— Нэнси, — окликнул ее я, — вы слышите?
Она услышала не сразу.
— По-моему, — сказал я, — нам следует ответить. У вас есть ключ от кабины?
Ключ у нее был. Она сама отперла дверцу. Трубку она взяла уже после двенадцатого звонка.
— Да, — сказала она. — Он здесь. Кто хочет говорить с ним? — Пауза. — О, разговор секретный. О, боюсь я не знакома с правилами секретного разговора по непрослушиваемому телефону. — А сама пальцем тыкала в пространство между нами. «Это вас», — говорил ее палец.
— Я поговорю, — сказал я.
— Не знаю, кто вас спрашивает, — сказала она, прикрыв рукой трубку.
— Не беспокойтесь. Это вещь более обычная, чем вы полагаете.
— Я не знаю, кто вас спрашивает, — повторила она.
— Нэнси, я бы мог при необходимости сказать вам, в чем тут дело, но не скажу. Вы вмешиваетесь в то, что вам не по рангу знать.
— Хорошо, — сказала она и, передавая мне трубку, добавила: — Это женщина.
— Алло! — произнес я в трубку.
— Эта особа стоит с вами рядом? — услышал я голос Киттредж.
— Более или менее.
— Отошлите ее.
— Это не так просто.
— Все равно — отошлите!
— Нэнси, — сказал я, — это непрослушиваемый телефон. Так что я хотел бы говорить без свидетелей. Для этого такие телефоны и существуют.
— Они предназначены только для резидента, — сказала Нэнси.
— В его отсутствие полномочия возложены на меня. Речь идет о проекте, разработанном Ховардом и мной.
Нэнси отступила, но нехотя, подобно отливу, еще не готовому покинуть берег. Дверь в кабинет Ховарда она оставила приоткрытой. Я, в свою очередь, не спешил закрыть дверь в кабину. В данном случае Нэнси вполне могла обнаглеть, подобраться к кабине и приложить ухо к замочной скважине. А так, через две полуоткрытые двери, мы могли приглядывать друг за другом, я же говорил как можно тише.
— Можем мы спокойно поговорить? — спросила Киттредж.
— Да.
— Гарри, я так люблю читать ваши письма. Последнее время я вам не отвечала, но я так люблю читать то, что вы пишете. Особенно последнее письмо. Оно бесценно.
— У вас все в порядке?
— Лучше быть не может. Все повернулось на сто восемьдесят градусов. Я в великолепной форме.
Однако голос ее долетал до меня издалека, с большими колебаниями. О ее состоянии я мог судить лишь по тому, как невероятно быстро она говорила.
— Да, — сказала она, — я хочу получить ваше разрешение на маленькую, но вполне определенную уловку.
— Вы его получили, — сказал я. При том, как разрастались пропорции «жуткого упущения», как мог я отказать ей в чем-то малом?
— Я не готова сообщить Хью, что мы переписываемся, так как это чересчур его расстроит, но я прошу позволения сказать ему, что вас обеспокоил пикник с советским коллегой и вы решили позвонить в Конюшню по надежному телефону. Его не было, скажу я, и вы все рассказали мне. Мне разрешено занести в журнал подобный звонок de facto[106]. В таком случае вы сможете потом, вечером, поговорить с ним по этому прелестному красному телефону.
— Ваше предложение не годится, — сказал я, — прежде всего потому, что ваш звонок уже вызовет неблагоприятную реакцию. Если я не сумею придумать правдоподобного объяснения, я ни за что не сумею позвонить сегодня вечером по прелестному красному телефону, который, кстати, милая леди, находится в душной кабине…
— Не говорите слишком быстро, а то такое эхо…
— И во-вторых, потому, что я вам не верю. Я думаю, вы уже все рассказали Хью.
— Рассказала, — призналась она.
— Про мое последнее письмо?
— Нет, ни в коем случае про письмо. Про идиотскую записку Мазарова. Ваше письмо пришло вчера, да, вчера, в среду, и я сочинила, будто вы звонили в четыре часа дня, и Хью расстарался…
— Говорите медленнее. Вы сказали: «расслабился»?
— Расстарался, а не расслабился. Хью связался со своим источником в отделе Советской России, и Кислятина действительно с ума посходила. Милый мальчик, должно быть, вы чего-то перемудрили с запиской. Хью сообщил мне текст. Он совсем не тот, что в вашем письме. Кислятина, должно быть, пытается потратить на пот последнюю каплю гамма-глобулина…
— Помедленнее, пожалуйста.
