Безусловно, мы на Бейкер-стрит привыкли получать странные телеграммы, но та, о которой пойдет речь, послужила началом дела, необычного даже в практике Шерлока Холмса.

В тот мрачный, сырой, но не слишком холодный декабрьский день мы с Холмсом встретились на прогулке возле Риджентс-парка, но обсуждали мы тогда некоторые мои личные дела, которыми я не стану обременять читателя. Когда же в четыре часа мы вернулись в нашу уютную гостиную, миссис Хадсон вместе с чаем подала телеграмму. Она была адресована Холмсу и гласила следующее:

Я порадовался тому, что в глубоко сидящих глазах Шерлока Холмса вспыхнул интерес.

– Что это такое, что это такое? – приговаривал он, с необычайным для него аппетитом атакуя горячие лепешки с маслом и джем. – Почтовое отделение Хайгейта, район не слишком фешенебельный, отправлено в три семнадцать… Взгляните повнимательнее, Уотсон!

К этому времени (если быть точным, то к концу декабря 1896 года) я не жил уже на Бейкер-стрит, но в тот момент приехал на несколько дней, чтобы навестить старого друга. В моих записных книжках за этот год отмечено несколько сложных дел. Из них я записал полностью лишь один случай – дело миссис Рондер, квартирантки под вуалью; но и в том деле мой друг не мог полностью реализовать свои колоссальные способности. Потому Холмс был в мрачном настроении и отчаянии. И когда я смотрел на его осунувшееся лицо, освещенное настольной лампой, я не мог не упрекать себя. Ну зачем я совался к нему со своими проблемами, когда мощному интеллекту моего друга требуются сложные, запутанные загадки?

– Возможно, конечно, – продолжал Холмс, вновь хватая телеграмму и перечитывая ее, – что в Лондоне существуют две женщины с таким странным и даже поразительным именем, как Глория Кэбплеже[1]. Но я в этом сомневаюсь.

– Так вы знакомы с этой леди?

– Нет-нет, я никогда ее не видел. Но догадываюсь, что она должна быть владелицей салона красоты, которая… ну, а вы-то что можете извлечь из этой телеграммы?

– Ну, прежде всего здесь наблюдается некоторая эксцентричность, так интересующая вас обычно. «Вы можете вообразить мужчину, обожающего зонтик?..» Но в общем тут есть сложности.

– Верно, Уотсон. Кстати, любая женщина, как бы экстравагантна она ни была, по большому счету всегда экономит на мелочах. Миссис Кэбплеже проявила свою бережливость, не проставив в телеграмме предлоги «с» и «к»… и вообще текст довольно туманен.

– Да, вы правы.

– Значит ли все это, что какой-то определенный человек обожает вполне определенный зонтик? Или речь идет о каком-то воображаемом человеке – возможно, англичанине, – который испытывает желание отбивать поклоны перед зонтом, как перед первобытным божком, и защищать его от внешнего мира? Ну ладно, так что же мы можем вывести из этой телеграммы?

– Вывести? Из телеграммы?..

– Разумеется.

Я с удовольствием рассмеялся, забыв на время и о своем ревматизме, и о своих годах.

– Холмс, но мы не можем сделать каких-то определенных выводов! Мы можем лишь угадывать!

– Фу ты, сколько раз я должен повторять вам, что я никогда не угадываю? Гадание – привычка крайне вредная, разрушающая логические способности мозга.

– Ну, если мне будет позволено использовать вашу собственную несколько нравоучительную манеру выражаться, то я скажу, что ничто не дает так мало данных для мыслителя, как телеграмма, поскольку она слишком кратка и безлична.

– Боюсь, вы ошибаетесь, утверждая подобное.

– Черт побери, Холмс!..

– Ну, давайте рассмотрим… Когда человек пишет письмо на дюжине страниц, он может скрыть свою истинную натуру в облаке слов. А когда его принуждают выражаться кратко и сжато, я вижу его насквозь. Вы можете наблюдать это на примере общественных деятелей…

– Но это женщина!

