Зелье, подобное тому, которое мы пили, обладает свойством окрашивать мир в радужные тона, увеличивать или уменьшать, в зависимости от количества выпитого и от характера того, кто пьет, количество врагов в мире. А еще оно развязывает языки, после чего приходится мучительно вспоминать, не наболтал ли чего лишнего. Впрочем, до такой степени я не дошел, но все вокруг стало светлее и дружелюбнее. Разговор шел неторопливый. И по обоюдному согласию касался всего, кроме положения дел в Ордене. Итальянец поведал мне несколько довольно фривольных историй в стиле «Декамерона», пара анекдотов из жизни французского двора.

Стаканчики все наполнялись и наполнялись. А жидкость в бутылке, которую держал скрывшийся в полутьме слуга, становилось все меньше. А голова моя была все пустее, и настроение все радужнее.

В конце Концов я расчувствовался и, хлопая по плечу Долкмена, который оказался хорошим собутыльником, хоть и являлся сатанинским отродьем, сказал:

– Ты знатный купец и добрый выпивоха, брат Долкмен! Но ведь ты тоже хочешь увидеть меня растерзанным на кусочки, не правда ли? Но не можешь, ха-ха! Потому что в-вот он, Жезл! Ты даже не можешь стащить его, хоть и прославлен в этом искусстве, поскольку сила его все равно останется со мной. Так что ты н-ничего не сделаешь со мной, и потому нам останется лишь быть добрыми собутыльниками.

– А ты не подумал, брат мой, что кто-нибудь из нас, может быть даже я, владеет Камнем Черного Образа, способным уравновесить силу твоего Жезла? – Долкмен тоже дружески хлопнул меня увесистой ладонью по спине. – Представляешь, как было бы смешно, если бы ты сейчас глотал вино с ядом, уверенный в своей безопасности и удачливости? Да, это было бы смешно! А может, я вскоре всажу тебе нож в грудь и увижу, как в последний раз бьется в моей руке вырванное у тебя из груди сердце? – Он сжал кулак до белизны.

– И у тебя есть Черный Образ, брат мой? – весело хихикнув, спросил я.

– Это тебе загадка, чтобы было, чем занять мысли, Хаункас.

– Шутка отменная, брат, но у тебя пет Черного Образа, иначе ты бы давно всадил мне нож в спину.

С каждым стаканчиком мой собеседник нравился мне все больше и больше, и теперь я испытывал к нему поистине теплые чувства.

– А может, я забавляюсь с тобой, Хаункас? Ведь ты хороший собутыльник! Или, скажем, ты просто нужен мне. Пока что нужен.

– Ну и глупо, брат… Давай-ка лучше выпьем.

– Давай. – Он потянулся за своим стаканчиком, но я подсунул ему свой, а сам взял его.

– Отравимся вместе!

– Нет, ты все же мне по душе. – Он проглотил, не поморщившись, терпкий напиток.

– Ты мне тоже по душе, брат! Не знаю, как мне выразить, Долкмен, мое к тебе уважение. – Я похлопал себя по карманам не потерялся ли. – Ну хотя бы вот так…

Массивный серебряный перстень лежал на моей ладони. Я протянул его Долкмену со словами:

– Хорошая вещь. А рисунок из бриллиантов напоминает твой личный знак Мудрого, не правда ли?

Раскрасневшееся лицо Долкмена вдруг стало белым, цвета муки.

– Откуда у тебя это? – сдавленно произнес он.

– В одной лавке на улочке Стамбула мне продал его жирный проходимец без левой руки. Я подумал, что негоже разбрасываться такими вещами, ибо еще тогда вспомнил о тебе. Это перстень твоей Силы, А мне он ни к чему. Ведь это твой символ, брат. Я возвращаю его тебе.

– Ты хитер, Хаункас. – Долкмен пристально посмотрел мне в глаза, и теперь никто не заметил бы, что он только что одолел почти пол-литра крепкого вина. – Хотел бы я знать, в какую игру ты сейчас играешь?

– Ха-ха, брат Долкмен! Я не играю ни в какую игру. Просто оказываю тебе услугу в расчете на то, что однажды ответишь мне тем же. Мне нужно, чтобы хоть кто-нибудь здесь не ждал момента, когда хозяин Жезла Зари оступится.

– Ладно, Хаункас, ты прав… Только наши враги и глупцы считают, что великим слугам Тьмы чужда благодарность. За мной долг, Магистр.

– Я надеюсь на это, брат.

