— Хай! Вы там, где вам всегда рады. Но меня нет. Скажите же мне что-нибудь приятное. Бай-бай!

— Привет, Милена, мне передали, что ты хотела меня видеть, — проговорил Лозовский. — Завтра в редакции после десяти. Не знаю, смогу ли сказать тебе что-нибудь приятное, но я постараюсь.

Татьяна принесла пачку газет. Сверху лежал свежий номер «Российского курьера». Как всегда, Лозовский начал с рекламных полос. Две вместо обычных четырех. Плохи дела. Заглянул на последнюю полосу, в выходные данные. Тираж 98 760 экз.

Меньше сотни. Совсем ни к черту. Он уже хотел начать с первой полосы, но взгляд неожиданно задержался на анонсе «Читайте в следующем номере».

Лозовский прочитал:

На следующее утро, припарковав свой «Ниссан-Патрол» возле подъезда бывшей «Правды», Лозовский оглядел теснящиеся вдоль тротуара машины и отметил, что персональной «Волги» Попова нет. Он поднялся на лифте на четвертый этаж и, не раздеваясь, направился в приемную, на ходу здороваясь с журналистами «Курьера» и стараясь быть при этом приветливым. Но, видно, не очень у него получалось. Его трясло от бешенства, оно делало его длинное лицо брюзгливым, высокомерным, сонным. На него с удивлением оглядывались, а кое-кто старался побыстрей прошмыгнуть мимо.

В приемной Фаина сообщила:

— Альберт Николаевич на совещании в министерстве печати.

— Когда вернется — скажи. Он мне нужен.

— Лозовский, ты все перепутал! — пропела Фаина. — Альберт Николаевич примет тебя, если сочтет необходимым. И когда сочтет необходимым. Напиши, кстати, объяснительную по поводу твоего пятидневного отсутствия на работе. Она тебе очень понадобится.

— Объяснительную? — переспросил Лозовский, пытаясь понять, чем вызван злорадный тон секретарши.

— Да, Лозовский, объяснительную. И постарайся быть убедительным.

— Понял. Объяснительную. Я объясню — в устной форме. Но ты все-таки звякни, когда он появится, сделай одолжение. Я буду у себя.

В загоне отдела расследований шипела кофеварка «эспрессо», вкусно пахло кофе. Тюрин сидел за компьютером — с потной лысиной и мучительно напряженным лицом, с каким он всегда писал свои материалы. За его спиной стояла Регина Смирнова, читала с монитора текст и нервно курила «Ротманс», осыпая пеплом рюшечки своей кофты, длинную юбку и пиджак Тюрина.

— Ну что ты пишешь, Петрович! — плачущим голосом говорила она. — Ты сам-то понимаешь, что пишешь? Прочитай, что ты написал!

— А что я написал, что я написал? — отбивался Тюрин. — Все нормально написал.

— Нормально? Ты сам послушай! «Вышеприведенные примеры и анализ налоговых поступлений в бюджет свидетельствуют о наметившейся тенденции превращения налоговой полиции в бюрократическую структуру, которая…» Это нормально? Это же невозможно прочитать! И невозможно понять!

— Почему невозможно? Все понятно. Чем должна заниматься налоговая полиция? Бороться со злостными неплательщиками. Чем она занимается? Обираловкой.

— Вот так и пиши!

— Как?

— Как сказал! Пиши: «Чем должна заниматься налоговая полиция?..» — продиктовала Регина. — Шеф, ты не представляешь, как я рада тебя видеть! — обратилась она к Лозовскому. — Займись своим кадром. А я не могу. После его текстов фраза «Проезжая мимо станции, с меня слетела шляпа» кажется мне вполне нормальной.

— А чем она ненормальная? Человек проезжал мимо станции, с него слетела с шляпа. Чего тут ненормального? Все нормально. Тебе бы только придираться.

— Петрович, это же Чехов! Чехов это! Понятно? Чехов!

— Я про это и говорю. Даже к Чехову придираешься.

— Что за дела? — спросил Лозовский.

— Статья «Игра в „семерочку“», — объяснил Тюрин. — Попов приказал подготовить, срочно.

— Срочно? Очень интересно. Ну, давайте посмотрим, что получается.

