Непонимающе сдвинув брови, Ксюха молча уставилась на старуху.

— Так вот, милая несостоявшаяся хозяйка, беременная неизвестно от кого, наша на редкость самостоятельная и предприимчивая особа, — меряя уничтожающим взглядом невестку, продолжала Нестерова, — довожу до твоего сведения, что без моего согласия на этой жилплощади не сможет прописаться никто, потому что квартира приватизирована на мое имя много лет назад и соответствующие документы, подтверждающие это, есть не только у меня в комоде, но и в адвокатской конторе. Жилплощадь, на которой ты, я надеюсь, временно проживаешь с моим сыном, не принадлежала ему никогда, она только фиктивно считалась его собственностью, — с удовольствием прикуривая свежую сигарету от старой, протянула Нестерова.

— Вы говорите неправду, — не поверила Бубнова, — если бы было так, Толя не стал бы скрывать этого от меня.

— Толя сам до сих пор ничего об этом не знает, — засмеялась старая леди. — Как и любому мужику, ему никогда не приходило в голову посмотреть книжки об оплате. Если бы он это сделал, скажу честно, он был бы удивлен не меньше твоего.

— Но Толя здесь прописан, а вы нет, я спрашивала об этом в ЖЭКе! — не выдержав, выкрикнула Ксюха и тут же примолкла, вынужденная прикусить язык.

— Да, он здесь прописан, — важно выдохнула Ева Юрьевна, — но прописан на моей площади, потому что хозяйка собственности я. Зная своего мальчика, я была вынуждена пойти на некоторые меры для его же безопасности. Запомни, он никогда не смог бы тебя прописать в этой однокомнатной квартире, даже если бы и захотел, потому что по закону без моего согласия этого нельзя сделать в принципе, — отрезала она.

Ева Юрьевна разломала сигарету о дно посудины и жестко посмотрела на Ксюху.

— Я советую тебе основательно подумать, прежде чем продолжать свою игру, — проговорила она.

— Почему вы не сказали мне этого раньше?! — потрясенно произнесла Бубнова.

— Лишать тебя всего сразу было бы жестоко, — сощурилась Ева Юрьевна. — Пусть если не прописка, то хотя бы это, — она кивнула на живот Оксаны, — останется у тебя после всей этой истории на долгую добрую память.

— Ваши слова проверяются элементарно, — сопротивляясь из последних сил, выдавила Бубнова.

— Твои — чуть сложнее, но проверяются тоже. Только в отличие от тебя я правды не боюсь, потому что в случае поражения нас ждет совершенно разная расплата за грехи. Ты сама решила, девочка, что лучше царствовать в аду, чем служить на небесах, ты же хотела сразу всего, так царствуй, — надменно проговорила старуха, глядя невестке прямо в глаза. Прикрыв ресницы, Оксана опустила голову, и старая леди увидела, что по щекам ее покатились слезы.

— Пожалуйста, Нестеров! — голос учителя прозвучал как гром среди ясного неба, громко и неожиданно, и наполнил душу мальчика предчувствием скорой неприятности.

Егор Ефимович, преподающий физику в этой школе уже более тридцати лет, подошел к Володе и близоруко прищурил глаза. Окинув фигуру ученика оценивающим взглядом, он поправил на переносице тяжелые очки с толстыми стеклами и слабо улыбнулся.

Улыбка Щеглова вышла робкой и виноватой, будто он извинялся перед всем классом за Володину неудачу. Непослушные губы никак не хотели складываться в ровную полоску, словно сознаваясь в косвенной причастности к провалу одного из своих учеников. Глаза, казавшиеся из-за толстых стекол огромными, смотрели на Володю вопросительно, почти умоляюще; короткие пальцы рук, сложенные в корзиночку, нервно сжимались.

Выждав томительную паузу, Егор Ефимович понял, что ответа ждать бесполезно и, разочарованно вздохнув, торопливо заговорил:

— Зная тебя как старательного ученика и просто порядочного человека, я не допускаю мысли, что ты мог прийти ко мне на урок с несделанным заданием, ведь так? — беззащитно моргнув, спросил он. Он положил руку на голову мальчика и неторопливо провел ладонью по волосам. — Я знаю, должно было случиться что-то очень важное, — Володя почувствовал, как пальцы учителя дрогнули. — Ничего, что так получилось, ты не переживай. Когда у тебя будет время, ты обязательно выучишь этот урок. Ведь так?

