Густав VI Адольф отнюдь не игнорировал статьи и заметки о королевском доме, напротив, он тщательно следил за публикациями и якобы радовался, когда не кто-нибудь, но «Афтонбладет» публиковала позитивное интервью с кронпринцем. «Дагенс нюхетер» в разделе «Имена и новости», всегда соблюдавшем антиклерикальные и антимонархические традиции газеты, в шестидесятые-семидесятые годы неуважительно, а то и насмешливо писала об эскападах кронпринца. Когда легендарный корреспондент в Италии Агне Хамрин однажды на археологических раскопках спросил короля, не может ли он сказать несколько слов для его газеты, король осведомился, для какой газеты работает его старый знакомый — все ведь не упомнишь.
«Для “Дагенс нюхетер”», — честно ответил Агне Хамрин. «Для газеты, преследующей мою семью?» — возмущенно сказал король, и никакого августейшего интервью Хамрин не получил.
Вправду ли Густав VI Адольф был таким святым, каким его обычно изображают? Едва ли. Люди святыми не бывают.
Во всяком случае, слыша со всех сторон столь единодушный хвалебный хор, жаждешь в итоге хоть какого-нибудь маленького диссонанса. Маленького скандала, немножко глупостей, слегка неподобающих поступков. Но нет, по сей день поиски, похоже, успехом не увенчались.
В молодости, говорят, якобы имели место скандальные инциденты с двумя опереточными актрисами, но такие вещи престолонаследнику позволительны, чтобы верноподданные могли посплетничать. Если, конечно, это правда. Известны один или двое внебрачных детей, родившихся примерно в начале его брака с Маргарет; но для короля это никогда не считалось грехом.
И еще вопрос: почему он был трезвенником? Тут вариантов несколько — то ли он спьяну поскандалил и получил нахлобучку от жены (в таком разе от первой), то ли дал обет у ее смертного одра и т. д. Однако же никогда не приводится самый простой вариант: глядя на то, что творилось в Швеции во времена юности Густава VI Адольфа, очень многие наверняка бы обратились к трезвости.
Кстати сказать, преобладающее большинство шведского народа привыкло уважительно считать трезвость ближних некой формой заместительного недуга, в особенности если трезвенники — в данном случае Густав VI Адольф — живо интересуются винами, следят, чтобы гостям, которые в отличие от него употребляют спиртное, подавались исключительно изысканные напитки, выписывают ликеры из Италии как знак внимания к дамам, каковые отдают предпочтение именно этим сортам, а вдобавок собственноручно пекут crêpes suzettes[74], щедро сдабривая оные куантро и каждый раз снимая пробу с веселым комментарием: «Радость храмовника!»[75].
Самое, пожалуй, печальное для него лично, что он, как сказано выше, лояльный и к династии, так упорствовал в своих бесплодных попытках воспрепятствовать нежелательным с точки зрения монархии женитьбам юных принцев, что старания его производили чересчур напористое и далеко не симпатичное впечатление. С племянником, принцем Леннартом, явно произошла настоящая ссора, возможно даже разрыв, что оставило в душе Леннарта Бернадота неизгладимые следы. Отношения между отцом Леннарта, принцем Вильгельмом, и Густавом Адольфом (в ту пору кронпринцем), как говорят, были вообще весьма холодные, если не сказать враждебные. И возможных причин для этого сколько угодно: соперничество перед суровой, но любимой матерью, у которой Вильгельм ходил в фаворитах; конфликт, когда Леннарт при поддержке Вильгельма женился и исключил себя из престолонаследия.
Еще говорили о писательско-художнических кругах, с какими общался Вильгельм, и что он более или менее открыто сожительствовал с немолодой француженкой, не вступая с нею в брак. Вероятно, это тоже сыграло свою роль.
Однако наихудшую проблему, по-видимому, представляли собой отношения с родным сыном Сигвардом, причем всю жизнь. Если король без причины находился в подавленном настроении, впоследствии обычно выяснялось, что он разговаривал по телефону с Сигвардом.
Карл Юхан Бернадот после женитьбы на разведенной, старше его на несколько лет журналистке Черстин Викмарк (интересно, которое из означенных качеств было в глазах двора худшим) несколько лет не виделся с отцом, но позднее все трое стали добрыми друзьями, и король неоднократно доказывал свою щедрость, помогая финансировать и летний дом в шхерах, и фотосъемки. Судя по всему, он вправду был очарован Черстин Бернадот, как и совсем другие люди вроде Густава фон Платена и Ларсa Форсселя[76].
