— Почему? — бурно возмущался и протестовал он. — Ведь мое место здесь, в финансовом доме Руссо!
Ответ Жерара был короток:
— Когда ты отслужишь год в мушкетерах и еще год повращаешься в высших придворных сферах, именно тогда, и не днем раньше, я объясню тебе свое решение. А пока постарайся извлечь из этих двух лет максимальное удовольствие. Молодому человеку нужно перебеситься. И мой тебе совет — никогда не раскаивайся и не думай, что эти годы прошли зря.
Огюстен постарался полностью выполнить завет отца и брал от жизни полной мерой все, что только можно было взять. Однако при этом где-то в глубине души в нем всегда теплилась надежда, что со временем ему будет позволено вернуться, поскольку у Жерара не было больше никого, кто мог пойти по его стопам. У Огюстена не возникало опасений, что его отец вдруг снова женится и от этого брака родятся другие сыновья, ибо теперь все, чем интересовался Жерар, касалось только интересов его банка.
Одеваясь к праздничному банкету, который давался в честь младенца, появившегося на свет за много лье отсюда, Огюстен припомнил, с каким чувством ожидания вернулся он домой два года назад. Сознание выполненного долга давало ему основания питать серьезные надежды на перемены в будущем. Два года миновало, и он вправе был потребовать у отца объяснений. Они сидели в креслах у камина, в котором весело трещали большие сосновые поленья, а на столе стоял графин с вином.
— Тебе все еще нравится жизнь при дворе? — начал Жерар, разлив вино в хрустальные фужеры.
На губах Огюстена появилась задумчивая улыбка. Разочарования первых месяцев сменились весельем и увлекательными проказами последующих лет, расширивших кругозор молодого человека и в значительной степени обогативших его жизненный опыт. В общем, он был не прочь провести еще годик-другой на королевской службе, прежде чем предаться удовольствиям иного рода, связанным с удачными решениями деловых проблем, часто встающих перед финансистом. И в то же время он хотел быть уверенным в том, что его место не будет занято другим, когда подойдет время оставить двор.
— Жизнь там весела и беззаботна, — ответил Огюстен. — Я знаю теперь все тайные пружины закулисных дворцовых механизмов, обычаи, традиции двора, протокол и сложный этикет. В настоящее время я без ложной скромности могу назвать себя придворным, искушенным во всех этих тонкостях.
— Что ты скажешь о возможности сделать там дальнейшую карьеру?
Глаза Огюстена напряженно сузились, когда он старался дать объективный ответ, чувствуя здесь некоторый подвох:
— Я хотел бы, чтобы меня оценили по действительным моим достоинствам — так, как я хотел проявить себя здесь. Я никогда не буду пресмыкаться перед королем, стараясь каждую минуту попадаться ему на глаза, как это делают почти все лизоблюды, жаждущие титулов, поместий и прибыльных должностей. Они смотрят ему в рот, пытаясь угадать все его желания и завоевать его милость самой грубой лестью. Буквально ползая на коленях, эти люди умоляют его об аудиенции, где им удалось бы изложить в выгодном для себя свете собственные притязания или просьбы членов своей семьи. Весь двор кишит ими, как труп мухами. Их раболепие и подобострастие вызывают у меня тошноту. Король очень терпеливый человек. На его месте я бы вышвырнул всех их вон и запретил бы приближаться ко двору на пушечный выстрел!
— Но ум короля не уступает его терпению! Разве тебе не понятен его мастерский политический расчет? Ведь все они у него на поводке. Людовик — абсолютный монарх. Вся власть сосредоточена в его руках. Если ты добьешься того, что он начнет тебя уважать за подлинные заслуги, то большего и желать нельзя для пользы нашего гугенотского дела.
Огюстена словно пружиной подбросило в кресле. Смысл отцовских слов внезапно открылся ему, и в следующую секунду он стукнул кулаком по столу и вскричал:
— Так вот почему ты послал меня ко двору!
