«Поучи меня! – эрсати пнул подвернувшийся на пути стул. – Ты же знаешь, мать твою так, что спорить с тобой бесполезно… ну ладно, поговорим еще!»

Голова казалась туго набитой комками колючей пакли. Попытка приподняться на подушке привела к резкой боли в висках. Дезире поморщилась и застонала. Медленно, словно нехотя, мысли выстраивались в более-менее стройную цепочку, но от этого становилось лишь противнее.

К горлу подступала тошнота. Сколько Дезире себя помнила, ее организм всегда тяжело реагировал на любые психотропные средства, а так же препараты, обладающие психотропным действием. Всему виной была её полукровность, во всяком случае, иного оправдания своей странной аллергии девушка просто не находила. В свое время отец заметил эту особенность дочери и провел ряд анализов. Список возможных аллергенов оказался широк. По всему выходило, что ей были противопоказаны любые средства, снижающие либо повышающие возбудимость центральной нервной системы.

Глупо, но о собственной неприятной особенности она никогда и никому не рассказывала. Не хватало еще стать предметом для жалости или сочувствия, а пуще того – насмешек. Тем более, толку от этого все равно чуть. Разве что прямой путь к нервному срыву. Стимуляторами она никогда не увлекалась, а редкое использование простых успокоительных большого вреда не приносило. Хуже обстояло дело со снотворным. О наркотиках речи не шло вовсе.

Дезире с самого детства старалась быть полезной и нужной. Еще сильнее обострилось это чувство после смерти отца. Жесткий патриархальный уклад эрсати почти не оставил выбора. Либо становиться бесправным инкубатором, и еще не факт, что ее примут: польстившаяся на человека мать автоматически стала изгоем. Либо последовать за отцом, постараться выбрать собственный путь, на котором заведомо не будет сторонней поддержки. Девушка выбрала второе: попыталась стать незаменимой в близкой ей профессии. И все равно ее не оставляло чувство одиночества. Зачем вообще жить на свете, если ты никому не нужна?

Иногда Дезире представляла себе: что случится, если по какой-то причине она больше не сможет быть полезной. От подобных мыслей всегда передергивало, а тем более теперь. Потому что, несмотря на терпимое отношение общины к своим членам, тех, кто не мог или не хотел приносить никакой пользы, выставляли прочь. Исключение составляли заслужившие уважение старики. Хотя, тяжелая жизнь сводила их количество к минимуму.

«Чтоб добрым быть, я должен стать жесток» – так, кажется, говорилось в какой-то старой книжке, которую она так и не дочитала.

Жестокие, зачастую бесчеловечные меры на практике оказались оправданными. Каждый отдельный человек рассматривался с точки зрения некой составной детали большого агрегата. Деталь потребляла энное количество энергии, пищи и прочих ресурсов. Тогда логичным становился вопрос – а стоит ли польза, приносимая этой деталью, вложенных в нее затрат? Простой и в тоже время чертовски сложный закон выживания в послевоенном мире.

Дезире осторожно ощупала лицо. Пальцы тут же наткнулись на туго наложенную бинтовую повязку, под которой угадывалась пара ватных тампонов. Странно, но боли почти не было. От нее остались лишь нудные отголоски, все еще отдающиеся в висках.

Еле сдерживая стон, девушка приподнялась на кровати, до дрожи вцепившись руками в железные края. Судя по тому, что вокруг все так же царила тишина, Дезире с облегчением решила, что её оставили одну. Вот и хорошо. Значит, некому будет лезть с нравоучениями и прочей ерундой. Дождавшись, когда звон в голове стихнет, девушка попыталась поудобнее устроиться на жестком матрасе. А потом, глубоко вздохнув, уверенно взялась за скобки, скрепляющие края бинта.

Последний виток дался непросто. Руки дрожали, сердце бешено колотилось. Во рту появился неприятный, горький привкус. От недавнего энтузиазма не осталось и следа. Дезире поймала себя на мысли, что нарочно пытается оттянуть момент истины. Она почти физически чувствовала нарастающую над головой тяжесть, словно все это время потолок медленно опускался. Казалось, сдерни повязку, и затаившаяся тяжесть обрушится многотонным прессом, раздавит. Девушка сглотнула, поморщилась, а потом одним движением сорвала остатки бинта и отбросила их в сторону.

