– Есть верный способ нанести врагу поражение, – сказал он. – Этому новому воинственному АНК.

– Какой, минхеер?

– Опередить их. Лишить черных поводов жаловаться.

Манфред молча смотрел на Шасу непроницаемыми желтыми глазами. Потом спросил, тщательно подбирая слова:

– Вы предлагаете дать черным политические права, минхеер? Мы должны подчиниться крику попугаев «один человек – один голос», так вы считаете, минхеер?

От ответа Шасы зависели все планы Манфреда. Он подумал: неужели я мог так ошибиться в своем выборе? Ни один человек с подобными взглядами не может быть членом Националистической партии, тем более занять ответственный пост в правительстве. И он испытал огромное облегчение, когда Шаса презрительно отверг это предположение.

– Боже, конечно нет! Это покончило бы и с нами, и с белой цивилизацией на этой земле. Черным не нужен голос, им нужен кусок пирога. Мы должны поддержать создание среднего класса в среде черных, он станет нашим буфером против революционеров. Никогда не видел, чтобы сытый человек с полным кошельком хотел перемен.

Манфред усмехнулся.

– Хорошо, мне нравится. Вы правы, минхеер. Нужны огромные средства, чтобы платить за нашу концепцию апартеида. Она дорого обходится, мы признаем это. Потому мы и выбрали вас. Мы ждем, что вы найдете деньги для нашего будущего.

Шаса протянул руку, и Манфред пожал ее.

– Лично я, минхеер, рад был узнать, что ваша супруга прислушалась к вашему совету. Отчеты тайной полиции свидетельствуют, что она больше не принимает участия в политических протестах.

– Я убедил ее в том, что эти протесты тщетны, – улыбнулся Шаса. – Она решила стать из большевички археологом.

Они рассмеялись, и Шаса вернулся в кабину. Взревели двигатели, из выхлопного отверстия показалось облако синего дыма, но быстро развеялось. Шаса приветственно поднял руку и закрыл капот.

Манфред смотрел, как самолет проезжает до конца полосы, поворачивает, с громом проносится мимо и взлетает в небо. Заслонив глаза, он следил, как «москит» повернул на юг, и снова, когда Шаса помахал на прощание рукой, ощутил странную, загадочную связь своей крови и судьбы с человеком под прозрачным фонарем кабины. Хотя они сражались друг с другом, ненавидели друг друга, такими же нитями связаны их народы – и в то же время разделены религией, языком и политическими взглядами.

«Мы с тобой братья, – подумал он. – А за ненавистью лежит потребность выживать. Если ты присоединишься к нам, за тобой могут последовать другие англичане. Нам не выжить порознь. Африкандеры и англичане, мы так тесно связаны, что, если падет один, мы оба утонем в черном океане».

– Гаррику нужны очки, – сказала Тара, наливая кофе в чашку Шасы.

– Очки? – Он оторвался от газеты. – Какие очки?

– Обыкновенные. Я водила его к окулисту, когда тебя не было. У него близорукость.

– Но в нашей семье никто никогда не носил очки.

Шаса взглянул на стол, за которым завтракала семья, и Гаррик виновато опустил голову. До этой минуты он не сознавал, что позорит всю семью, считая, что очки унижают только его одного.

– Очки. – Шаса не скрывал презрения. – Покупая ему очки, купи заодно пробку, чтобы он заткнул себе конец: пора перестать мочиться в постель.

Шон захохотал и локтем ударил брата в ребра, а Гаррик решил защититься.

– Папа, я не мочился в постель с прошлой Пасхи, – яростно сказал он, покраснев от замешательства и чуть не плача от унижения.

Шон сделал кольца из указательных и больших пальцев и через них посмотрел на брата.

– Мы будем называть тебя Сова Мокрые Простыни, – предложил он, и, как обычно, на защиту брата встал Майкл.

– Совы очень умны, – рассудительно сказал он. – Поэтому в этой четверти Гаррик на первом месте в своем классе. А ты на каком, Шон?

Шон молча смотрел на него: замечания Майкла всегда были спокойными, но действенными.

– Ладно, джентльмены, – вернулся к газете Шаса. – Никакого кровопролития за столом, пожалуйста.

