось взять себя в руки. Он нежно поцеловал безвольную, расслабленную руку и лоб, а затем неуверенной походкой вышел из спальни, низко опустив голову. По лицу его катились слезы. Роза проводила Мишеля до самой кареты и помогла ему сесть в нее.
— Я больше не приеду в Шато Сатори, — печально произнес Мишель. — Прости меня, но я не могу войти в этот дом, где не будет моей Жасмин! Мне будет казаться, что она здесь рядом и я стану ходить по комнатам и искать ее. Это невыносимо…
— Я все понимаю, дедушка! — Она поцеловала его и, помахав вслед, вернулась в дом.
Вытирая слезы, которые все текли, Мишель жалел о том, что не может пока сообщить Розе ничего определенного о Ричарде. Кое-что уже удалось узнать, но было еще слишком рано возбуждать в ней надежды, которые могли рухнуть в один миг и сделать внучку еще более несчастной. Его слуга разузнал, что на окраине в одной маленькой тюрьме, состоящей всего лишь из шести камер, где никогда не содержались политические заключенные и, следовательно, никак нельзя было предположить, что там может оказаться Ричард, находился один молодой узник, который пел песни и декламировал стихи на английском языке. Тюремщик знал только французский, да и то скверно, как и все простолюдины. Однако узник, который сошел с ума и не мог ничего вспомнить вот уже долгое время, утверждал, что ему ранее удалось выучить этот язык. Один раз он пытался бежать, но безуспешно, и теперь на дверь приделали второй засов с замком, чтобы предотвратить следующую попытку. По документам выходило, что сто зовут Огюстен Руссо. Когда слуга назвал его имя, Мишель сразу насторожился и понял, что это не простое совпадение и узником, скорее всего, является Ричард. Теперь оставалось лишь проверить это сообщение и, если все обстояло так, как думал Мишель, вызволить мужа Розы на волю. Задача была не из легких, особенно если учесть, что, по словам слуги, тюремщик был неподкупен и нес свою службу ревностно.
Роза не отходила от постели бабушки и все время держала ее за руку. Незадолго до полуночи Жасмин тихо скончалась, не приходя в сознание.
Утром посовещались и назначили похороны через два дня. Затем пришлось заняться решением и других практических вопросов. Пришел нотариус, который зачитал завещание сразу, без всяких скучных, утомительных и ненужных процедур. В эти дни время текло стремительно, и также стремительно для многих обрывалось, и не стоило тратить его зря. Все движимое и недвижимое имущество Жасмин завещала внучке, в том числе сапфировое ожерелье Маргариты и прочие драгоценности, а также особняк вместе со всем поместьем и землями. После этого нотариус поспешил откланяться и удалился. Роза стала просматривать гору писем и бумаг, бросая в камин все, что перестало иметь какую-либо ценность. Остальное она сложила в маленький железный ящик и отнесла в потайную комнату, где хранились драгоценности.
В день похорон Роза надела ожерелье Маргариты. От глаз посторонних оно было скрыто черным траурным платьем с глухим стоячим воротником. У Розы было такое чувство, что это ожерелье тесно связывало ее с двумя другими женщинами, которые оставили свой след в Шато Сатори: одна — великой любовью, а вторая — благотворительностью.
