Был ясный день. Глубокая могильная тишина и мертвое безмолвие царили в обсерватории, когда Норбер Моони открыл глаза и оглянулся кругом. Томительный жар словно повис в воздухе. Моони не сразу мог отдать себе отчет в том, что случилось и много ли времени прошло с тех пор. Он сознавал только, что находится теперь в круглой Зале Ручек, на оттоманке, стоявшей под черного дерева дощечкой, на которой укреплены были слоновой кости ручки с литерами А и В; он лежал навзничь, по всей вероятности, опрокинутый первым сильным толчком катастрофы. Кругом царил страшный хаос и картина полного разрушения: столы, стулья, диваны, шкафы, – все это было опрокинуто, поломано, раскидано, электрическая люстра изогнута и скручена, магнетометр лежал на полу изломанный и разбитый, дорогой фарфор чайного прибора также весь перебит и черепки разбросаны по всей зале. Гертруда Керсэн, Фатима, доктор Бриэ, баронет и Тиррель Смис лежали без чувств, кто на диване, кто на полу, опрокинутые первым ужасным толчком землетрясения.

Первой заботой молодого астронома было кинуться на помощь к Гертруде Керсэн, точно так же, как и в момент катастрофы последним его сознательным действием было уберечь ее. Он нашел девушку в глубоком обмороке, но, насколько можно было видеть, без малейшего ранения; пульс ее слабо бился, а из полуоткрытых уст вылетало слабое дыхание, подобно дыханию спящего ребенка.

Едва успел Норбер Моони убедиться в этом, как в силу какого-то инстинктивного движения бросился к доктору, который сидел в кресле, где его застала катастрофа, и крепко спал. Он сидел у стола, теперь опрокинутого и изломанного, и, очевидно, собирался выпить свою чашку чая, когда ошеломленный страшным ударом потерял на время сознание, а затем незаметно перешел от обморока к крепкому сну. Но достаточно было дотронуться до его плеча, чтобы заставить его раскрыть глаза.

Он начал с того, что стал с особенным усердием протирать их, затем осмотрелся кругом, видимо, сильно удивленный тем, что видит перед собой, потом встал на ноги и с минуту стоял неподвижно, как будто на него нашел столбняк. Наконец это прошло, и тогда он обратился к Норберу Моони, все еще стоявшему подле него, со словами:

– Кой черт! Да что это случилось с нами?

– К сожалению, я не могу сказать вам сейчас ничего положительного на этот счет! – отозвался молодой ученый. – Но, слава Богу, вы уже на ногах, доктор! А это главное! Пойдемте же скорее, посмотрите, чем можно помочь вашей племяннице, которая лежит вон там без всяких признаков сознания, очевидно, это только обморок…

Доктор послушно, но как-то автоматически последовал за молодым человеком к дивану, на котором лежала бесчувственная молодая девушка, машинально взял ее руку, нащупал пульс, но оставался неподвижен и не произнес при этом ни слова.

– Ведь пульс еще бьется? – тревожно и до некоторой степени досадливо спросил его Норбер Моони, державший в своих руках другую руку Гертруды. – Что же надо делать? Говорите же, доктор!

Доктору, очевидно, пришлось сделать над собой громадное усилие, чтобы ответить как бы сквозь сон:

– Ящик с медикаментами…

Моони сразу понял, чего от него требовали, в одну минуту он бегом пробежал в смежную комнату, служившую людской, где находилась обыкновенно маленькая походная аптечка и ящик с медикаментами, о котором упомянул доктор. Он почти не заметил Виржиля, который лежал растянувшись на полу, поперек дороги, и на которого он едва не наступил. Не долго думая, Моони перескочил через бесчувственного слугу и, захватив упомянутый ящик, также бегом вернулся к тому дивану, где лежала Гертруда.

– Какое из этих лекарств нужно вам? – спросил Норбер Моони, откинув крышку ящика, – какую баночку прикажете достать?

– Серный эфир! – как-то автоматически ответил доктор Бриэ с неподвижно устремленным в одну точку бессмысленным взглядом.

