— Если бы я мог излечить рану, которую нанес вам Салаи.

— После его вмешательства нога болит не сильнее, чем болела, когда в нее попала пуля от пистолета.

— Как вы здесь оказались, Никколо? Савонаролисты схватили вас у палаццо?

— Вовсе нет. Это дело рук людей Джустиниани. Я узнал их по белым маскам и ядовитому пару. Они затащили меня в экипаж, но его остановили на мосту, и они были разбиты. Я решил, что спасся, но меня пересадили в другой экипаж и доставили пред ясные очи Перлаты и Салаи.

— Люди Джустиниани и савонаролисты готовы перегрызть друг другу глотки, хотя и работают на одного хозяина.

— Джустиниани не работает на испанцев, Паскуале, он хочет денег, которые сможет получить от продажи изобретения. А савонаролисты делают это, чтобы свергнуть правительство Флоренции и спасти нас всех ради любви Господа нашего. А ты, Паскуале?

— Со мной все было наоборот. Меня предал синьор Таддеи, который получил анонимное послание с требованием обменять меня на тело Рафаэля.

— Тело Рафаэля похитили? Интересно, зачем?

— Если тело не вернут, начнется война между Римом и Флоренцией.

— А, понимаю. А победителем окажется Испания.

— Так сказал синьор Таддеи.

— Он патриот.

— Больше всего он деловой человек, — горько заметил Паскуале.

— Одно другому не мешает. А то, что было взято, не хочу говорить о нем здесь, жаждут заполучить и савонаролисты, и Джустиниани. Одни, чтобы отдать испанцам, другой — чтобы продать.

Паскуале пересказал, что говорил ему Россо о роли Джустиниани, служившего посредником погибшим художникам. Никколо засмеялся и сказал, что теперь ему совершенно ясно, почему искомое ищут с таким рвением.

Одна мысль не давала покоя Паскуале.

— Но еще существуют картинки, сделанные прибором Великого Механика, который использовал Джулио Романо, чтобы скопировать записи Великого Механика о летающей лодке. Этот механизм, Никколо, улавливает свет и точно запечатлевает его. Почерневшее стекло, которое я получил от Баверио, и есть такая картинка, и еще та картина, которую я вытащил из камина Джустиниани.

— Разве ты не помнишь сигнальную башню, Паскуале? Думай. Что ты видел, кроме тела?

— Открытое окно.

— Да. Еще?

— Стекло под ним.

— Да. Но окно не было разбито, кроме того, стекло было черным.

Паскуале вспомнил пластинку стекла, которую отдал ему Баверио, почерневшую из-за того, что ее вытащили на свет, и понял. Стекло было остатками светокопии записей Великого Механика. Осталась только модель. Он спросил:

— Что с нами будет, Никколо?

— Савонаролисты славятся тем, что не убивают без причины. Если дать им то, что они хотят получить, они могут отпустить нас. Они же, в конце концов, верят, что все делается по Промыслу Божьему. Если они победят, тогда все снова будет так, как было в короткое правление Савонаролы. Благословенные толпы юнцов будут болтаться по улицам Флоренции, распевая гимны и выискивая грех повсюду: в коробочке румян и в картине, в шахматной доске и любом механическом приборе — и закидывая камнями все, что окажется недостаточно добродетельным. Будут посты и живые картины и еще огромные очистительные костры. Савонаролисты мечтают о простом и чистом мире, Паскуале, где все люди полностью посвящают себя Христу, вне зависимости от того, нравится им это или нет. Но их планы зиждятся на уверенности, что Бог напрямую говорит с Савонаролой, а я в этом сомневаюсь, хотя многие во Флоренции разделяют подобное мнение.

— Да, но я не верю Салаи. Я бы убил его, если бы смог.

— Многие пытались, а он жив. Не надо недооценивать его, Паскуале.

Брат Перлата разговаривал с одним из савонаролистов, захвативших паром. Паскуале уловил несколько слов, донесенных пронизывающим ветром, дующим над пыхтящим паромом. Что-то о пожаре, о последних временах, о справедливости. Без сомнений, именно это они обещали ciompi, Небесный суд здесь и сейчас, на земле, но Паскуале казалось, что и на Небесах справедливость восторжествует нескоро, и он поделился этими мыслями с Никколо.