Жерар пытливо посмотрел на него и сказал:
— С момента твоего рождения я хотел, чтобы ты всегда был рядом со мной, стал банкиром и добился еще большего. Любой человек на моем месте желал бы того же самого, тем более, что у тебя обнаружились математические способности, так же, как и дух предприимчивости, и умение идти на необходимый риск. В этом ты был равен мне и твоему деду. Мне было очень нелегко принять то решение и расстаться с тобой. С другой стороны, ты тогда еще не изжил в себе пылкие и необузданные страсти, да и теперь еще не избавился от них полностью. Твоя молодость не позволит тебе стать затворником и уделять все время деловой переписке и бухгалтерскому учету… — старший Руссо сделал глоток вина и опять поставил стакан. — К счастью для твоего поколения, Варфоломеевская ночь отбрасывает на вас куда меньшую тень, чем на нас, стариков. Однако не нужно думать, что угроза протестантам полностью исчезла. История может повториться.
— Но король никогда…
Жерар поднял руку, прерывая сына:
— Несмотря на свою беспутность и распущенность, король в глубине сердца остается крайне набожным человеком.
— Это правда. Перед тем, как выйти из спальни, он каждое утро молится, ежедневно в десять часов посещает мессу и искренне верит в Бога. Ты хочешь сказать, что это религиозное рвение может побудить его выступить против гугенотов?
— Я говорю только о том, что было бы ошибкой впадать в излишнее благодушие и самоуверенность. Мы не находимся в полной безопасности. Вот почему я пожертвовал своими сокровенными мечтами и послал тебя ко двору. Я верил тогда и сейчас верю в твою преданность нашему делу. Пока гугенота будут приглашать в Версаль и часто видеть в обществе короля, мало кто осмелится выступить с прямыми нападками на нас. Сейчас от тебя всецело зависит, сможешь ли ты добиться достаточного влияния при дворе, чтобы служить трону и Франции не только шпагой, но и своим умом. Жизни многих тысяч ни в чем не повинных людей будут зависеть от твоей стойкости и стойкости других гугенотов, подобно тебе служащих королю.
Потупив глаза, Огюстен слушал отца и вертел ножку фужера, держа ее между пальцами. Крепко сжатые челюсти и выдвинувшийся вперед подбородок показывали, что он осознал в полной мере всю ответственность, лежавшую на его плечах.
— Но почему ты не сказал мне об этом прежде? Накануне моего отъезда, например?
— Было бы нечестно взваливать на обычного молодого человека, каким ты был тогда, эту тяжелую обязанность преждевременно. Вот почему я решил выждать.
…Все это было давным-давно. А теперь Огюстен, сдув пылинку с обшитого кружевами обшлага, спустился вниз, чтобы вместе с отцом встречать гостей. За накрытым длинным столом разместилось шестьдесят приглашенных, большая часть которых были кузенами или иными дальними родственниками, а остальные — друзьями семьи. По мере того, как продолжалось празднество, Огюстен заметил, что отец сохранял исключительно приподнятое настроение. У него появилась мысль, не увидел ли старший Руссо в родившемся внуке своего преемника на посту главы банковского дома; возможно, он даже воспринял это как награду, ниспосланную небесами за принесение талантов сына, которого он прочил себе в наследники, в жертву более благородному делу.
На следующее утро поднявшийся спозаранку Огюстен отправился в павильон и, сев за письменный стол, углубился в чтение различных контрактов и прочих документов, которые оставил ему отец, зная об особом интересе сына к этим бумагам. Прошло несколько дней, прежде чем Огюстену удалось проверить справедливость своей догадки относительно места, которое занимал только что родившийся внук в планах Жерара Руссо. Отец пригласил его в свой кабинет, и Огюстен сидел там на специально принесенном для него стуле, слушая беседы отца с клиентами. Наконец ушел последний купец, которому был назначен прием. Пока Жерар запирал документы в письменном столе, Огюстен прошел через всю комнату и встал у окна, устремив взгляд на росшие под окном каштаны.
— Конечно, я горжусь оказанным мне доверием и стараюсь как можно лучше выполнить твои поручения, отец, — задумчиво сказал Огюстен, — но каждый раз, когда я приезжаю домой, мне все труднее становится преодолевать тяготение уз, которые связывают меня с родным гнездом, и возвращаться в Париж.
