Смятение и страдание возникают из-за нашей привязанности к тому, как все было и как, по нашему мнению, все должно быть. Для этих людей умирание – сущий ад. Оно отнимает у них все, что кажется нам столь реальным и существенным.
Однако умирание не обязательно должно быть адом. Оно может быть замечательной возможностью для достижения духовного пробуждения. Я был со многими людьми, которые пережили это убывание энергии, эту усталость тела, эту неспособность быть прежним самостоятельным индивидом; которые вместо того, чтобы навлекать на себя еще большее страдание, начинают отпускать источник своей зажатости. Когда их представление о себе начинает таять, я вижу, что у них появляется больше пространства для того, чтобы переживать себя.
Когда это происходит, открывается новая возможность участвовать в жизни, проводить исследования, поскольку каким-то образом, хотя вы больше уже не соответствуете образу, который для себя создали, у вас остается убежденность, что ваше подлинное естество все еще присутствует. Такие люди обнаруживают, что хотя их энергия и пошла на убыль, хотя они, возможно, никогда не смогут покинуть кровати и приступить к своей обычной работе или делать все то, что требуется для поддержания своего имиджа, и хотя они видят, как состояние их тела с каждым днем ухудшается, – их дух и осознание текущего мгновения становятся более сильными.
В конце концов все то, что они использовали раньше для того, чтобы заявлять о себе миру, рассматривается ими как решетка клетки. Они видят, что прожили всю свою жизнь в тюрьме своих моделей и представлений о том, каково все есть, будет и должно быть, вместо того чтобы позволить себе пережить безграничность сущего. Они больше не находятся в плену у своих представлений о мире. Они видят, что их подлинное естество присутствует в каждом мгновении. У них больше не остается иллюзий; ничто не препятствует их освобождению. Они видят, что именно отождествление осознания с мечтами о будущем и снами о прошлом держало их в плену в течение всей жизни, что раньше они не могли позволить себе полностью участвовать в течении своей жизни от мгновения к мгновению.
Я провел некоторое время с парнем из Лос-Анджелеса, который умирал от атрофии мышц. Атрофия мышц – это нервная болезнь, известная также как синдром Луи Герига и проявляющаяся в прогрессирующем параличе тела. Моему знакомому Аарону было тридцать шесть лет. Всего лишь два года назад он жил со своей женой и двумя детьми, был певцом, танцором и гитаристом-виртуозом. Но теперь он оказался прикованным к инвалидной коляске, потому что не мог стоять на ногах. Объем его легких так уменьшился, что он должен был сознательно набирать побольше воздуха, чтобы шепотом произнести несколько слов в микрофон, с помощью которого он общался с людьми. Ничто теперь не давалось ему легко. Не было никаких гарантий. Его плоть буквально отваливалась от костей. Его ноги, руки и тело не подчинялись больше командам его воли.
Однажды Аарон с величайшим трудом сказал: «Знаешь, два года назад я был здоров и силен. У меня было очень развитое тело. Я, можно сказать, был атлетом. Каждый день я пробегал пять миль. На жизнь себе я зарабатывал пением и танцами. Но теперь я не могу держать в руках гитару. Мне с трудом удается говорить – я уж молчу о том, чтобы петь. Я даже не могу сам встать. Без посторонней помощи я не могу пройти в ванную. Но ты мне не поверишь, если я скажу, что никогда в своей жизни я еще не чувствовал себя так хорошо, как сейчас, потому что я вижу, что не являюсь этим телом. Мое тело слабеет, но я становлюсь сильнее. Теперь, когда мне больше не нужно делать все то, что я делал раньше, чтобы быть кем-то в этом мире, я вижу, насколько это все было нереально. Я теперь вижу, что все мои прежние действия отделяли меня от всего и от всех и моя жизнь тем самым становилась скучной. Она проходила как бы в отдалении от энергии вещей.