— Чтобы получить свой последний кусок сала, ясно?
— Нет. — Пауза. — А как отнесся Хью к тому, что я наделал?
— Считает, что ваш природный инстинкт подпорчен небесной смолой.
— Небесной смолой?
— Гарри, так Хью выражает свое дружеское отношение. Это то, что Господь отобрал у дьявола. Небесная смола.
— Ну, Киттредж, я теперь совсем другого о себе мнения.
Однако веселый тон у нее внезапно исчез.
— Ах, Гарри, я вот о чем подумала. Когда будете разговаривать с Хью, учтите, что наша маленькая история должна во всем совпасть. Вчера по телефону вы пересказали мне весь текст, включая и опущенную фразу.
— Да, хронология будет соблюдена, — сказал я.
— Вы просто чудо. Однако вопрос не в этом. Как же вы будете разговаривать с моим супругом, если у вас нет доступа к непрослушиваемому телефону?
— Я полагаю, Хью должен будет позвонить мне в одиннадцать часов вечера. — И я дал номер телефона на улице возле моего отеля, которым я иногда пользовался, чтобы позвонить Шеви Фуэртесу.
— Он чист? — спросила она.
— Черт возьми, нет.
— В таком случае подберите другой телефон-автомат, которым вы не пользовались для серьезных разговоров. И позвоните с любого телефона-автомата нам домой сегодня около одиннадцати вечера. Не называйте Хью по имени. Просто дайте цветным кодом номер выбранного вами телефона и повесьте трубку. Конечно, лучше видоизменить код.
— На сколько цифр?
— Сами выберите на сколько.
— На четыре.
— Я думала, на две. Договоримся о трех.
— Значит, на три.
— Скостить на три.
— Не следует ли сделать скос по прогрессии?
— Согласна.
— Кстати, здесь номера телефонов шестизначные, а не семизначные, — сказал я. — Я позвоню в одиннадцать. Если не сумею в одиннадцать, то в полночь.
— Согласна.
— Кстати, они хотят подвергнуть меня тесту на детекторе лжи!
— Хью, по всей вероятности, сумеет вас от этого избавить.
— Каким образом?
— Гарри, довольствуйтесь тем, что вы это знаете.
Она повесила трубку, прежде чем я успел сказать «до свидания». День тянулся без конца, и я нервничал, думая о том, как буду сообщать измененным цветовым кодом номер телефона. Я все еще помнил цветовой код для номеров телефонов: 0 — белый, 1 — желтый, 2 — зеленый, 3 — синий, 4 — лиловый, 5 — красный, 6 — оранжевый, 7 — коричневый, 8 — серый, 9 — черный. Если все перевернуть, 0 превращался в 9, 1 в 8, 2 в 7 и так далее. Скос на три превращал 3 в 9, 4 в 8, 5 в 7, 6 оставалась 6, 7 превращалась в 5 и так далее. Но скос по прогрессии — сущее несчастье. Первая цифра в номере телефона скашивалась на три, следующая еще на три, то есть на шесть, третья на девять, четвертая снова на три, пятая снова на шесть, шестая снова на девять. В уме такое никогда не сделать, поэтому хватаешься за блокнот и карандаш. Достоинство скоса по прогрессии состояло в том, что человек, подключившийся к первому разговору и знакомый с цветным кодом, тем не менее не сможет сразу разгадать номер, если не знает, на сколько скашиваются цифры. А к тому времени телефон-автомат будет, по всей вероятности, уже использован и больше им уже никогда не воспользуются.
Хант, вернувшись с обеда, заперся у себя в кабинете. Я предположил, что он говорит по телефону с Вашингтоном. Затем он вызвал Халмара Омэли, и тот вышел из кабинета с бесстрастным лицом. Не требовалось большой прозорливости, чтобы догадаться, что вопрос о требовании отдела Советской России подвергнуть меня тесту на детекторе лжи будет решаться не Хантом, а в Аллее Тараканов. Шифровальная машина молчала.
Порринджер отправился домой в пять, как и Гэтсби. Нэнси Уотерстон сбежала в шесть — так рано она уже давно не уходила. Вскоре за ней последовал Халмар. У меня мелькнула мысль, что они с Нэнси отправятся сегодня вечером куда-нибудь ужинать.
