В Лондоне Чарльз часто посещал галереи живописи и скульптуры, где за вход не взималась плата, так что он мог изучать произведения великих мастеров и делать собственные зарисовки, к которым надеялся обращаться в будущем. Он на всю жизнь запомнил одно из первых своих посещений, когда увидел знаменитый портрет королевы Елизаветы, чья золотисто-рыжая голова возвышалась над стоячими брыжами, высокими, широкими и изящными, как крылья бабочки, в огненного цвета мантии, испещренной узором из «глаз и ушей», символизировавшим ее всемогущество монарха. «Если я когда-нибудь стану богат, — молча пообещал Чарльз самому себе, — я это воспроизведу. Я сделаю эту ткань с “ушами и главами”». Теперь, когда он повзрослел, эта клятва была неразрывно связана с ощущением его предназначения.
Уорта оскорбляла пугающая суровость силуэта, в который была заключена каждая женщина, богатая или бедная. В своих шляпках, шалях, мантильях и куполообразных юбках они были неотличимы друг от друга, как пешки на шахматной доске. Он вовсе не грезил возвращением фижм, брыжей и разрезных рукавов, но ему бы хотелось, чтобы у портних нашлось хоть немного больше воображения. До середины прошлого века портными и корсетниками во Франции были исключительно мужчины, и хоть мадам Роза Бертен и изобрела для Марии Антуанетты эти великолепные платья на кринолинах, пора было выйти на сцену новому Леруа. Уорт пришел к заключению, что мода должна одновременно освобождать и украшать женщин, а не делать их своими пленницами. С этими и другими, пока окончательно не оформленными, идеями он возвращался из галереи на Пикадилли.
После окончания обучения он некоторое время работал у Льюиса и Элленби, торговцев шелком, там же, на Риджент-стрит. Из всех тканей он отдавал шелку наибольшее предпочтение и уже умел профессионально оценивать его качество и происхождение. Мистер Элленби заинтересовался младшим продавцом, обратив особое внимание на его способности и деловую хватку. Уорта ждало повышение, но мечта поехать в Париж не отпускала его ни на минуту, ни о чем другом он и думать не мог. Он отказался от места. Мистер Элленби, пожелав ему успехов, написал ему рекомендацию на французском языке, за что Уорт был ему весьма признателен. Он отправил матери письмо, в котором рассказал о своем решении, и попросил одолжить ему денег на дорогу.
Миссис Уорт удручало, что сын все бросает в Лондоне и уезжает в чужой город, зная всего несколько слов по-французски. Можно ли надеяться, что положение квалифицированного продавца, которого он добился в Англии, будет приемлемо в Париже? Но она никогда не чинила Чарльзу препятствий, не станет и теперь. Она снова обратилась за помощью к своему кузену. На этот раз она попросила денег. Своих у нее не было, сын не знал, какое мизерное жалованье платят ей за службу. Кузен все же неохотно раскошелился, при условии, что она вернет все до последнего фартинга. Миссис Уорт смогла отправить сыну требуемую сумму на проезд и еще немного, чтобы ему хватило на какое-то время, пока он не найдет себе работу.
Уорт, помахивая тростью, выбрался из закоулков на улицу Риволи, исполненный оптимизма. На противоположной стороне находился элегантный магазин Люклера, в витрине которого были выставлены шляпки, капоты и шали. Начать поиски работы можно и отсюда, это место ничуть не хуже остальных. Но сперва надо утолить голод. Через десять минут он уже впервые наслаждался буйабесом, который дымился перед ним в тарелке.
Когда Катрин вернулась домой и услышала, что комната сдана, ее обуял яростный гнев. Казалось, одна мысль о том, что порог комнаты, которая должна была стать их с Анри Берришоном брачным святилищем, перешагнул другой мужчина, вот-вот вызовет у нее нервный срыв. Луиза, бледная как полотно, сколько могла, выдерживала ее тираду.
— Мсье Уорт очень хороший человек, — твердо заявила она. — Он здесь в чужой стране, ему негде жить, а по-французски он говорит так плохо, что я даже не знаю, сможет ли он расспросить, как ему куда-то добраться. Я уверена, что он будет хорошим жильцом. Если б он был нашим соотечественником, то напоминал бы тебе о… другом человеке. — Луиза поняла, что взяла верный тон, потому что Катрин немного успокоилась и стала ее слушать. — И он заплатил за месяц вперед. — Она сунула руку в карман передника и, как приманку, протянула ей деньги.