– Да, Уотсон, это, без сомнения, меняет дело. Но позвольте же мне выслушать ваше мнение! Вперед! Используйте свой естественный здравый смысл.

Это был откровенный вызов, и я, льстя себя надеждой, что в прошлом не был так уж бесполезен для Холмса, выполнил его просьбу.

– Ну, – сказал я, – миссис Кэбплеже наверняка не слишком деликатная особа, поскольку она назначает вам свидание так, словно считает ваше время своим собственным.

– Великолепно, Уотсон! С годами вы изрядно усовершенствовались. А что еще?

На меня снизошло вдохновение.

– Холмс, по-моему, слово «миссис» в столь сжатом тексте абсолютно не нужно! Я в этом уверен.

– Еще лучше, мой дорогой друг! – воскликнул Холмс, откладывая в сторону салфетку и бесшумно аплодируя. – Буду рад услышать дальнейшие рассуждения.

– Миссис Глория Кэбплеже, Холмс, – новобрачная. И она настолько гордится своим новым именем, что настаивает на определении «миссис» даже в самой короткой записке. Что может быть более естественным? Особенно если мы представим счастливую и, возможно, прекрасную юную леди…

– Да-да. Но, Уотсон, будьте так любезны, оставьте в стороне литературные изыски и перейдите к делу.

– Боже правый, но я уверен в этом! – воскликнул я. – И это подтверждает мой первый скромный вывод. Бедная девочка невнимательна к другим, скажем так, просто потому, что избалована любящим молодым супругом.

Но мой друг покачал головой.

– Думаю, все обстоит не совсем так, Уотсон. Если бы эта дама испытывала непомерную гордость от того, что вышла замуж, она бы подписывалась «миссис Генри Кэбплеже», или «миссис Джордж Кэбплеже», или как уж там зовут ее супруга… Но вы правы по меньшей мере в одном отношении. В слове «миссис» есть нечто странное, даже тревожащее. Она слишком настаивает на этом обстоятельстве.

– Но, мой дорогой друг!..

Внезапно Холмс встал и направился к своему любимому креслу. В гостиной горели газовые лампы, и веселый, яркий свет подчеркивал мрачную тьму за окнами и унылый звук непрестанно моросящего дождя.

Но Холмс не стал усаживаться в кресло. Глубоко задумавшись, хмуря брови, он протянул руку к левому углу каминной полки. Искреннее волнение охватило меня, когда Холмс прикоснулся к своей скрипке, старому и любимому Страдивари, до которого мой друг, пребывая в дурном настроении и унынии, не дотрагивался, как он говорил, уже несколько недель.

Блики света вспыхнули на атласной древесине, когда Холмс поднес скрипку к подбородку и взмахнул смычком. Но тут же мой друг заколебался. Опустив инструмент и смычок, он издал нечто вроде рычания.

– Нет, мне не хватает данных, – сказал он, – а теоретизировать без фактов – слишком грубая ошибка.

– Ну, по крайней мере, – сказал я, – приятно думать, что я извлек из телеграммы все, что возможно.

– Телеграмма? – произнес Холмс таким тоном, словно никогда в жизни не слышал такого слова.

– Да. Или я что-то выпустил из виду?

– Ах, Уотсон, боюсь, что почти все ваши выводы неверны. Женщина, отправившая телеграмму, замужем уже много лет, и она далеко не молода. По происхождению она шотландка или американка, хорошо образована и прекрасно воспитана, но брак ее неудачен и у нее чересчур властный характер. С другой стороны, возможно, что она обладает весьма интересной внешностью.

Лишь несколько мгновений назад я надеялся, что вот-вот к Шерлоку Холмсу вернется такое настроение – боевое и энергичное и что в его глазах вспыхнет прежний задиристый огонь. Но тут… ярко расписанные фарфоровые тарелки подскочили на снежно-белой скатерти, когда я грохнул по столу кулаком.