Молодой астроном в одну минуту распечатал флакон с соответствующей надписью, достал его и, не считая нужным обращаться с дальнейшими расспросами к доктору, сам поднес флакон с эфиром к лицу молодой девушки и стал смачивать им ее лоб и виски. Эфир этот тотчас же подействовал освежающе на больную, и этого простого приема лечения было вполне достаточно, чтобы привести молодую девушку в сознание. Она открыла глаза, слегка приподнялась на диване и осмотрелась вокруг себя удивленным, недоумевающим взором.

– Фатима! – прошептала она слабым еще голосом, видя, что ее маленькая служанка лежит у ее ног все еще в бесчувственном состоянии.

– Она еще не пришла в сознание, – отвечал Норбер Моони, подходя к бедной девочке и склоняясь над ней, чтобы и ей дать понюхать эфиру и брызнуть несколько капель в лицо. – Будьте спокойны, она сейчас очнется! Видите, она уже начинает приходить в себя…

– Фатима! – повторила еще раз Гертруда Керсэн, окликая свою любимицу.

– Добрая госпожа!.. – отозвалась девочка, делая над собой усилие, чтобы встать и приблизиться к своей госпоже.

– Ты очень напугалась, дорогая моя, не правда ли? ты сильно испугалась?

– Да, госпожа!., мне было очень страшно!.. Я так перепугалась, что чуть не умерла… Но теперь все прошло!., смотрите, добрая госпожа, я уже могу держаться на ногах… могу ходить!

И в подтверждение своих слов она действительно попробовала сделать несколько шагов, потом, обхватив обеими руками шею Гертруды Керсэн, стала страстно целовать ее в плечо, а та нежно заключила ее в свои объятия. Тем временем Норбер Моони приводил в чувства баронета.

– И он также только ошеломлен, не более, – сказал Моони, внимательно вглядываясь в немного побледневшее лицо своего приятеля, – но мне кажется, доктор что вы и сами еще не совсем успели очнуться и что легкое вспрыскивание эфиром будет весьма полезно и для вас, – добавил он и, не дожидаясь ответа или согласия со стороны доктора, тут же брызнул ему в лицо эфиром.

Действительно, не успел Норбер Моони это сделать как доктор сразу почувствовал себя бодрым и вполне пришедшим в сознание, – до того хорошо подействовал на него этот освежающий душ.

– Да, ваша правда, – проговорил доктор, – я, хотя и пришел в себя, но все же чувствовал как бы ошеломленным и не вполне сознавал, что делаю и что вокруг меня происходит, а теперь я совершенно очнулся… Спасибо вам, мой милейший Моони, за ваше лечение! Теперь я опять молодцом и гожусь вам в помощники… Посмотрите, что с нашим нобельмэном, – шутливо продолжал Бриэ, – надо и его разбудить.

С этими словами он взял руку баронета и нащупал пульс.

– Гм!.. – многозначительно промычал он. – Пульс очень слабый!., очень слабый… почти неуловимый… Однако будем надеяться, что дело и здесь обойдется благополучно!.. Если хорошенько растереть ему затылок спиртом, то, пожалуй, нам удастся возвратить его к жизни. Я сам сделаю это, а вы, Моони, займитесь тем, другим! – и он указал кивком головы на Тирреля Смиса.

– Этим дуралеем, который натворил всю эту беду! – досадливо воскликнул Норбер Моони. – Нет уж, извините; я прежде посмотрю, что делается с моим бедным Виржилем.

С этими словами молодой ученый побежал в смежную комнату, где все еще лежал, распростертый на полу, Виржиль. Он приподнял его и стал усердно растирать лоб и виски эфиром, а потом трясти его до тех пор, пока тот, наконец, не стал приходить в себя.

– Эх-ма!.. да ведь уже светлый день!.. И мы все, слава Богу, живы!.. Вот это славно! – воскликнул Виржиль, когда к нему вернулось сознание. – А ведь я этого никак не ожидал, право! Никак не ожидал, господин офицер! Когда я вдруг почувствовал этот толчок и за ним страшное землетрясение, я не мог даже устоять на ногах. Ну, думал я, теперь нам всем конец!!! А вышло, что все это сущий пустяк…

С этими словами, проворно вскочив на ноги, он побегал в большую круглую залу и принялся все прибирать и приводить в порядок, подбирать осколки стекла и фарфора, подымать и расставлять мебель, словом, приводить все по возможности в надлежащий вид.