Они прошлись еще немного, и, когда подошли к лимузину, Гришин достал с заднего сиденья новенький карабин и преподнес Брежневу.

– Леонид… Это от ребят из торговли… они не успели вас поздравить со своим профессиональным праздником, вы были в отъезде.

При виде подарка глаза у Леонида Ильича загорелись, как у ребенка. Он взял в руки карабин и тут же прицелился в недалеко стоявшую вышку. Затем опустил ружье и прочитал вслух текст, выгравированный на пластине:

– «Леониду Ильичу Брежневу от работников советской торговли». Спасибо, Витя, ценю. Отменное ружьишко. – И тут же без всякого перехода спросил: – Ну и как там наша советская торговля поживает? Давненько я ею не интересовался.

– Думаю, что в принципе вся советская торговля живет неплохо, вот только у московской в последнее время начали возникать некоторые проблемы.

– Какие такие проблемы могут возникать в твоем хозяйстве? Москва ж… она столица, главный город страны. Порядок должен быть!

– Порядок, конечно, необходим, но всему есть пределы. Арестовали Анилину, жену директора «Березки». Если он виноват, судите, но зачем жену-то арестовывать?! Она заслуженный человек, заместитель директора первого гастронома, отличный работник, двое малых детей стали сиротами! Что это такое?! А взяли Анилину, чтоб выбить из нее показания на Беркутова! Те это даже не скрывают! Мы что, Леонид Ильич, в тридцать седьмой год возвращаемся?!

– В какой год? – переспросил Брежнев, он был сильно увлечен новым подарком, поэтому невнимательно слушал.

– В тридцать седьмой! Ты же помнишь!

– А как же! Память еще не всю пропили! – Брежнев рассмеялся, но тут же посерьезнел: – Знаешь, тут я с тобой согласен! Перегибать нельзя! Никак нельзя.

Гришин почувствовал, что попал в нужную интонацию, и решил тут же закрепить успех:

– Мы первая страна социализма! Осуждаем греческую хунту, Пиночета, а у себя творим такой же террор!

Они подошли к деревянному столу со скамейками, поставленному меж сосен. Стол был накрыт яркой клеенкой. Подбежал средних лет повар в фартуке, подобострастно обратился к Брежневу:

– Можно подавать, Леонид Ильич? По рюмашке настоечки?

– Давай, тащи! Рюмашка потом, сперва чайку горячего! На травках, ну, ты знаешь!

– Один момент! – ответил повар и убежал.

Брежнев пожевал ртом, словно что-то ему там мешало, поморщился, вздохнул.

– Сон пропал. Заснуть боюсь. Заснуть и не проснуться. Тут приснилось: будто заснул, а проснуться не могу. Слышу, жена вошла, просыпайся, говорит, а я понимаю: больше не проснусь! К чему бы это, а? Как думаешь?

– Я посоветуюсь с одним парапсихологом, отменнейший специалист! – попытался успокоить Брежнева Гришин. На что Леонид Ильич только отмахнулся.

Прибежал повар с горячим чаем.

– Организуй нам по рюмашке и закуску!

Повар кивнул и убежал. После чего Брежнев продолжил:

– Страх был такой, что сразу проснулся! И так был рад проснуться, что даже, знаешь, прослезился! А вот в лесу, на охоте, хорошо! Никакого страха! – Он улыбнулся. Гришин понимающе кивнул. Принесли выпивку, тарелки с закусками, налили по рюмке. Брежнев тут же поднял свою. – Ну, за охоту!

Они выпили, закусили. Гришин дожевал слоеный пирожок с рыбой и вернулся к своей теме:

– И что главное! Он бросил все силы своего комитета именно на Москву, словно наша столица исчадье ада, банда преступников! Я понимаю, метит в меня, хочет срезать под корень! Зачем же так, а, Леонид Ильич?!

Брежнев дал знак, налили еще по рюмке, он пожевал воздух во рту. Они чокнулись и выпили. После того как повар отошел, Брежнев тихо, словно по секрету, заметил:

– Он скоро переедет на Старую площадь! Секретарем по международным делам. Там ему будет не до тебя! Но согласись: все же много воруют! А ведь это у народа воруют, у нас с тобой! И кое-кого тряхнуть не мешает!

После второй лицо у Леонида Ильича посвежело, заблестели глаза. Он снова махнул рукой, подбежал повар, и рюмки вмиг снова наполнились.

