Грегсон и Лестрейд наблюдали за маневрами своего коллеги-любителя с изрядным любопытством и отчасти с презрением. Судя по всему, они не поняли то, что начинало доходить до меня: все мельчайшие действия Шерлока Холмса направлены к одной определенной практической цели.

– Ну и что вы об этом думаете, сэр? – спросили они одновременно.

– Не хочу лишать вас заслуги раскрытия этого дела и претендую только на роль помощника, – скромно заметил мой друг. – Вы так успешно продвигаетесь вперед, что любое вмешательство неуместно. – Голос Холмса был преисполнен сарказма. – Однако если вы сочтете возможным держать меня в курсе вашего расследования, в дальнейшем я буду счастлив помочь чем смогу. А пока я хотел бы поговорить с констеблем, обнаружившим труп. Не сообщите ли мне его имя и адрес?

Лестрейд заглянул в свой блокнот и сказал:

– Его зовут Джон Рэнс. Сегодня он выходной, но вы сможете найти его по адресу Одли-Корт, сорок шесть, Кеннингтон-парк-гейт.

Холмс записал адрес.

– Пошли, доктор, – сказал он. – Навестим его. Готов все же сообщить кое-что, что поможет вам, – обратился он к детективам. – Здесь произошло убийство, убийца – мужчина. Это человек ростом более шести футов, в расцвете сил, у него маленькие для его роста ступни; он был обут в грубые ботинки с квадратными мысами и курил трихинопольскую сигару. Сюда он прибыл вместе со своей жертвой в четырехколесном кебе, запряженном одной лошадью с тремя старыми подковами и одной новой – на правой передней ноге. Скорее всего у убийцы красное лицо, а на правой руке необычно длинные ногти. Вот несколько незначительных примет, но, вероятно, они окажутся полезными вам.

Лестрейд и Грегсон переглянулись, недоверчиво улыбаясь.

– Если этого человека действительно убили, то как это было сделано? – спросил первый.

– Яд, – коротко сообщил Холмс и решительно направился к выходу, но в дверях обернулся и добавил: – А «Rache» по-немецки означает «месть», так что не теряйте времени на поиски мисс Рейчел.

Выпустив эту парфянскую стрелу, он удалился, оставив двух соперников с открытыми ртами.

Был час дня, когда мы покинули дом номер три в Лористон-Гарденс. Шерлок Холмс повел меня в ближайшее отделение связи, откуда отправил длинную телеграмму. Потом он кликнул кеб и велел извозчику отвезти нас по адресу, сообщенному Лестрейдом.

– Нет ничего лучше, чем свидетельство очевидца, – заметил он. – В сущности, дело мне уже совершенно ясно, однако никакой информацией не следует пренебрегать.

– Вы меня удивляете, Холмс, – сказал я. – Бьюсь об заклад, вы не так уверены во всех тех приметах, которые изложили, как пытаетесь показать.

– Уверенней и быть невозможно, – ответил он. – Первое, что я заметил по прибытии, это две колесные колеи у края тротуара, проложенные кебом. Вплоть до прошлого вечера целую неделю дождя не было, значит, экипаж, от колес которого остался столь глубокий след, приехал сюда прошлой ночью. На земле имеются также отпечатки лошадиных подков, очертания одной из них гораздо более четкие, чем трех других, следовательно, эта подкова – новая. Поскольку кеб приехал сюда после того, как начался дождь, а сегодня утром никаких экипажей здесь не было – Грегсон заверил меня в этом, – следы оставлены ночью тем экипажем, который привез сюда обоих участников драмы.

– Хорошо, это действительно просто, – согласился я, – но как вы определили рост человека?

– Ну, рост в девяти случаях из десяти можно определить по длине шага. Рассчитать это совсем несложно, но я не хочу обременять вас цифрами. Следы этого человека отпечатались как на глине снаружи, так и в пыли внутри дома. Потом я имел возможность проверить свои подсчеты. Когда человек пишет на стене, он инстинктивно держит руку на уровне глаз. Надпись сделана на высоте чуть выше шести футов. Детская задачка.

– А возраст? – настаивал я.