Мне кажется, что жизнь людей проходит впустую. Слишком много времени они тратят на то, чтобы совершенствовать свою личность, укрепить тело, потакают отделенности, соперничеству, культивируют в себе напряженность и даже гордятся своими успехами в этом. Никто, кажется, не играет в жизнь легко. Каждый делает из жизни серьезное дело. Я не был исключением. Но теперь я не могу больше участвовать в этом серьезном деле. Я – не это тело. Это тело скоро умрет. Но несмотря на это я чувствую, что мое сердце еще никогда не было таким открытым и я еще никогда не переживал такой любви ко всему вокруг. Фактически, я чувствую любовь не к чему-то конкретно; я сам есть эта любовь. Я люблю всех, кто пребывает в этом пространстве, – но не как одно существо может любить другое, а без разделения. Я просто окутан любовью к людям. Мы вместе существуем в любви. Я прикасаюсь в тому месту во мне, куда я раньше никогда не заглядывал, к тому месту, о существовании которого даже не подозревал!»
Аарон говорит, что все его песни и танцы, все аплодисменты, комплименты и деньги, которые он получил, никогда не давали ему такого великого удовлетворения, какое он переживал теперь.
Он сказал, что в большой группе больных, в составе которой он несколько раз в неделю проходил курс лечения, были пациенты и врачи, постоянно обменивавшиеся мнениями по поводу различных болезней и их причин. Он сказал: «Странно. Раньше я обращался к ним с вопросами. Но когда я начал смотреть в себя, я увидел, что все, в чем я нуждаюсь, находится здесь и сейчас. Я заметил, что не я теперь задаю вопросы врачам, а они мне. Иногда они приходят ко мне поздно вечером, садятся возле меня и спрашивают моего совета. Я понятия не имею, как это может быть. Мне остается только согласиться с этим. Мне остается только присутствовать, пока это все продолжается».
Однажды я присутствовал на его выступлении в группе больных, где обсуждалось, как Аарону удалось так сильно измениться. Некоторые члены группы говорили, что чувствуют великую любовь к нему и от всей души желают ему выздоровления. И тогда он с характерным смешком сказал: «Ну вы же знаете, что я заслужил это!» Многие ли могут открыться для себя настолько полно, чтобы честно признаться в том, что заслужили любовь других?
Когда Аарон впервые понял, что он болен, что, возможно, он скоро умрет, он долго не мог совладать с чувством жалости и самобичеванием, а также с мыслями о том, как хорошо было раньше. Но после пристального всматривания вглубь, когда он отпустил старые модели, внутри него выросла ранее немыслимая свобода. Теперь, по его словам, он освободился настолько, что может просто быть.
Но даже сейчас он еще не утратил способности заменять свои старые модели новыми. Ум, не до конца освободившийся от привязанности, все еще может замыкаться на менее очевидных представлениях о себе. Поэтому его внутренняя работа никогда не прекращается. Даже самое утонченное отождествление с некоторой моделью может сделать менее выраженным переживание бытия. Он все еще должен осознать привязанность ума к этому новому образу себя. Важно, например, не стремиться «умереть красивой смертью» – когда старые привязанности всего лишь поднимаются на октаву вверх, чтобы быть созвучными какой-то более приемлемой модели, несущей новое страдание.
Многие говорят, что они никогда не были так живы, как во время умирания. Возможно, это происходит потому, что после обращения к себе с вопросом, что же на самом деле реально, их жизнь наполняется смыслом. А когда жизнь наполняется смыслом, она становится трепетной, начинается исследование вопроса «Кто я?». Жизненная энергия не используется для того, чтобы ограничить реальность старыми моделями. Предрассудки прошлой жизни больше не закрывают, не отталкивают, не омрачают тайну. Фактически эти люди участвуют в жизни, а не только думают о ней. Они сполна пробудились к жизни, потому что не пытаются подогнать жизнь под свои желания. Когда они отказываются от моделей, чтобы открыть лежащую под ними истину, их жизнь становится исследованием истины «Кто умирает?». Их жизнь приобретает смысл изучения того, кем они всегда себя считали и чему никогда не позволяли в себе проявиться.