Гришин решил продолжить:

– Тряхнуть-то можно, даже нужно, но только так, чтоб наших не трогали!

– Вот это правильно!

Они чокнулись и снова выпили. После оба старались уже не возвращаться к этой теме. Гришин понял, что Брежнев не даст его в обиду. Ни его самого, ни его людей. Поэтому ему пришлось выпить с хозяином еще несколько рюмок и около часа слушать рассказы об охотничьих приключениях и болячках старого Генсека.

Маша неспешно шла по Тверскому бульвару, когда вдруг навстречу ей со скамейки поднялся Антон и протянул три тюльпана.

– Еще раз с днем рождения!

– Вы меня балуете, Антон! – Маша растерялась, не знала, что и делать. Взять цветы или отказаться?

Антон заметил ее сомнения и протянул цветы еще раз, сунул прямо в руки.

– Такую женщину, как вы, нельзя не баловать! Я хочу вас пригласить в кафе, выпить по бокалу шампанского! Вы мне не откажете?

Маша заколебалась, взглянула на часы. Антон продолжал настаивать:

– Всего на полчаса! Чашка кофе, пирожное, бокал шампанского! Доставьте мне такое удовольствие!

Она по-прежнему молчала, стояла как вкопанная. Антон, понимая, что сейчас может произойти самое худшее, что она просто уйдет, не выдержал и вдруг встал перед ней на колени. Маша так и залилась краской.

– Перестаньте, что вы делаете?! Земля же еще мокрая, грязно!

Она оглянулась. С двух сторон к ним приближались люди. Она испугалась и подала Антону руку.

– Хорошо, хорошо, я согласна! Только поднимитесь!

После того как Антон поднялся и стал отряхиваться, она заметила строго, пряча лицо в букет:

– Но предупреждаю: на полчаса, не больше!

Антон, приведя себя в порядок, решительно взял Машу под руку, а потом посмотрел в глаза с такой нежностью, что она опять покраснела.

– Вы чудо! Идемте!

И они двинулись по бульвару. Он с нескрываемой радостью, она тоже, но боясь самой себе в том признаться.

Они шли по бульвару, Антон что-то рассказывал своей спутнице, бурно жестикулировал, и тут мимо них проехал на машине Беркутов и, увидев Антона, узнал его. Машина остановилась на красный. Тут уж у Беркутова выдалась возможность как следует рассмотреть парочку. И от внимания его не укрылось, как Антон влюбленно смотрит на свою спутницу. «А она даже очень ничего, хорошенькая, фигурка что надо, ноги красивые, вот только постарше ухажера будет», – подумал Беркутов и улыбнулся. Тут дали зеленый, машина проехала вперед, затем машина свернула в переулок, подкатила к магазину «Книги». Максимыч притормозил рядом с входом. Выходя, Беркутов бросил водителю:

– Я ненадолго!

– Сколько надо, столько и подождем, – ответил шофер.

Беркутов улыбнулся и вошел в магазин. Торговый зал небольшой, и покупателей всего двое. Беркутов подошел к продавщице.

– Мне нужен Лев Саныч!

Продавщица, увидев перед собой солидного мужчину, с радостью отвернулась от высокого тощего парня в очках, который явно надоел своими расспросами о поэтах-шестидесятниках. Он долбил и долбил, выспрашивал, когда наконец поступит в продажу новая книга Евтушенко, стихи которого лично он не очень уважает, но следует признать Евтушенко новатором, ведь тот придумал новые рифмы, «расшатанные, точно этажерки», да и лирика поэту скорее удается, чем нет, ну и так далее в том же духе. Она отошла от парня и любезно ответила Беркутову:

– Директор отъехал по срочному делу, но зам на месте! Вас проводить?

Беркутов кивнул.

Войдя в кабинет, Беркутов увидел женщину лет сорока – сорока пяти, сидящую за машинкой и тюкающую по клавишам одним пальцем. Георгий застыл на месте. Он сразу узнал Еву. Она совсем не изменилась. И она, подняв голову, тоже узнала его, растерялась, провела рукой по кудрявым темным волосам, поднялась, сняла очки, потом снова надела их.

Те же жесты, которые запомнились Беркутову, те же движения, только очки в далеком шестидесятом году у нее были другие.