– Видите ли, если человек без малейших усилий перемахивает через препятствие длиной в четыре с половиной дюйма, его путь не может быть усеян желтой листвой. А именно такова длина лужи на садовой дорожке, которую он совершенно очевидно перешагнул. Лакированные туфли обошли ее, а тупоносые ботинки перепрыгнули. Во всем этом нет никакой тайны. Просто я применяю в повседневной жизни кое-какие из тех приемов наблюдения и дедукции, которые отстаивал в своей статье. Вас еще что-нибудь смущает?

– Ногти и трихинополи, – вспомнил я.

– Надпись на стене сделана мужским указательным пальцем, смоченным кровью. С помощью лупы я увидел, что штукатурка была при этом слегка процарапана, чего не случилось бы при остриженных ногтях. Дальше. С пола я собрал немного рассыпанного пепла. Он оказался темным и чешуйчатым – такой пепел остается только от трихинопольских сигар. Я специально изучал разновидности сигарного пепла – даже написал об этом монографию. Без ложной скромности скажу, что могу по внешнему виду определить пепел любой из существующих марок сигар, а также трубочного табака. Именно знанием подобных вещей искусный сыщик и отличается от детективов типа Грегсона и Лестрейда.

– А красное лицо? – спросил я.

– А-а! Вот это был самый рискованный вывод, хотя, не сомневаюсь, правильный. Пока не просите меня объяснить его.

Я потер лоб и заметил:

– У меня голова идет кругом. Чем больше думаешь об этом деле, тем загадочней оно кажется. Как эти два человека – если их действительно было двое – попали в пустой дом? Куда подевался извозчик, который привез их? Как мог один человек уговорить другого принять яд? Откуда взялась кровь? С какой целью совершено убийство, если ограбление исключается? Как попало туда женское обручальное кольцо? И главное – зачем второй мужчина, прежде чем скрыться, написал немецкое слово «rache»? Признаюсь, я не вижу никакой возможности совместить все эти факты.

Мой компаньон одобрительно улыбнулся:

– Вы очень сжато и точно подытожили все сложности. Многое в этом деле пока и впрямь остается смутным, хотя основные факты мне совершенно ясны. Что же касается открытия бедолаги Лестрейда, то это была всего лишь намеренная попытка направить полицию по ложному следу, заставив ее искать связь с поборниками социализма и их тайными обществами. Надпись сделана не немцем. Если вы заметили, буква «а» стилизована под готический шрифт, между тем как настоящий немец, несомненно, написал бы просто латинскую букву. Отсюда вывод: мы имеем дело не с немцем, а с неумелым, переигрывающим имитатором. Все это просто уловка, призванная увести следствие в сторону. Больше я вам ничего не расскажу, доктор. Вы же знаете, фокусник утрачивает доверие публики, как только разоблачает свои трюки, и, если я полностью раскрою перед вами секреты своего метода, вы сочтете меня в конце концов самой заурядной личностью.

– Вот этого не будет никогда! – горячо заверил я Холмса. – Вы превратили расследование преступлений в почти точную науку, и отныне это открытие будет вечно служить людям.

Мой компаньон самодовольно зарделся от моих слов и той серьезности, с какой я произнес их. Я уже имел случай заметить, что он был неравнодушен к лести, касающейся его искусства, как девушка – к комплиментам по поводу ее красоты.

– Я еще кое-что скажу вам, – добавил Холмс. – Лакированные туфли и тупоносые ботинки прибыли в одном кебе и по дорожке проследовали вместе вполне дружелюбно – рука об руку, так сказать. Оказавшись внутри, они расхаживали по комнате – точнее, лакированные туфли стояли на месте, а расхаживали тупоносые ботинки. Все это я прочел по следам на пыльном полу; увидел я также и то, что мало-помалу тот, кто был в ботинках, все более распалялся. Об этом свидетельствует увеличивающаяся длина шагов. Он все время что-то говорил, несомненно, взвинчивая себя до состояния бешенства. Потом случилась трагедия. Ну вот, я рассказал вам все, что знаю сам, а остальное – пока лишь догадки и спекуляции. Тем не менее для работы у нас есть прочная основа; с нее можно начинать. А теперь нужно поторопиться, потому что я хочу успеть на концерт оркестра Халлэ[14], сегодня с ним играет Норман-Неруда[15].