Изабелла достаточно долго находилась не в центре внимания. Папа слишком много внимания уделил братьям, и она еще не получила свое. Накануне отец приехал поздно, когда она уже давно лежала в постели, и традиционная церемония возвращения домой не была проведена. Конечно, отец поцеловал ее, и обнял, и сказал, какая она красивая, но одно очень важное звено было опущено, и хотя Изабелла знала, что спрашивать неприлично, но больше не могла сдерживаться.

– Ты купил мне подавок? – пискнула она, и Шаса снова опустил газету.

– Подавок? А что это такое?

– Не будь глупеньким, папа, ты знаешь, что это.

– Белла, ты не должна выпрашивать подарки, – строго сказала Тара.

– Если я ему не скажу, папа может забыть, – разумно возразила Изабелла и, глядя на Шасу, сделала специально для него особенно ангельское лицо.

– Боже! – Шаса щелкнул пальцами. – Чуть не забыл!

Изабелла возбужденно заерзала, елозя по высокому стульчику обтянутым шелком задиком.

– Да! У тебя есть подавок!

– Сначала съешь овсянку, – строго приказала Тара, и ложка Изабеллы энергично зазвенела о фарфор: девочка доела овсянку и выскребла тарелку.

Все направились в кабинет Шасы.

– Я самая счастливая. Поэтому получу свой подавок певвой, – установила Изабелла по дороге жизненное правило.

Лицо ее, когда она принялась срывать обертку с подарка, превратилось в воплощение сосредоточенности.

– Кукла! – пропищала она и осыпала поцелуями фарфоровое личико. – Ее зовут Олеандва, и я уже люблю ее.

У Изабеллы была, вероятно, самая большая в мире коллекция кукол, но все пополнения принимались с восторгом.

Когда Шону и Гарри передали длинные свертки, мальчики благоговейно застыли. Они знали, что в них: оба долго и красноречиво добивались этого, и теперь, когда момент настал, не решались притронуться к своим подаркам, чтобы те не испарились. Майкл мужественно скрыл разочарование: он надеялся на книгу и потому втайне сочувствовал матери, воскликнувшей:

– Шаса, неужели ты подарил им ружья?

Ружья были одинаковые – магазинные «винчестеры» 22-го калибра, достаточно легкие, чтобы мальчики могли с ними справиться.

– Это лучший подарок, какой я получал.

Шон достал ружье из картонной коробки и любовно погладил каштановое ложе.

– Я тоже.

Гаррик все еще не решился притронуться к ружью. Он склонился к раскрытой коробке на полу посредине кабинета, восхищенно глядя на ее содержимое.

– Отпад, папа! – сказал Майкл, неловко прижимая ружье и неубедительно улыбаясь.

– Не смей произносить это слово, Микки! – выпалила Тара. – Оно такое американское и вульгарное.

Но сердилась она не на Майкла, а на Шасу.

– Смотрите. – Гаррик впервые дотронулся до ружья. – Мое имя – на нем мое имя.

Он кончиками пальцев провел по гравировке на стволе и с близоруким восторгом посмотрел на отца.

– Я бы хотела, чтобы ты дарил им все что угодно, кроме ружей, – сердито сказала Тара. – Я просила тебя не делать этого, Шаса. Я их ненавижу!

– Ну, дорогая, у них должны быть ружья, если они поедут со мной на сафари.

– Сафари! – радостно подхватил Шон. – Когда?

– Вам пора знакомиться с бушем и зверями. – Шаса обнял Шона за плечи. – Нельзя жить в Африке, не зная разницы между чешуйчатым муравьедом и южно-африканским бабуином.

Гаррик схватил свое новое ружье и встал как можно ближе к отцу, чтобы Шаса мог положить ему на плечо вторую руку – если захочет. Но Шаса разговаривал с Шоном.

– В июньские каникулы двинем на юго-запад, возьмем на шахте Х’ани несколько грузовиков и поедем через пустыню к болотам Окаванго.

– Шаса, как ты можешь учить своих детей убивать прекрасных животных! Не понимаю, – с горечью сказала Тара.

– Охота – мужское занятие, – согласился Шаса. – Тебе не нужно его понимать. Можешь даже не смотреть.

– А мне можно поехать, папа? – почтительно спросил Гаррик, и Шаса взглянул на него.