— Так было вначале. А теперь таких людей сто восемнадцать, двести восемнадцать.

— Давайте не уходить от темы. Вы, генерал Гелен, смогли приставить одного из ваших лучших агентов к одному из моих техников, работающих в КАТЕТЕРЕ.

— Да откуда же мне знать, кто ваши техники? У вас что, безопасность вообще отсутствует?

— Генерал, теперь, когда ФСИ провалилась в Восточной Германии, вашим офицерам в Берлине настолько нечего делать, что они следят за каждым из моих людей. Для вас детская игра нацелить своего агента-извращенца на какого-нибудь моего злополучного техника-педераста, сфотографировать их во время полового акта, потом нажать на моего больного урода и заставить его выложить вам все про КАТЕТЕР, после чего ваш главный агент, мой ВОЛЬФГАНГ, или ваш RAKETENWERFER, отправляется в ваш Центр, заморочивает там мозги какому-то клерку, вы этому верите и поднимаете крик в Вашингтоне по подмоченному сценарию, который вы пытались навязать и мне.

— Черт знает какая клевета! — рявкнул Гелен.

— Как вы посмели дезинформировать начальников Объединенных штабов и Совет национальной безопасности о моей операции? — прохрипел Харви.

— Должен вас предупредить, — произнес Гелен, — я не терплю, когда на меня кричат. Тем более в присутствии подчиненных.

— Хорошо, я понижу голос, — сказал Харви. — Мне кажется, зерно тут в том…

— Зерно? — переспросил Гелен.

— Die Essenz[39], — перевел я.

— Суть, — сказал Харви, — состоит в том, что мой американский техник хоть и извращенец, но порядочный американец, и он признался нам, что Вольфганг пытался вытянуть из него секретную информацию. Так что ничего Вольфганг не узнал. Разве то, что вы сказали ему. Следовательно, есть две альтернативы: либо вы солгали Вашингтону и в КАТЕТЕР никто не влезал, либо вы снабдили сведениями о нем Вольфганга. А если это так, я заставлю вас ответить перед вашим канцлером.

— Дорогой сэр, — сказал генерал Гелен, вставая, — вам не мешало бы подняться и дать отдых своему стулу! Уверяю вас, ему это требуется. — И с этими словами он указал на дверь.

На этом встреча закончилась. В лимузине Харви произнес лишь одну фразу.

— Миссия выполнена, — сказал он. — Гелен напуган.

13

Сэму велено было отогнать назад машину. Мы вернулись в Берлин на военном самолете, и Билл Харви всю дорогу молчал, словно соблюдая обет. К.Г. сидела с ним рядом и держала его за руку. Он был так глубоко погружен в свои размышления, что скоро начал произносить обрывки мыслей вслух.

— М-да… не выйдет… развязка сомнительна… не сходится… надо подпалить Вольфганга… — И это было все, что он произнес за полчаса, прошедшие после взлета. Потом наконец обратился ко мне: — Можешь сбросить со спины аппарат.

Я кивнул. Прошел в хвост самолета, снял аппарат и вернулся к ним. Однако не успел я вручить Харви магнитофон, как он поднял на меня свои выпученные, налитые кровью глаза.

— Малыш, а сколько пленок я тебе дал?

— Две, сэр.

— Где же вторая?

— В моей дорожной сумке.

— Достань ее.

— Мистер Харви, сумка-то у Сэма в машине.

Сумка, возможно, и была в машине, но пленка, на которой был записан голос К.Г., рассказывавшей мне об отношении мистера Гувера к мистеру Харви, была у меня в кармане. Наверно, телепатия побудила Харви пробурчать:

— А там ничего случайно не записалось? Никакого ненароком оброненного замечания?

— Нет, сэр.

— Значит, пленка чистая?

— По-видимому, да.

— Давай посмотрим, что у нас тут есть. — Он прокрутил свой разговор с Геленом от начала и до последних слов Гелена. Запись, однако, получилась нечеткая, с каким-то странным эхом. Порой казалось, что где-то скрипит качалка.

— На Ферме тебя не учили сидеть неподвижно, когда на тебе записывающее устройство?

— Нет, сэр, не учили.

— Лучше всего я слышу, как потрескивают твои позвонки.

— Хотите я расшифрую запись?