Катрин посмотрела на них, затаив дыхание, потом отвела глаза, как будто еще сомневаясь, но в глубине души она понимала, что эти деньги появились как нельзя кстати. С работой был застой, потому что все летние заказы уже выполнены, а думать об осеннем гардеробе пока еще слишком рано.
Надомной работы, которую она приносила Луизе, еще не появилось, сегодня утром кое-кого из портних вычеркнули из рабочего списка, а завтра последуют другие. У нее был один шанс из ста остаться старшей швеей, ведь их слишком много. Отказываться от денег было бы безумием.
— Ладно, — неохотно промямлила Катрин. И, взяв франки, заперла их в маленькую шкатулку, в которой они с Луизой хранили свои сбережения. Щеки у нее все еще горели, она бы не вынесла, если бы хоть что-нибудь напомнило ей об Анри Берришоне. — Посмотрим, как пойдут дела с этим мсье Уортом. Если он будет пьянствовать или шлюх сюда водить, я его в два счета вышвырну.
Вскоре пришел Уорт. День был неудачным: ему не повезло получить место, но он ознакомился с городом и научился ориентироваться. Он поклонился Катрин, когда они стали знакомиться, но любые попытки начать разговор, даже с помощью Луизы и разговорника, оказались ему не по силам. Он очень устал после двух дней дороги, двух ночей, во время которых почти не спал, его утомила и многочасовая прогулка по городу.
— Спокойной ночи, мадемуазель, — сказал он и прошел к себе.
Катрин злобно посмотрела ему вслед.
— Какое высокомерие, а? С тобой он соизволил поговорить, а для меня и пары слов не нашел. Кем он себя возомнил? Это — мой дом, он живет здесь только потому, что я согласилась его терпеть.
— У него очень усталый вид, — попыталась успокоить ее Луиза.
Катрин фыркнула, но промолчала. Она никогда не привяжется к Чарльзу Уорту, он был для нее самозванцем, и подсознательно она не прощала ему, что он оказался не Анри Берришоном. Она и сама признавала, что это смешно, но не могла подавить свою враждебность.
Катрин не отстранили на время застоя в работе, а оставили шить впрок свадебное платье. Обычно швеи выполняли требования каждой отдельной клиентки, но изредка приходилось делать исключения для свадебных нарядов: необходимо было иметь в запасе два-три платья на тот случай, когда свадьба игралась поспешно. Уже потом платье подгоняли под вкус и мерки невесты, потому что покрой и аксессуары этого заранее подготовленного полуфабриката должны были скрыть малейший намек на скандальную ситуацию, и оно не имело ничего общего с приличным свадебным платьем, на шитье которого обычно уходил не один месяц. Именно такое свадебное платье и шила сейчас Катрин с другими старшими швеями.
Луиза, уже достаточно опытная швея, помогала их жильцу, если ему требовалось что-то заштопать. Она соорудила себе новое платье из двух старых, из которых уже выросла. Она шила каждый день, а Уорт каждый день искал себе работу. Ей достаточно было одного взгляда на его лицо, когда он возвращался, чтобы понять, что и на этот раз он потерпел неудачу.
— Не переживайте, мсье Уорт, — говорила она, стараясь хоть как-то его утешить. — Завтра будет другой день.
У них вошло в привычку разговаривать по вечерам примерно по часу до возвращения Катрин, и это было для него неоценимой помощью: он учил французский. По молчаливому согласию обоих Уорт уходил к себе до восьми часов, когда возвращалась Катрин, чья неприязнь к нему была более чем очевидной. Его озадачивала эта враждебность мадемуазель Аллар, он не привык к тому, чтобы она проявлялась у женщин, чьи рубенсовские формы ласкали мужские взоры. Он ведь ничем ее не оскорбил, поэтому пришел к выводу, что ее возмущает приезд в страну иностранца, который хочет отнять работу у француза. Его неуклюжие попытки заговорить по-французски сразу же закрывали перед ним любые двери, а однажды ему даже пришлось перенести публичное унижение, когда его высмеяли за какую-то ошибку в речи. Но каждая новая неудача только укрепляла Чарльза в решимости не уезжать из Парижа. В своей комнате он всю ночь при свете свечи учил французский: писал и заучивал слова.
