Мессалина приказала проветрить комнаты и опять затворить ставни, чтобы сохранялось то немногое тепло, которое шло от кирпичного пола. Затем она послала двух рабов к источнику — запасти в амфоры воды на целый день. Теперь в отсутствие матери она брала в свои руки управление домом, тогда как Лепида бегала по сосновой роще на Яникуле в надежде отыскать для покупки более просторное и удобное жилище вдали от слишком шумного, по ее мнению, центра Города.

Мессалина села на край узкой постели и снова вздохнула. Как с ней часто случалось, она принялась думать о Валерии Азиатике, которого не видела уже больше года. Она еще много раз ходила в храм Мифилесета, но, несмотря на свои молитвы и закопанную на кладбище мандрагору, до сих пор не нашла себе подходящего супруга. Правда, праздники были запрещены императором уже более полугода, а без них трудно было рассчитывать на полезные встречи. Что до отца, который мог бы подыскать ей мужа среди своих знакомых, то он, похоже, почти не прилагал к этому усилий. Мессалина подозревала даже, что он избегает говорить с кем бы то ни было о замужестве дочери, в результате которого в его доме не станет единственного человека, к коему он был по-настоящему привязан. А мать гораздо больше думала о своих собственных развлечениях, нежели о том, чтобы выдать дочь замуж. Не приходилось надеяться и на ночные сборища у Хилона: это общество составляли явно люди развратные, ищущие себе отнюдь не супругу, да к тому же все женатые.

Внезапно она встала, порылась в одном из ларей, достала оттуда просторный плащ из темно-коричневой шерсти, завернулась в него и одной полой обернула голову: она решила пойти в недавно вновь открытые термы Агриппы. Хотя сама она была свободна от каких бы то ни было предрассудков, ее мать, не выражая определенного запрета, избегала показывать ее в смешанных термах, наподобие Агрипповых. Она водила ее в небольшие общественные бани, принадлежащие частным лицам, где практиковалось разделение полов: некоторые бани предназначались только для женщин, другие — только для мужчин, и именно такие заведения обычно посещали римляне, желающие слыть почтенными людьми. Лепида полагала своим долгом заботу о хорошей репутации дочери: раз уж она не могла обеспечить ей богатого приданого, нужно было, по крайней мере, сделать все, чтобы Мессалину не считали девушкой безрассудной, расточительной и развратной. Напрасно Мессалина просила мать сводить ее в такие бани, где она могла бы одной своей внешностью обольстить мужчин, способных так сильно увлечься ею, чтобы захотеть взять ее в жены.

— Девочка моя, — отвечала ей Лепида, — я знаю, что ты натура чувственная, страстная и испытываешь потребность в наслаждениях так же, как другие испытывают потребность в вине или в свежем загородном воздухе, — тут я вижу в тебе мое продолжение. Вот почему я ничего не имею против, чтобы ты удовлетворяла свои желания в храме Мифилесета. Но когда ты находишься вне его стен, ты должна в глазах людей выглядеть девушкой целомудренной и благоразумной — только так ты сможешь выйти замуж за человека сенатского сословия.

— Меня бы устроил и богатый всадник, — возражала Мессалина.

— Ныне люди всаднического сословия очень притязательны и хотят слыть в обществе защитниками морали. Возьми, к примеру, этого адвоката, Сенеку. Его имя теперь у всех на устах, и император, похоже, уже доведен до белого каления, ведь отец Сенеки не кто иной, как всадник, приехавший из испанской глубинки, а сам он предстает как философ и блюститель нравов, пишет трактаты, где восхваляет бедность и добродетельную жизнь стоиков, сидя при этом за столом из туевого дерева стоимостью в несколько сот тысяч сестерциев и работая золотым пером.

Отсутствие матери показалось Мессалине удобным случаем, чтобы отправиться в термы, которые она упорно считала единственным местом, где она могла бы найти мужа, способного вырвать ее из той унылой уединенной жизни, которую она вела в родительском доме. Она спешно вышла на Триумфальную дорогу, добежала до цирка Фламиния, обогнула его и пошла вдоль фасада галереи Помпея, перед которой стоял храм Геркулеса Хранителя с элегантной колоннадой. Так она очутилась возле садов, растущих перед входом в термы Агриппы, в глубине которых возвышался Пантеон, храм Венеры и Марса, увенчанный мощными кариатидами Диогена Афинского.

