Что до лошадей, то конь в засаде – это вообще никуда не годится. И значит, ничего они тебе сразу противопоставить не сумеют, можно спокойно делать второй выстрел. Десять врагов.

Считает Питер хорошо и очень этим гордится.

А потом можно отложить лук, взяться за меч – и уложить еще пятерых. Если повезет. Итого, пятнадцать, а милорд Джон, храни его Господь, платит за каждого разбойника звонкой монетой.

И все бы хорошо, вот только комары.

«И ведь не то чтобы местность здесь была болотистой, – с досадой думает молодой наемник. – Холмы. Лес – хороший лес: сосна, орешник, ель…»

Он вздыхает (тихонько), вспомнив, что именно в вечном полумраке ельника комарам самое раздолье и есть. Ну да ладно. Зато времена стоят – золотые, господа делят корону, а господа поменьше, пользуясь случаем, делят добрую старую Англию. Наемному клинку в такое время всегда найдется работа.

Раньше было не так. Сам-то он помнит это время плохо – был совсем малышом, но внимательно слушал истории, что рассказывали старики-ветераны. Англия крепко получила тогда по рукам от Франции, война кончилась скверно, и переставших быть нужными наемников поразогнали… Это было ошибкой. Очень скоро оказалось, что лучше уж война, чем толпы безработных солдат, вооруженных до зубов и злых на весь мир. В такую пору самое время затеять спор о престоле, воевать, так сказать, со своими, раз уж с чужими вышло неладно.

Работу свою Питер любит. Да, то засада в дождь, то переходы в жару, и порой прилетает из придорожных кустов кое-что похуже комара… Шрамов у молодого человека накопилось изрядно, что да, то да. Но зато и платят куда лучше, чем землепашцу, да и кланяться приходится пореже. Совсем не приходится, разве что барон Джон решит поорать, так это не считается.

Молодой человек усмехается, представив на мгновенье, что его, с честью прошедшего огонь и воду, заставят – нет, попытаются заставить – кланяться сборщику налогов. Кланяться в пояс, не поднимая глаз, и униженно умолять не забирать… ну, например, последнюю курицу. Где после этого бедняга обнаружит указанную курицу и как он ее оттуда будет доставать – вопрос отнюдь не праздный. Курица – птица опасная. Но вкусная – мысли лежащего в засаде незаметно принимают другое направление, а живот его тихонько бурчит, соглашаясь. Сейчас бы супчику куриного, да с… Стоп. А вот и гости пожаловали.

– Она прошла здесь, – уверенно произносит Наставник Роберт, пригибаясь, чтобы пропустить над головой низкие ветви. Как ни странно, он и не думает вглядываться в следы на земле. Да и что можно тут разглядеть, с лошади, в полумраке лесной чащи, заполненной туманом и подсвеченной то тут, то там столбами света, падающего сверху, сквозь редкие просветы между кронами? Вместо этого он наблюдает, прищурившись, за поведением странной конструкции, сделанной из гусиного перышка и двух свинцовых шариков, качающихся на веревочке.

– Спешиваемся, – командует Наставник, поняв, что конному дальше дороги нет. – С лошадьми останется брат Ларри, остальные – в цепь, и вперед.

Миг – и лошади скрыты в мокрых кустах, а маленький отряд практически бесшумно движется по ночному лесу. Посторонний наблюдатель, случись таковой поблизости, непременно отметил бы выучку странных монахов, да полно – учат ли монахов ходить в лесу, не поднимая шума? Что-то здесь не так…

– Что-то здесь не так, – озабоченно произносит предводитель погони четверть часа спустя. Он удивлен – никогда раньше ему не приходилось видеть ничего подобного. Свинцовые шарики раскачиваются на веревочке с такой интенсивностью, что, будь амулет в чужих руках, Наставник Роберт первым обвинил бы его в жульничестве. Но себя-то не обвинишь!

– Удвоить бдительность.

Отряд приближается к кругу магических камней.

Наемники не были чем-то необычным в старой доброй Англии. Выгода очевидна – ты получаешь профессиональных солдат, когда они тебе нужны, и расстаешься с ними, когда нужда проходит. В целом это обходилось куда дешевле, чем если содержать отряд – профессиональный отряд, вооруженный и обученный так, как следует, постоянно.

