— Возненавидит — полбеды, — Лариса достала из кармана пару серых вязаных варежек. — Вот если такая всерьёз полюбит, тогда это будет беда по-настоящему.

— Я могу войти? — несмотря на вопросительную конструкцию предложения, женщина, перешагнувшая порог школьного кабинета, отнюдь не собиралась дожидаться чьего-либо позволения. — Моя фамилия Тополь, я мать Семёна. А вы, насколько я понимаю, руководитель группы продлённого дня?

Уверенно пройдя к первой парте, Надежда Фёдоровна отодвинула низенький стульчик с деревянным сиденьицем и легко опустила на него своё полное тело. Глядя на эту приземистую женщину с решительными манерами и вздёрнутым подбородком, никто не мог бы подумать, что ей всего двадцать девять. Невысокого роста, с тяжёлым пучком светлых волос и несколько надменным взглядом, она выглядела по крайней мере на тридцать пять. Излишне заплывшая в плечах, с пронзительно-серыми глазами, она обладала массой исключительно женских черт, каким-то невероятным образом сложившихся так, что за каждым её жестом и взглядом сквозило нечто по-мужски тяжёлое и непреклонное.

За последние пять лет Надежда очень сильно раздалась, но это нисколько её не портило, напротив, полнота добавила ей ту изюминку, которой не хватало худенькой сероглазой девочке с огромной копной светло-пшеничных вьющихся кудряшек. С годами волосы стали немного темнее, и, чтобы не терять цвета, Надежда иногда подкрашивала их в парикмахерской, слегка высветляя и подравнивая чёлку у одного и того же мастера. Смуглая, с огромными пушистыми ресницами, с головокружительно пышным бюстом и блестящими глазами, она была по-настоящему красивой и даже милой, но лишь до тех пор, пока на самом дне её глаз не загоралось что-то странное и пугающее, мгновенно воздвигающее между ней и окружающими высокую непреодолимую стену, пытаться разрушить которую было пустым делом.

— Здравствуйте, Надежда Фёдоровна, я очень рада вас видеть, — худенькая пожилая женщина с седыми волосами, казавшаяся на фоне своей посетительницы ребёнком, доброжелательно улыбнулась.

— Признаться честно, я не испытываю никакой радости от этой встречи, — Надежда Фёдоровна отложила дамскую сумочку в сторону, расстегнула верхнюю пуговицу плаща и резким движением сняла с шеи цветастый шёлковый платок.

— Вот как? — стараясь сгладить возникшую неловкость, воспитательница негромко засмеялась и, демонстрируя свои добрые намерения, заставила себя снова улыбнуться. — А мне казалось…

— Меня не интересует, что вам казалось. Если можно, давайте перейдём непосредственно к теме нашего разговора, — оборвала её Тополь. — Из слов Семёна я поняла, что сегодня в группе произошёл неприятный инцидент, в центре которого по непонятной для меня причине невольно оказался мой ребёнок.

— К сожалению, это так. Мне неприятно об этом говорить, но…

— Давайте обойдёмся без китайских церемоний. Если я всё правильно поняла, вы обвинили моего сына в воровстве, причём не имея на то ровным счётом никаких оснований, — отрывисто проговорила Надежда, и её густо-серые глаза сверкнули недобрым огнём. — Поскольку ваше дутое обвинение высосано из пальца, я попрошу вас объясниться, прежде чем решу, какие меры в отношении вас мне следует предпринять.

— Уважаемая Надежда Фёдоровна, при всём моём уважении к вам, в подобном тоне наш разговор продолжаться не может. Или вы успокоитесь и дадите мне возможность…

— А какого тона вы ожидали? — Надежда слегка наклонилась над низенькой партой и впилась глазами в лицо воспитательницы; на какое-то мгновение пожилой женщине показалось, что над ней нависла тень огромной хищной птицы. — Какого тона вы могли ожидать от матери, сына которой назвали вором?! Да как вам такое могло прийти в голову?! — лицо Надежды побледнело от негодования.

— А что бы подумали вы, если бы пропавшее яблоко одного ребёнка выкатилось из ранца другого? — не повышая голоса, спокойно спросила воспитательница.