Лозовский разделся, налил кофе в персональную кружку с надписью «Вова» и занял место Тюрина за компьютером.

Как и все материалы Петровича, статья была убедительна по фактуре, но написана языком суконно-казенным, на фоне которого фразы, явно продиктованные Региной, выглядели зеленой травкой, пробившейся сквозь трещины в асфальте. Но Лозовского интересовала сейчас не стилистика.

— Чего мы, собственно, хотим добиться этой статьей? — откинувшись в кресле и заложив руки за голову, спросил он.

— Снять генерала Морозова? — предположила Регина. — Не снимем. Он действует в рамках закона.

— Да и зачем его снимать? — поддержал Тюрин. — Другой будет лучше? Не будет. Нужно менять формулировку 199-й статьи. Убрать из нее слова «и другими способами». Тогда все само встанет на свое место.

Регина усмехнулась.

— Петрович, меня умиляет твоя вера в силу печатного слова. Хотела бы я на это посмотреть. Статья в «Российском курьере» заставила Госдуму изменить статью закона. Наш рейтинг подскочит до небес. Но это из области фэнтези.

— Не скажи, — возразил Лозовский. — Мы заявили проблему. Через год думские выборы. Найдутся депутаты, которые нас поддержат. Такая законодательная инициатива — голоса предпринимателей. Так что можно сказать, что свой долг перед обществом мы выполнили.

— Шеф, тебя волнует долг перед обществом? — удивилась Регина. — С каких пор?

— С младых ногтей, деточка. Еще в детстве каждое утро я просыпался и думал: как бы мне сегодня выполнить какой-нибудь долг перед обществом? Но я никогда этого не афишировал, чтобы меня не зачислили в государственники или, не дай Бог, в патриоты.

— Государственник — понимаю, сейчас это сплошное жулье, — заметил Тюрин. — А почему плохо быть патриотом? Это человек, который любит Россию.

— А раньше — Советский Союз? — спросил Лозовский.

— В общем, да.

Регина расхохоталась — так, как она всегда хохотала: звонко, по-девчоночьи, от души.

— Ты чего? — удивился Тюрин.

— А сам не понимаешь? Вдумайся в то, что сказал!

— А что я сказал?

— Патриот — это человек, который любит Союз Советских Социалистических Республик. Вник?

— Сейчас, конечно, это звучит не очень, — не слишком уверенно согласился Тюрин. — Но в свое время…

— В этом-то все и дело, Петрович, — проговорил Лозовский. — Нужно любить родину, а не государство. Как бы оно ни называлось. Я люблю жену, детей, тебя, себя и даже вот это ехидное циничное дитя, продукт своей эпохи. Россия — это мы, а не генерал Морозов и не президент Путин, — закончил он свою мысль.

— Шеф, в тебе все еще сидит автор фильма «Ты не подвиг зовешь, комсомольский билет», — съязвила Регина. — Только с знаком «минус». Хватит словоблудия, вернемся к статье.

— Вот, Петрович, а что я тебе сказал? Ехидная и циничная. Но и она для меня — Россия. И ее я тоже люблю, хотя это иногда очень трудно. Ладно, вернемся к статье. Со сверхзадачей мы разобрались. Но практическая цель статьи видится мне другой. Первое. Мы хотим, чтобы генерал Морозов прекратил уголовное дело против Христича. Можно это сделать без покаянного заявления?

— При желании можно, — подтвердил Тюрин. — За отсутствием состава преступления.

— Второе. Мы хотим, чтобы генерал Морозов от имени ФСНП извинился перед Борисом Федоровичем Христичем. Публично, на страницах «Российского курьера».

— А вот это уж хрен. Закрыть дело втихаря — куда ни шло. А публично извиниться — это все равно что снять штаны и самого себя выпороть. Никогда он на это не пойдет.

— Ты уверен?

— На все сто.

— Садись, пиши. — Лозовский уступил Тюрину место за компьютером. — Этот текст пойдет в самом конце статьи, в подверстку. «Когда статья „Игра в 'семерочку' “ была подготовлена к печати, мы попросили прокомментировать ее заместителя начальника Федеральной службы налоговой полиции генерала Морозова. Вот что он сказал…»