«Отца куда больше заботили вещи, чем люди, — говорил позднее Карл Юхан. — Вдобавок у него было так много интересов, что они легко заслоняли обзор. Когда речь шла о близких».
«Я никогда не видел семьи менее сплоченной, чем наша», — отмечал Сигвард.
Единодушие сыновей Сигварда, Бертиля и Карла Юхана поразительно в этом пункте, который тем более примечателен, что согласия между ними по другим вопросам в последующие десятилетия отнюдь не наблюдалось. В силу полученного сурового воспитания Густав VI Адольф стал весьма сдержан; его детство счастливым не назовешь. Он был очень строг, как утверждает принц Бертиль, — ко всем, «за исключением Ингрид».
Сельма Лагерлёф, которая временами встречалась с королевской семьей, отмечала, что иной раз они держались доверительно и легко шли на контакт, а иной раз словно находились в каком-то другом мире; знаток людей Сельма предполагала, что они встречались слишком со многими, чтобы постоянно проявлять одинаково свежий интерес. Вот что она писала одной даме, которая вращалась в придворных кругах; речь идет частью о принце Евгении, частью о тогдашнем кронпринце и его жене — Густаве Адольфе и Луизе:
«Принц Эжен, возможно, вполне приветлив и дружелюбен, и для тебя, наверно, встреча с королевской семьей — обычное дело, не то что для нас. Они, конечно, люди интересные и одаренные, но, на мой взгляд, встречи с ними всегда сопряжены с риском: один раз мы можем говорить свободно и непринужденно и проводим время чрезвычайно приятно, а в другой раз мы как чужие, и тогда конец — мы вообще не знаем, что сказать друг другу. Наверное, такое неизбежно с людьми, которым приходится встречаться со столь многими, претендующими на их внимание. Я не имею в виду, что они не узнают меня, с этим у них все в полном порядке, я имею в виду лишь странные переходы от близости к отчужденности».
Как у многих стариков, у Густава VI Адольфа имелись любимые словечки и выражения, некоторые из них уже упомянуты выше. Один такой устойчивый комментарий использовался, когда монарх, большой поклонник гастрономии, отведывал что-нибудь особенно вкусное. Подобно многим шведам старшего поколения он прибегал в таких случаях к похвале от противного и говорил: «Вполне годится в пищу человеку!»
Я знавал старика-далекарлийца, который пользовался выражением: «Сущая отрава, но бывает и хуже». Рекомендую еще одно выражение для подобной ситуации: «Вполне съедобно». Несколько странная с точки зрения дам «похвала» связана, разумеется, с харчем, каким в первую очередь сильный пол потчевали в старину на военной службе или — позднее — батраков и поденщиков в общих столовых.
Жаль, если новые поколения шведских граждан не продолжат эту манеру пугать робеющую хозяйку или хозяина, прежде чем она или он смекнут, что это был комплимент; хотите верьте, хотите нет, но есть вполне симпатичные способы показать человеку, что он ничуть не лучше других.
Со своими интересами, чувством долга, вечной лояльностью и сухим юмором Густав Адольф в определенном смысле был вековечным шведским провинциальным учителем, человеком твердых правил. Правда, на самом деле такого рода благородные провинциальные учителя встречались не чаще, чем интеллектуальные английские джентльмены; сам тип больше известен, чем распространен, хотя автор данной книги некогда два года учился у именно такого неподкупного провинциального учителя.
Густав VI Адольф был и изысканным английским джентльменом: увлеченным и весьма сведущим любителем весьма изысканной дисциплины, а именно археологии, страстным рыболовом — опять же изысканным способом ловил в горах на муху форель; далее, он, как и его отец, обожал теннис и играл очень и очень неплохо, но из лояльности (ну вот, снова-здорово) в соревнованиях не участвовал; совершенно по-английски был одержим садоводством — действительно часами ползал на коленях по земле, приводя в порядок клумбу, а бедняга адъютант, избравший военную карьеру не затем, чтобы елозить на карачках по сконской земле в Софиеру[77], поспешно вспоминал про какую-нибудь срочную канцелярскую работу. Монарх при этом милостиво улыбался: такое случалось не первый раз.