— А у тебя на квартире есть машинка?

— Дассэр.

— Тогда я тебя там высажу.

— А не проще сделать это в конторе?

— Да, — сказал он, — но я высажу тебя у твоей квартиры. — И, произнеся это, принялся внимательно меня изучать. — Хаббард, — неожиданно проговорил он, — окажи сам себе услугу.

— Дассэр.

— Не выходи из квартиры.

Я метнул взгляд на К.Г. Она кивнула. До конца полета ни один из нас не произнес больше ни слова. И Харви не попрощался, высадив меня у моего дома. Часа через три он позвонил.

— Запись готова? — спросил он.

— Наполовину.

— Голоса ясно различаешь?

— На восемьдесят пять процентов.

— Постарайся, чтоб было получше.

— Дассэр.

— Сэм звонил из Бад-Хершфельда. Отчет о поездке обычный. Никто из ФСИ не следовал за ним.

— Дассэр.

— Я велел Сэму осмотреть твою сумку.

— Конечно, сэр.

— Он не нашел никакой пленки.

Я молчал.

— Представь объяснение.

— Сэр, объяснений у меня нет. Должно быть, я потерял ее.

— Никуда не уходи из квартиры. Я сейчас буду.

— Дассэр.

Как только он повесил трубку, я так и грохнулся на стул. Боль пробежала по моему мочевому каналу, словно его пронзила адская игла. Я глотал столько таблеток пенициллина, что малейшая неприятная мысль могла вызвать у меня рвоту. Я погрузился в колодец мрака, столь же глубокий и темный, как черные провалы берлинских улиц, казалось, указывавшие только на один возможный конец. Моя квартира еще усугубляла это настроение. За исключением Дикса Батлера, с остальными соседями по квартире я не соприкасался, потому что мы были либо на работе, либо кутили, либо спали каждый в своей спальне. Я был лучше знаком с запахом их пены для бритья, чем с их голосами. Однако, проведя три часа за восстановлением разговора Харви с Геленом, я просто не мог больше сидеть на месте.

Я начал обследовать квартиру и за двадцать минут узнал о моих соседях больше, чем за два месяца. Поскольку раньше я не прерывал повествования, чтобы описать их, не стану делать это и сейчас, скажу лишь, что в каждом поразительная аккуратность сочеталась с разгильдяйством. Один из них — шифровальщик Элиот Зилер, — внешне педант до мозга костей, жил в комнате, где грязное белье валялось вместе с грязными простынями и одеялами, и тут же в общей куче лежали ботинки; другой соорудил в углу комнаты аккуратную пирамиду из сухих апельсиновых корок, маек, газет, нераспечатанной почты, кружек с черными кругами от кофе, картонок, доставленных из стирки, пивных бутылок, бутылок из-под виски, винных бутылок, старого тостера, отслужившего свое мешка для гольфовых клюшек, а парень этот, Роджер Тэрнер, был светским львом, появлявшимся при полном параде на всех светских раутах и вечеринках, которые устраивали Госдепартамент, министерство обороны и Фирма в Западном Берлине. Он не раз попадался мне в смокинге, когда куда-то шел или откуда-то приходил. В то же время постель у него была заправлена, стекла в окнах безукоризненно чистые (он сам их протирал) и комната была в порядке, если не считать пирамиды отбросов в углу. А вот комната Дикса Батлера была столь же аккуратно прибрана, как каюта курсанта военно-морского училища.

Я сказал себе: «Непременно опишу все это Киттредж», а подумав о ней, вспомнил про Проститутку и соответственно про Харви, а отсюда — и про то, в какую я попал кашу. Неудивительно, что я смотрю, сколь аккуратны или неаккуратны мои соседи по квартире: я пытаюсь найти оправдание собственной беспечности. Никогда еще эти обшарпанные, а когда-то богатые большие комнаты с тяжелыми дверями, массивными притолоками и высокими потолками не давили так на меня. Смертью мечты о пышности, владевшей прусским средним классом, веяло от выцветших ковров, от этих мягких кресел со сломанными ручками, от длинной софы в гостиной с ножками в виде когтистых лап — одна из них отсутствовала и была заменена кирпичом. «Неужели ни одному из нас не пришло в голову повесить тут какую-нибудь картину или плакат?» — спросил я себя.