Удивительно, но неприятных ощущений не было. Дезире немного подождала, прислушиваясь к себе, и открыла глаза. Уже в следующее мгновение она пожалела о содеянном.

Девушка вскрикнула и, свернувшись калачиком, упала на постель. Чувство было такое, словно в глазницы разом воткнули сотни микроскопических игл. Веки затрепетали, но чтобы их сомкнуть потребовались огромные усилия.

Темнота принесла небольшое облегчение.

Очень хотелось заплакать, но не получалось. Дезире ничком лежала на кровати, прижимая колени к подбородку. Поза эмбриона – нечто такое, о чем воспоминания хранятся где-то на уровне подсознания, как о времени полного спокойствия, времени без боли. Девушка инстинктивно старался спрятаться от терзающей ее реальности, скрыться в первородной неге.

Сейчас так хотелось сострадания и чуточку жалости – совсем немного, но настоящей, искренней, а не положенной по статусу незаменимого химика. Перед внутренним взором встал образ отца. Его серые глаза смотрели с любовью и теплотой. Девушка обхватила себя за плечи, и, тихонько всхлипнув, мысленно сосчитала до десяти. Пролежав так еще несколько минут, она пару раз глубоко вздохнула и приоткрыла глаза.

«Может быть, все обойдется? – подумала Дезире. – Я еще не разучилась верить в сказки».

Девушка очень медленно поднялась, свесила босые ноги с постели. Картинка перед глазами плыла и каждую секунду норовила потерять четкость. Но уже сам факт того, что она видит, не мог не радовать. Маска, вернее тут кусок пластика, который выполнял ее функции, принял на себя горячие брызги. Но вот химические пары… их было не удержать.

Виски раскалывались от боли, глаза словно выжигали каленым железом. Но Дезире не собиралась сдаваться. На подкашивающихся ногах она преодолела три метра и тяжело облокотилась ладонями о стену по обе стороны от висящего там зеркала. Кожа покрылась холодной липкой испариной, дыхание участилось, накатила тошнота. С минуту девушка стояла с закрытыми глазами, стараясь прийти в себя. Было страшно, словно под ногами не рифленый металл пола, а вязкие облака над зияющей пустотой. Борясь с подступающей паникой, Дезире подняла взгляд.

На нее смотрела миловидная девушка с правильным носом, искусанными губами, рассеченной, но аккуратно зашитой левой бровью и совершенно красными глазами. Казалось, что все до одного капилляры полопались и теперь пульсировали в такт биению сердца, словно желая прорвать хрупкую роговицу.

От увиденного Дезире бросило в дрожь. С почти непреодолимой силой захотелось забиться в какой-нибудь дальний угол и замереть, чтобы никто не видел, никто не трогал. Дезире почувствовала, как к глазам подступают слезы. Провела руками по щекам – сухо. Видимо, поврежденными оказались еще и слезные железы, что не удивительно.

Девушка сжала кулачки и часто прерывисто задышала. Еще один мимолетный взгляд в ставшее ненавистным зеркало. Удар. По гладкой поверхности побежали трещины, искажая отражение. Из центра сверкающей паутины вниз скользнули алые струйки крови. Дезире будто очнулась, с удивлением взглянув на пораненную руку.

В это время дверь позади неё скрипнула и пропустила кого-то в комнату. Мягкие шаги замерли рядом, но девушка даже не удосужилась обернуться.

– Как ты себя чувствуешь? – голос Марны был деловым, без каких-либо намеков на жалость.

– Я ослепну, – без прелюдий ответила Дезире и повернулась к собеседнице. – Ты же видишь.

– Я ничего не вижу, – резко оборвала её Марна и чуть ли не силой усадила на стул. – Не жмурься, я должна осмотреть тебя.

– Да, пожалуйста, – обреченно произнесла девушка.

Действия Марны были быстрыми и болезненными. Пару раз она умудрилась довольно грубо пройтись по раздраженной роговице, снимая специальной палочкой мазки со слизистой. Дезире чуть не выла и продолжала кусать многострадальные губы. Через несколько минут все было закончено.