— Об архангеле Михаиле, который вывел Адама и Еву из рая.

— Совершенно непопулярная тема, надо признать. Знаешь, мне всегда казалось странным, что Грехопадению не посвящено никакого праздника. Наверное, тогда сложилась бы традиция, которой ты мог бы следовать. Хотя, полагаю, работы Мазаччо ты видел.

— В капелле Бранкаччи, да. Я признаю, что определенное напряжение ощущается в фигурах Адама и Евы, но они как-то грубо написаны, несчастному Адаму никак не распрямить ногу. Еще я видел аллегорию Мантеньи, где пороки изгоняют из сада добродетели. Но меня интересует сам ангел. Я хочу написать только его, и так, чтобы зрители сразу понимали, кто перед ними.

— Они поймут по горящему мечу.

— Тогда, наверное, придется обойтись и без меча. Я хочу сделать нечто новое… — Паскуале был смущен. Обычно он любил поговорить о задаче, которую поставил перед собой, но сейчас был не пьяный разговор в таверне, а откровение. Он признался: — Я не знаю, с чего начать.

Никколо сказал:

— Полагаю, как и в писательском деле, начало самое сложное в картине. Погоди-ка. Что там такое?

Из ворот палаццо выехал экипаж. Один из новомодных. Его тянула одинокая лошадь, сам экипаж был больше в высоту, чем в длину, — увеличенный в размерах, поставленный вертикально гроб, зажатый двумя большими колесами. Возница свесился с высокого сиденья, чтобы сказать что-то стражнику, затем лепестки круглой двери разошлись и показался человек.

Это был толстый коллега Рафаэля, специалист по животным, Джованни Франческо.

Он влез в экипаж, и тот тут же тронулся. Как только он проехал мимо их арки, Никколо выбежал на улицу и остановил vaporetto со свободной пассажирской скамьей. Он прокричал вознице, что, если тот сумеет следовать за экипажем, получит неплохую награду, и замахал Паскуале:

— Покажи этому доброму человеку свой кошелек.

— Никколо…

— Быстрее! Мы его упустим.

Возницу, сгорбленного человека с надвинутым на лицо капюшоном, кажется, убедил флорин, сверкнувший среди горстки меди, он велел им сесть сзади и запустил машину, как только они забрались.

Маленькое vaporetto загрохотало вниз по виа де Джинори и обогнуло симметричную церковь на площади Сан-Джованни, которая сверкала чистым белым цветом в перекрещенных лучах фонарей с линзами, горящих по периметру фундамента. Котел vaporetto, подогреваемый мягким прусским углем, выводил одну-единственную печальную ноту, широкое облако отработанного грязного пара тянулось за ними в ночном воздухе, словно знамя. Паскуале с Никколо вцепились в перильца по бокам скамьи, подскакивая и стукаясь, пока безрессорные колеса грохотали по плиткам и римским булыжникам. Они проехали всю виа Романа, оказавшись в потоке, двигающемся на восток и на запад через Старый рынок, где экипажи, телеги и vaporetti обгоняли друг друга под звон колокольчиков и вой паровых свистков, под крики и проклятия возниц.

Никколо высунулся и закричал вознице, чтобы тот ехал как можно быстрее, на что возница огрызнулся:

— А что я делаю, синьор? Не думайте, что я ничего не смыслю в своем ремесле.

— Конечно, конечно, друг мой.

— Еще чуть-чуть, и привод лопнет. В новых машинах ремни, знаете ли, укреплены кованым железом, но эта модель одна из первых, в ее ходовых частях нет ничего, кроме дерева. К тому же дорога и так не слишком хороша для ее колесных валов.

— Лошадь, дорогой мой, шла бы быстрее. Я подумываю, не найти ли лошадь.

— Пожалуйста, если вам угодно, но я именно тот человек, который доставит вас в нужное место без задержки. Не волнуйтесь, я не упустил из виду ваш экипаж. Похоже, он направляется к реке.

— Мы же не можем бежать за ним всю дорогу, — сказал Паскуале.

Никколо обратился к вознице:

— Этот проклятый пар закрывает мне обзор. Надеюсь, вы едете за тем экипажем.

— Я тот, кто вам нужен, — повторил возница. — Вон он, видите, движется прямо по виа Калимара. Не беспокойтесь, он поедет через реку по Понте Веккьо.

