- Понял, мистер Джонс. До связи.

Погасив PDA, русский откинулся в кресле и затих, плотно сжав зубы – хоть этого и не знала ни одна живая душа, но после нескольких падений в подбитых самолетах и вертолетах Алексей Хуев смертельно боялся всего, связанного с высотой. Весь его организм бунтовал против той добровольно-вынужденной беспомощности, когда ты, полностью потеряв контроль над происходящим, оказываешься высоко над землей, и твоя жизнь и смерть зависят не от твоей силы и решительности, а от какого-то постороннего человека, которого ты порой даже не видишь… Однако летать приходилось часто, особенно в последнее время, когда Алекс перешел на одиночную работу по индивидуальным контрактам. Конечно, летающие на Западе довоенные лоханки не шли ни в какое сравнение с русскими суборбиталами, и первое время было довольно неприятно залезать в облупленную машину, у которой в полете по нескольку раз приходится перезапускать двигатели.

Тем временем потрепанный Boeing, галантно пропустив вперед истребители, вырулил на заснеженную бетонку и помчался в черную крутящуюся метель, подпрыгивая на угрожающе быстро нарастающих переметах. Колеса выбивают все более частую дробь, вот отдельные удары слились в неровную ноющую вибрацию, напряженная конструкция скрипит и стонет – видать, близка скорость отрыва. Точно: резко спадает напряг, это оторвалась носовая стойка. Эх, Захарыч, что ж ты так жадничаешь, мы уже метров пятьсот идем на шасси с задранным в небо носом, как же ты летаешь в такую погоду да при таком перегрузе… Желудок на мгновение подтянулся к горлу; - ага, отрыв.

Алекс прислушался к переливающемуся от форсажа вою изношенных Праттовских турбин, представляя манипуляции красного и матерящегося Захарыча, мастерски выдирающего перегруженный Boeing из кипящей метели, где порывы бокового ветра запросто могут перевернуть самолет как мятый стаканчик из-под кофе.

Наконец, Захарыч выволок скрипящий всеми суставами Boeing на три тысячи футов, дал вздохнуть сипящим от натуги движкам, и заложил пологий вираж, почти незаметный для пассажиров. Ложась на курс, самолет чуть накренился влево, и Алексу стала видна земля. В редких прорехах между полями жирнобоких снеговых туч плыли трепещущие огоньки Нью-Йорка-II, выросшего по западному краю гигантского поля из раскрошенного и оплавленного бетона, оставшегося от Нью-Джерси. Манхеттен, Лонг-Айленд и Бруклин со Стейтеном в Тот День просто исчезли, от них осталось только стадо мелких бурунов, по старой памяти пасущееся в свинцово-сером океане аккурат над тем местом, где когда-то были бруклинские холмы.

Синоптики не соврали, окно и впрямь стремительно затягивалось: снег усилился и повалил хлопьями, над Нью-Йорком-II повис очередной циклон, выдавив внутрь континента обычную для поздней осени тридцатиградусную стужу.

Проводив взглядом последние дрожащие огни, исчезающие в плотной белесой мгле, Алекс задавил сигарный окурок в пепельницу, откинул до упора спинку кресла и мгновенно уснул.

11.10. 202Х.

3.44 European Central Time, Северная Атлантика, борт 24661.

Проснувшись, Алекс через силу позевал, выгоняя из ушей вату, натолканную туда неровным зудом турбин. Маленький отсек первого класса, единственное место некогда роскошного пассажирского салона, оставшееся в первозданном виде, ощутимо промерзло – прижимистый Яков Захарыч определенно экономил на отоплении.

Алекс закрыл глаза, привычно толкнул языком бугорок на нёбе, активируя установленные в роговице склеродисплеи. Перед глазами мягко вспыхнул скуповато оформленный рабочий объем, в котором плавно кружились разноцветные яйца файлов и систем. Некоторое время потестировав импланты, Алекс поочередно вырубил все, даже медицинскую область, оставив только дефибриллятор, противошоковый инъектор и датчик, который сигнализировал, если кто-нибудь исподволь начинал интересоваться составом и количеством имплантов у хозяина. Будучи крайне простыми и поэтому незасекаемыми, эти датчики были единственной роскошью, которую Алекс мог себе оставить перед выходом в поле.