– Ты прав… А ты хитер, Магистр Хаункас, – осуждающе покачал он головой. – Ты заговорил мне зубы и не выпил очередной стаканчик. Это неблагородно…

Ночную тишину прорезал жуткий, исполненный муки и боли крик. Он прошел как горячий нож сквозь масло через толстый камень и дерево дверей. Он покатился по пустым коридорам, заметался под высокими сводами испещренного кабалистическими знаками трапезного зала, и, наконец, выдохся, затих.

Я проснулся сразу, как только до меня донесся этот крик. Кричали где-то в этом крыле, иначе звук не донесся. Никакой человеческий голос и даже бесовский отчаянный визг не пробьют замок насквозь…

Я поежился… Это был крик ужаса. Крик боли… Крик смерти!

Встревоженный, я поднялся, начал разжигать свечу в массивном бронзовом фонаре.

– Бог мой, – прошептал я…

От напора этого крика мне стало не по себе. И на лбу выступил холодный пот…

Пока я разжег свечу и вышел из своей спальни, чуткие и ко всему готовые телохранители Мудрых уже высыпали в коридор. Я спустился на один этаж по узкой винтовой лестнице.

Меня теперь знали все, передо мной расступались в узких коридорах, вжимались в ниши, будто боясь моего прикосновения. Я заметил, что вызываю у местной братии чувство между паническим ужасом и омерзением. Но мне было плевать на них.

Массивная дверь комнаты была распахнута настежь. От факелов к потолку поднимался чад. Я закашлялся…

Двое громадных, заплывших жиром и чем-то очень похожих на своего хозяина, обнаженных по пояс янычар заслонили мне своей массой проход. Один из них сжимал двумя руками обнаженный ятаган. Другой держал руку на поясе с двумя пистолями. Они были похожи на людей, готовых драться не на жизнь, а на смерть.

– Пропустите, – крикнул я.

Они не двинулись. Тот, что с ятаганом, отвел глаза, и я видел, как на его лбу выступил пот, Второй, выкатив глаза, угрожающе уставился на меня. У него был вид человека, который готов растерзать меня… От лютой злобы в его взоре я невольно отступил назад, и увидел, что на его лице проскользнуло торжество.

– Прочь, – махнул я рукой спокойно, и двинулся вперед, будто не замечая, что на моем пути преграда из сильных, недвижимых тел.

Я шел вперед, с омерзением ожидая, как я соприкоснусь с потными телами янычар… И не ощутил ничего. Они расступились передо мной настолько проворно, что не я коснулся никого из них… Они боялись меня. И встать на моем пути их не могло заставить ничего на свете.

Помещение было крохотным, с минимум мебели. В комнате находился монах с факелом в руке. При виде меня янычар отскочил в сторону и прижался к стене.

Человек лежал на дощатом полу, лицом вверх, глаза его уже остекленели. Под ним расплывалась темная лужа крови. Жизнь вытекла из этого человека вместе с этой кровью…

В спине его торчало древко копья. Этим копьем убитый был пригвожден с чудовищной силой к полу. Руки его судорожно сжались на древке, " – видимо, из последних сил он пытался выдернуть из своей груди грозное оружие, не понимая еще, что все кончено.

– Кто его убил? – спросил я монаха, стоявшего с факелом в углу.

– Не знаю, Магистр, – едва слышно произнес он.

– Как его звали?

– Мустафа – колдун и звездочет. Ближайший советник брата Лагута.

Сзади послышалось порядком опротивевшее мне сипение и пыхтение.

Я медленно повернулся. У входа стояли аббат и толстый турок.

– Вонзивший нож в сердце Мустафы, подлый шакал, да разверзнется под ним земля, да падет на него вся ярость Тьмы, целил в это сердце! – Лагут ударил кулаком по толстому слою жира на своей груди.

Тут турок заметил меня

– Ты здесь, пес, – проревел он. – Это сделал ты! – выбросил вперед руку. – Только ты способен на такую низость!

– Я способен и не на такую низость, – спокойно произнес я. – Но твоего слугу я не убивал…

– Лжешь!

– Нет, Мудрый. Я не лгу… Я не убивал его… Я подошел сюда после твоих людей – они с легкостью подтвердят мои слова, – я с усмешкой посмотрел на двоих янычар, которые пропустили меня в комнату. – Возможно, если бы я хотя бы познакомился с ним, то такое желание у меня появилось. Но я не знал его, Лагут… Это не я!