— Если бы я его видел своими глазами, то был бы куда спокойнее, — ответил Никколо.

Паскуале высунулся наружу и, вглядываясь сквозь клубы пара, различил высокий силуэт черного экипажа впереди, довольно близко. Возница был прав. Они медленно потянулись в веренице других экипажей мимо лавчонок, стоявших по обеим сторонам моста. Лампы, подвешенные высоко над дорогой, излучали холодный яркий свет, двери лавок, в основном мясных и кожевенных, светились теплым желтым. Фрески на их каменных фасадах поблекли под слоем грязи и копоти. Между медленно ползущими экипажами сновали люди, предлагая возницам и пассажирам еду, питье и произведенные с помощью машин безделушки. В какой-то момент весь поток экипажей замер, и у возницы vaporetto появилась возможность загрузить новую порцию топлива. Паскуале снова высунулся наружу и увидел верх черного экипажа, от которого их отделяло полдюжины других транспортных средств, о чем он и сообщил Никколо.

— Он повернет налево после моста, — прокричал Никколо вознице, который кивнул в ответ.

Посреди моста в ряду лавок было незастроенное место. Проезжая его, Паскуале успел бросить взгляд на главный канал Арно. Большой двухмачтовый корабль, весь в огнях, шел со стороны Сардинии вверх по течению к новым докам. Это была «Царица Святого Розария», влекомая угольным буксиром с гребными колесами; завершался ее долгий путь из Новой Флорентийской Республики с Дружеских островов. Прохожие останавливались поглядеть, как она выплывает из темноты. Паскуале охватило сильное волнение. Потом vaporetto передвинулось вперед, с шипением выпуская пар, и он больше не видел корабля.

Съехав с моста, экипаж повернул налево, как и предсказывал Никколо.

— Едва ли он направляется в Палаццо Питти, — пояснил журналист, — а выше по реке только лачуги мануфактурных рабочих и сами мануфактуры. Если нашему толстяку было бы нужно туда, он остановился бы на мосту и пошел пешком, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание.

Экипаж еще раз свернул налево, на темную пыльную дорогу, с обеих сторон обсаженную кипарисами, которая тянулась по краю долины к южной стене. Трещали сверчки, полная луна низко висела над долиной, почти красная в дыме мануфактур. Vaporetto двигалось за экипажем на почтительном расстоянии, котел бурлил.

Наконец экипаж подъехал к воротам в ограде, окружавшей обширное поместье. Арку запертых на засов ворот венчал стоящий на задних лапах лев. Возница vaporetto проехал дальше, не замедляя хода, и Паскуале успел в последний момент стянуть Никколо со скамьи. Джованни Франческо высунулся из окна экипажа и разговаривал со стражником в штатском.

— Ради Христа, нам нельзя показываться ему на глаза! — воскликнул Паскуале, когда Никколо попытался встать. — Если нас заметят, мы пропали.

— Я хочу видеть, что он делает.

— Подъезжает к вилле, надо думать. Не высовывайтесь!

— Ты должен научиться никогда не доверять очевидному, — сказал Никколо, но остался сидеть внизу.

Как только они отъехали на безопасное расстояние, Паскуале велел вознице остановиться и развернуться. Никколо спрыгнул на землю и сказал, чтобы Паскуале отдал вознице всю мелочь.

— Жди нас здесь, — обратился он к вознице, — и тогда вместо этих монет получишь наш флорин.

— Я весь ваш, синьор.

— Я вижу. Идем, Паскуале.

Под пение сверчков они направились назад по залитой лунным светом дороге. С одной стороны тянулись огороженные стеной сады поместья, с другой — оливковая роща, из которой время от времени доносилось побрякивание деревянных колокольчиков пасущихся там коз.

Паскуале слегка упрекнул Никколо за вольное обхождение с чужими деньгами.

— Если помнишь, это я достал для тебя заказ. Я знаю, даже если ты потратишь этот флорин, у тебя останется еще один.

— Подумать только, еще утром у меня было два флорина, — вздохнул Паскуале, вспомнив, как в порыве великодушия отдал обе монеты Россо и как был рад, когда одна из них вернулась к нему. Но он же не знал, как все обернется; ладно, ему перепадет немного денег из гонорара за фреску для механика.