Вот только сэр Ральф Норман пошел дальше – нанятое им отребье не было профессиональными солдатами. Да и не платил он им ничего, предлагая вместо денег «защиту». Очень удобно – если ты разбойник с большой дороги, хотя барон Джон, на чьих землях они, в основном, хозяйничали, называл их не иначе как «люди Ральфа». Именно так, Ральфа. Без всяких там «сэров» или «баронов».

Люди Ральфа, если так можно назвать пару десятков головорезов, нанятых указанным Ральфом «за защиту», а говоря проще, за право грабить путников на землях его недругов и укрываться после этого на его землях (но не за его стенами!) от гнева ограбленных соседей, двигаются пешком, но лошадь при них все-таки имеется, обыкновенная деревенская кляча, на какой можно как сеять, так и ездить верхом… недолго. Лошадь эта запряжена в убогую телегу, и нет никаких сомнений, кому она принадлежала, до того как сменила хозяина. Крестьянам барона Джона Рэда, разумеется.

В ней, в телеге, на куче пожухлого сена, слегка присыпанного хворостом, лежат три продолговатых предмета, которые Питер поначалу принимает за свертки. И лишь затем, с долей изумления, молодой человек осознает, что это – люди. Пленные. Три человека, но уж веревок на них накручено – с лихвой хватит, чтобы дюжину повязать, и еще останется.

Ну и хорошо.

Пленники Нормана – друзья милорда Джона. Скосив глаза вправо, Питер смотрит на замершего за покрытым мхом упавшим лесным великаном Уильяма Лоусона, угрюмого здоровяка, прозванного Молчуном за нелюбовь к длинным речам. Тот чуть пожимает плечами, справимся, мол.

И правда, что такое десять человек? Ерунда, два раза из луков выстрелить.

Питер шарит взглядом в подсвеченной солнцем древесной кроне, где, по его представлениям, должен прятаться единственный в их компании шотландец, Вульф Мак-Дональд. Листья колышутся на ветру, солнечные блики весело подмигивают – и, разумеется, никого там не видно. Что и не удивительно. Когда старина Волк начинает играть в прятки, видишь его только перед смертью, если вообще видишь – такой уж он человек.

Еще двое, Генри Свайн и Годфри Торстон, прячутся с другой стороны дороги и чуть левее, чтобы не утыкать друг друга стрелами при обстреле противника с противоположных направлений. Кличек ни тот ни другой не одобряют, так что зовут их в отряде просто по именам.

Ну – с богом!

Подавать сигналы кряканьем утки или, там, пением соловья наемники считают ниже своего достоинства. Соловей еще не сошел с ума, чтобы рвать глотку в двух шагах от тележного скрипа, а утка в ельнике – такое и вовсе только у объевшихся прелыми грушами бардов встречается. Да и к тому же каждый из сидящих в засаде бойцов уже должен был натянуть лук и выбрать мишень, причем каждый свою, ибо в отряде на этот счет существовали правила. Питер, например, аккуратно выцеливает здоровенного детину, что топает вровень с телегой, то есть ближе к середине маленького каравана. И с этой стороны дороги. В бою такого амбала лучше не встречать – что ж! Сам виноват, умрет первым.

Все просто, так что сигнал к атаке вроде как и не нужен. Достаточно прицелиться получше и спустить тетиву.

Тетива говорит веселое «трень», детина, выронив копье, хватается обеими руками за горло и валится на колени. Тут же начинают звонко щелкать луки остальных стрелков – по луку на брата. Пять выстрелов – пять смертей. Замечательная все-таки это вещь – арифметика.

Второй залп оказывается менее удачным – цели забеспокоились, начали двигаться, так что стрелы зацепили только троих, причем, похоже, не насмерть. Не страшно. Десять минус пять и минус три – будет два. Против пятерых нападающих. Перевес противником утерян, и исход боя предрешен. Имеется, конечно, небольшой шанс, что уцелевшие двое ломанутся напролом, в окружающий дорогу густой кустарник, и лови их потом по лесной чащобе. Но нет. Не зная количества нападающих – точнее, не обладая выучкой и хладнокровием, для того чтобы соотнести количество погибших товарищей с количеством невидимых за ветвями стрелков – арифметика и еще раз арифметика! – они предпочитают упасть на колени и поднять руки кверху, не убивайте, мол. Сдаемся.