— Какая глупость! — от возмущения Надежда даже стукнула рукой по маленькой парте. — А вам не пришло в голову, что мой сын мог попросту принести эти фрукты из дома или что кто-то из детей, находившихся в тот момент под вашим присмотром, подложил это проклятое яблоко в рюкзак Семёна нарочно?

— Зачем? — худые пальцы воспитательницы сплелись в корзиночку.

— По доброте душевной! — снова сверкнула глазами Надежда.

— Вы что же, всерьёз считаете, что кто-то из детишек способен на такую подлость? Да им же всего по семь. Помилуйте, они же ещё совсем дети…

— Значит, по-вашему, на подлость из всех детей способен только мой сын?! — скрипнула зубами Тополь. — Вот что я вам скажу, уважаемая воспитательница, таких педагогов, как вы, нужно отстреливать, как паршивых собак.

— Что вы себе позволяете? — губы пожилой женщины беспомощно дрогнули. — Я заслуженный педагог, работаю с детишками больше сорока лет, и ещё никто не смел разговаривать со мной в подобном тоне!

— Значит, я буду первой! — отрезала Тополь. — То, что вы находитесь рядом с детьми сорок лет — не просто недосмотр государства, а огромная ошибка, роковая ошибка, которая ещё выйдет боком, и не единожды.

— Послушайте меня, Надежда Фёдоровна! Я понимаю ваши чувства, но в данном случае вы не правы, это я говорю вам не только как педагог с огромным опытом, но и как человек, вырастивший троих детей и четверых внуков. Ни о какой низости или подлости речи нет, просто один маленький ребёнок совершил глупость, досадную глупость, а мы все должны помочь ему сделать так, чтобы в будущем этого не повторилось, только и всего.

— Мой ребёнок не нуждается в подобной помощи, ясно вам это или нет?! Семён говорит, что не брал никакого яблока, значит, так оно и было. У меня нет оснований не верить его словам.

— У меня тоже нет оснований не верить своим глазам.

Внезапно в кабинете повисла тишина, нарушаемая только громыханием жестяного ведра уборщицы, раздававшимся где-то в дальнем конце школьного этажа, да равномерным треньканьем стрелки допотопных стареньких часов с круглым циферблатом, прикреплённых почти у самого потолка с внешней стороны дверей.

— Вы видели, как мой ребёнок убирал это злосчастное яблоко к себе в портфель? — нарочито медленно проговорила Надежда, и её зрачки сузились в две недобрых узких щели.

— Я видела, как оно выкатилось из его ранца на парту.

— Я ещё раз повторю свой вопрос, — скулы Надежды дёрнулись, и её густо-серые глаза стали совсем тёмными. — Были ли вы свидетелем того, как Семён крал чужую вещь?

— Этого момента я не видела, но…

— Так какое же вы имели право объявить мальчика вором?! — Надежда с грохотом отодвинула стул и поднялась во весь рост.

— Зачем вы пытаетесь всё перевернуть с ног на голову? — ощущая себя не в своей тарелке, воспитательница тоже поднялась на ноги. — Я позвала вас вовсе не для того, чтобы унизить вас или вашего сына, а для того, чтобы сказать, что сегодня произошёл досадный инцидент, понимаете? И только! А вы раздули из мухи слона! Кто из нас в детстве не таскал чужих конфеток и ластиков? Но это вовсе не означает, что все поголовно выросли подлецами и нечестными людьми.

— Может быть, лично вас в детстве и прельщали чужие вещи, но ко мне и моему мальчику эта грязь не имеет ровным счётом никакого отношения! — жёстко отпарировала Тополь. — Мой Сёмушка чист, как передовица «Пионерской правды», как младенец на руках Богоматери, как звёздочка в небе, а вы… — Надежда возмущённо дёрнула ноздрями, — вы страшенное чудовище, которого к детям нельзя подпускать даже на пушечный выстрел!

— Надежда Фёдоровна, давайте не станем оскорблять друг друга, а поговорим с вами, как взрослые люди.

— Мне не о чем с вами больше разговаривать!

— Вы всё не так поняли.

— Всё, что мне было нужно, я поняла, — Надежда Фёдоровна по-мужски рубанула воздух ладонью. — С вами я больше никаких переговоров вести не намерена, только не думайте, что вам всё сойдёт с рук. За свои слова вам придётся отвечать, но не здесь, не в этом кабинете.