Остальные устройства одно за другим распадались на тучи нанодеталей, тут же подхватываемых кровотоком. Каждая из этих крохотных металлических пылинок через весь организм устремлялась к своему месту по плану разборки. Некоторые слепились в скобы, поддерживающие якобы сломанный позвоночник; меньшая часть прикинулась искусственным тазобедренным суставом, остатки талантливо изобразили пластину с шурупами, скрепляющую переломанную в нескольких местах кость голени.

Стоила вся эта кухня целое состояние, и апгрейдилась при первых же признаках того, что опережение общераспространенных коммерческих технологий начинало составлять не два шага, а полтора - или, хуже того, один. Конечно, это было непросто. Всякий раз появляться ниоткуда на одной из немногочисленных русских военных баз, организовывать инъекции и так же в никуда исчезать после операций. Иногда это было сопряжено с опасностью, очень близкой к уровню, за которым разумность риска можно было уже ставить под сомнение, но избалованный уровнем русской нанотехнологии Алекс считал, что сказка про джентльмена, брившегося каждое утро даже на необитаемом острове, имеет под собой вполне разумные основания и несет немало практического смысла.

Закончив, Алекс погасил имплантированные в роговицу дисплеи и вытянулся в кресле, ощущая гулкую пустоту в теле, где разом замолчали все привычно ноющие на грани чувствительности системы. Пустота означала близкий бой, и тело послушно готовилось терпеть перегрузки, игнорировать боль и выбивать при стрельбе десять из десяти.

11.10. 202Х.

3.51 European Central Time, Ла-Манш, борт 24661.

Захарыч не стал проходить над опустошенной несколькими термоядерными ударами Северной Францией, и держался севернее, над бывшим Каналом, ближе к ушедшему под воду английскому берегу. Насмотревшись на однообразно-серую доску океана, незаметно плывущую далеко внизу, Алекс разбудил планшет и принялся за изучение информации по предстоящей работе.

Первым делом он открыл папку с данными по району операции.

Карта сперва ударила по глазам непонятной мешаниной разноцветных линий, мигающих точек и квадратиков, при каждом прикосновении судорожно пытающихся развернуться в таблицу.

Казалось, в этакой головоломке не разобраться и за неделю, но Алексу уже доводилось летать над Северным морем, и поэтому у него более-менее легко получалось мысленно превращать условные знаки в платформы и вышки, трубопроводы и эстакады. Через несколько минут картинка развалилась на вполне разборчивые блоки, а перепутанные линии обрели смысл и логику.

Оказалось, что хмурое свинцовое море далеко под ногами вовсе не было пустыней, и сейчас на тех платформах и эстакадах вовсю кипит жизнь, довольно бурная и разнообразная: несколько платформ, не пострадавших в ходе войны, по-прежнему работают под контролем все тех же энергетических концернов, досасывая остатки былого изобилия с самых глубоких горизонтов. Большая часть платформ, получив неисправимые повреждения, считаются нерабочими и заброшенными, однако они только считаются такими, на самом деле там полным ходом выкачивают те жалкие крохи, нагибаться за которыми крупняку уже накладно.

Кто же там выкачивал нефть из низкодебетных скважин, было непонятно – ни одна компания не поставляла этим платформам электроэнергию, никто не возил туда ни расходные материалы, ни жрачку для персонала. Официально не возил. Однако Алекс хорошо помнил родную пословицу про свято место, а в перевернутом Двухдневной Войной мире за уцелевшие нефтяные скважины грызлись до полного уничтожения противника.

Просмотрев статистику по прибрежной переработке, Алекс недоверчиво хмыкнул, вошел в корпоративную сеть своего нынешнего клиента и запросил в датацентре несколько цифр. Тут же вылезло значительное расхождение: из официально добываемых полутора миллиона баррелей в день около семисот забирали ненасытные русские, а мощностей на прибрежных нефтеперегонных заводах стояло примерно на миллион, причем мощностей этих даже не хватало – судя хотя бы по тому, что немецкий Summershal объявлял тендер на поставку оборудования для своей новой установки гидрокрекинга.