Боковым зрением Володя видел, как рука Егора Ефимовича соскользнула с его плеча и легла на парту. Уставившись на чистые страницы тетради, он чувствовал себя опустошенным. Если бы учитель выставил двойку, накричал, сказал что-то обидное, было бы не так паршиво, как теперь. Но Ефимыч никогда не кричал и не ставил двоек понапрасну, искренне веря, что невыученный урок — это досадная случайность, и только. Видя в людях исключительно хорошее, Щеглов верил в их порядочность и доброту, пропуская сквозь сито своего доверия все то, что не укладывалось в его теорию людских отношений.

Обидеть Ефимыча считалось между ребятами смертным грехом и, несмотря на то, что старика считали немного не от мира сего, его искренне уважали и по-своему опекали, поэтому всем без исключения, часто даже вопреки своему желанию, приходилось готовиться к урокам нелепого, смешного человечка в пиджаке, протертом на сгибах рукавов до самой основы и вышедшем из моды уже несколько десятилетий назад.

Володя любил Ефимыча ничуть не меньше остальных и совсем не хотел расстраивать этого доброго и немного наивного человека, тем более что выучить параграф по физике для него было несложно. Но, вопреки здравому смыслу, он не делал этого, и вовсе не из-за того, что ему было лень листать страницы учебника, нет, просто его голова была занята совершенно иным занятием, более увлекательным и сложным, чем построение электрических цепей, занятием, поглощающим до единой секундочки все его время и не оставляющим даже во сне.

Закрывая глаза, он видел поблескивающие ворсинки зеленого бильярдного сукна, ощущал тяжесть матовых костяных шаров. Рука, слившись с округлой лаковой поверхностью кия, была точна и легка. Мысли о полутемных «Сетях Атлантики» разливались по всему телу теплой волной наслаждения, делая его счастливым. От бочек шел сладковатый аромат копченой рыбы и свежего пива, а лампы, привернутые на перекладине над столом, очерчивали расплывающийся в темноте круг, из которого ему не хотелось выходить даже на краткое мгновение.

С того момента, когда он впервые ударил по шару, его жизнь раскололась на две части, растащив по разные стороны этого виртуального барьера его душу и тело. Когда он наклонялся над столом с кием в руках, обе эти субстанции соединялись, возвращая его существованию необходимую целостность. Но как только Володя возвращался в реальный мир, хрупкое равновесие нарушалось, внося в его жизнь мучительную раздвоенность.

Придумывая массу глупых предлогов, люди, окружавшие Володю в этом временном, лишенном красок мире, всеми силами оттягивали то мгновение, когда он сможет наконец вернуться в жизнь, полную света и счастья. Глухое раздражение на этих жалких человеков, не понимавших, что они творят, и мучивших его совершенно осознанно, переходило все границы человеческого терпения и выливалось в глухую злобу, разрывавшую сознание мальчика на куски. Воображаемый мир был настолько рельефен и желанен, что, подменив собой мир реальный, сделался единственной средой, в которой Володя мог существовать.

— Зачем тебе вся эта галиматья, Вовчик? — пожимал плечами Федор, и его рыжие брови соединялись над переносицей в дугу. — Брось, а то, неровен час, крыша съедет. Хочешь, мы с тобой такой тусняк заделаем — чертям тошно станет? Пригласим девчонок, возьмем несколько ящичков «горючки», оторвемся! — зажмуривая глаза, словно мартовский рыжий котяра, крутил головой он.

— Федь, ты меня прости, но я срочно должен уйти, — отнекивался Вовчик.

— Опять в «Сети»? — хмурился Федор.

— Нет, тут недалеко, я по делам… — стараясь не встречаться с другом взглядом, отворачивался Володя.

— Тогда пойдем вместе, — предлагал Шумилин.

— Нет, понимаешь, тут дело такое, личного порядка, — начинал выворачиваться он. — Я бы с удовольствием, но… — Володя сожалеюще разводил руки в стороны, прикусывал губы и нетерпеливо играл желваками скул, ожидая, когда настанет удобный момент, чтобы остаться одному.