Множество римлян обоих полов толпились у дверей терм, так что Мессалине пришлось какое-то время подождать, прежде чем она вошла внутрь. Внеся входную плату, возросшую до одного медного квадранта, она проникла в предбанник, где посетители торопились скинуть с себя одежду, хотя в большом зале было не так уж и жарко. От немытых пока еще тел исходили сильные запахи, услаждающие чувственность Мессалины. Она сняла плащ и принялась снимать тунику, когда молодой раб остановился подле нее.

— Ты одна, без слуги? — спросил он.

— Как видишь. А ты следишь за одеждой? Какую ты мне дашь нишу?

Она указала на небольшие углубления вдоль стен, куда купальщики складывали свою одежду. Все ниши были заняты.

— Свободных нет, но я могу позаботиться о твоей одежде… Клади ее вот сюда.

Он взял один из деревянных ящиков, стоявших на длинных мраморных скамейках.

— Это тебе будет стоить два с половиной асса… Надеюсь, они у тебя найдутся?

— У меня только два, хватит с тебя и этого.

— С чего это я должен делать тебе скидку, когда полно других желающих?

Мессалина, уже успевшая уложить в ящик плащ, тогу и нижнюю тунику, совершенно голая уселась на скамейку, чтобы развязать сандалии, и тут взглянула на юношу, пожиравшего ее глазами. На нем была только очень короткая легкая туника, и Мессалина с удовлетворением отметила, что вызвала в юноше влечение. Положив сандалии в ящик, она сказала:

— Выбирай: либо ты оказываешь мне доверие и я приношу тебе полуасс завтра, либо я целую тебя сейчас и еще раз после того, как ты позаботишься о моей одежде.

Раб засмеялся.

— Я выбираю поцелуи, только они должны быть весом в полуасс, а не в воробьиное перышко, — нахально сказал он.

Мессалина, в свою очередь, расхохоталась и с силой прижалась к юноше, желая ощутить своим животом тепло его тела и упругость члена; потом она обняла юношу и надолго соединила его губы со своими. Дерзкие руки раба, не удовлетворившегося ощупыванием Мессалининого зада и пользовавшегося тем, что девушка была не в состоянии сопротивляться, уже подбирались к более потаенным частям ее тела. Если б все зависело только от нее, если б она не боялась скандала в столь людном месте, она бы еще продлила объятие, вызывавшее в ней дивные ощущения. Но все же она смогла овладеть собой и, резко оттолкнув юношу, с усмешкой проговорила:

— Нечего тебе, маленький сатир, запускать пальцы в запретные места.

— Это почему же они запретные? — дерзнул спросить раб.

— Потому что здесь не место делать то, что ты бы хотел сделать.

— В этих банях я знаю не одно укромное местечко, где бы я мог заставить тебя стонать от удовольствия, — с апломбом заявил юноша.

— Да ты самоуверенный и с претензиями. Позаботься-ка лучше о моей одежде, если хочешь получить право на еще один поцелуй, когда я вернусь.

С этими словами она поспешила покинуть предбанник, опасаясь, как бы он не обнял ее снова и она не оказалась бы бессильной противиться его желанию.

Она прошла в зимний фригидарий — обширный зал с большим крытым бассейном и с подогревом воды для холодного купания. Бассейн располагался ближе к изогнутой части зала, вдоль стен которого стояли скамейки; сидящие на них праздные люди разглядывали купающихся и разговаривали между собой. Мессалина медленно шла, стараясь как можно прямее держать спину, чтобы подчеркнуть округлость груди, и ступать как можно грациознее, плавно двигая телом. Она миновала небольшие группки беседующих людей, ища глазами кого-нибудь из знакомых или мужчину, который мог бы ей понравиться. Она с удовольствием отметила, не выказывая, однако, своей озабоченности, что мужчины открыто провожают ее взглядами. Подняв руки к затылку, она распустила волосы, и они мягкими локонами упали ей на плечи. Несмотря на некоторую напыщенность жестов, ее красота и грация вызывали восхищение у мужчин и зависть — у женщин.