— Это верно, что мы опутаны нитями греха, но мы все время должны надеяться, Паскуале. Без надежды остается только отчаяние, а где отчаяние, там зло. Если Бог станет нашим другом, есть надежда на спасение. Савонаролисты обещают его, но оно не в их силах. Смотри-ка, мы направляемся к берегу.

Котлы паромной машины Хироу перешли на высокую ноту, тоненький свист, едва воспринимаемый ухом. Гребное колесо завертелось быстрее, забрызгивая палубу холодными каплями воды. Паром подходил к берегу, направляясь в тихие воды вдоль кромки реки, собираясь причалить у подножия городской стены в самом устье. Голова мертвого паромщика болталась из стороны в сторону от вибрации. Его глаза блестели в лунном свете, невидящие и бессмысленные. «Смерть из всех нас делает глупцов», — подумал Паскуале.

Почти все савонаролисты выстроились вдоль обращенного к берегу борта, голый каменистый берег щетинился мушкетами и ружьями. Паскуале окликнул громилу и спросил, будет ли заваруха, тот ухмыльнулся в ответ и провел по горлу большим пальцем.

Россо оттолкнулся от перил, на которые опирался все время, глядя на горящую Флоренцию, и сказал:

— Сейчас мы враги собственного города.

Обезьяна рядом с ним ерзала и дергала цепочку. Макака ненавидела воду, ей было страшно и неуютно на маленьком пароме.

— Вы знаете, что за дорогу вы избрали, — пожал плечами Паскуале. — Надеюсь увидеть ваши картины, учитель, когда вы получите свой заказ.

— Не знаю, смогу ли я снова рисовать, — признался Россо. — Какое скверное дело, Паскуалино. Ты должен меня ненавидеть, и я не виню тебя. Я свалял дурака.

— Всегда возможно искупление, — заметил Никколо.

— Всем молчать! — приказал один из савонаролистов с закрытым лицом. — Делайте, что вам приказывают. Все вы.

Берег неожиданно осветился, стала видна нависающая над ним городская стена. На вершине ближайшей башни замигали зеленые и красные огни. Паром шел в узкий пролив, ведущий обратно к берегу у городской стены, сражаясь с течением. Когда он был уже рядом со входом в пролив, стало светло: небо осветили ракеты.

Сначала Паскуале решил, что это сигнал, поданный с побережья другими савонаролистами. Но ракеты взлетали и взлетали, быстро взмывая в ночь и осыпаясь на вершине своего подъема белыми искрами. Паскуале вспомнил людей Джустиниани, стреляющих ракетами по взбудораженной толпе на площади Синьории. Дым поднялся над черной рекой, приглушая яркое свечение взрывающихся ракет. Савонаролисты принялись стрелять в дым, в ответ засверкали алые вспышки мушкетов.

Фердинанд обезумел от шума, он бился в узком пространстве, насколько позволяла ему цепь. Россо взмахнул рукой, и в тот же миг обезьяна освободилась от цепочки, точнее, Россо выпустил ее. Макака помчалась вперед на нос, за виноградиной, которую кинул туда Россо. Громила наемник и Салаи, выхвативший меч, двинулись на животное с двух сторон, но Фердинанд увернулся от них обоих, вскочив на одну из веревочных лесенок, болтающихся на трубе парома.

Россо обеими руками взял Паскуале за плечи и спихнул его за борт.

Ожог от ледяной воды был сильнее изумления Паскуале. На миг ему казалось, что он утонет в темноте, юноша бешено молотил по воде ногами, стараясь высвободить руки, которые так и оставались связанными за спиной. Затем рядом с ним появился Россо и ухватил его одной рукой за подбородок. Они поплыли прочь от парома, колесо которого завертелось в обратную сторону, словно он пытался отчалить от берега. Шальные пули плюхались вокруг Паскуале и Россо, одна коснулась поверхности воды рядом с лицом Паскуале и застряла в складках его камзола, уходя на дно. Гребное колесо парома замерло, и судно начало дрейфовать по течению. Оно вырисовывалось на фоне дыма и света с берега, затем что-то пронеслось над водой, разбрасывая искры, и ударилось в корму.

Россо усиленно греб, таща за собой Паскуале, и через минуту они уже, пошатываясь, брели по гальке на мелководье, где лицом вниз лежали на поверхности несколько свежих трупов: людей, погибших на горящих мостах, сносило сюда течением.