Этот вопрос стал для Томаса Ребане актуальным не сразу. Поначалу он был погребен под обилием новых впечатлений, связанных с поездкой в Германию. Эти голенастые стюардессы Люфтганзы, такие Zehenspitzen[12] в мини-юбочках и красных пилотках. Эти величественные Альпы. Этот южно-баварский Аугсбург, возникший на месте римского военного лагеря, после которого древний Таллин казался какой-то, прости господи, новостройкой.

А таинственные витрины стрип-баров на Шпиллерштрассе с их манящими огнями и волнующим движением теней на прозрачных портьерах? Внутрь, к сожалению, так и не удалось заглянуть из-за краткости пребывания в Аугсбурге и из-за насыщенности программы обязательными мероприятиями вроде встреч с мэром Мольтке, выбора и покупки гроба, а также из-за ответственной, хоть и неприятной обязанности присутствовать на ночном раскапывании могилы.

Томасу смерть как не хотелось тащиться ночью на кладбище. Прямо с души воротило. Ночь дана человеку для любви. Или для веселья. На худой конец — для сна, но вовсе не для земляных работ в царстве мертвых. Он сделал попытку отбояриться от этого дела, сославшись на то, что грубая материалистическая процедура эксгумации может нанести ему, лютеранину, воспитанному в традициях почитания покоя усопших предков, глубокую душевную травму. Но Сергей Пастухов сказал, что без него эта процедура невозможна, так как Томас является лицом юридическим, попросту говоря — грузополучателем. А поскольку с Пастуховым почему-то никогда не спорил ни покладистый Муха, ни даже своенравный Артист, Томасу пришлось подчиниться.

И как чувствовал, что из этого не выйдет ничего хорошего.

Результаты эксгумации ошеломили Томаса до такой степени, что он даже забыл, что его впечатления от Германии будут ущербными, если он все же не проведет вечерок в немецком стрип-баре.

Donnerwetter![13] Этот неожиданно возникший в его жизни дедуля был очень беспокойным человеком. Так, очень. Совершенно неугомонным. Это было даже как-то не по-эстонски.

Ну хорошо, вовремя подсуетился и накупил недвижимости. Бизнес есть бизнес, иногда человеку полезно заняться бизнесом. Ну, воевал, все воевали, кто за тех, кто за этих, потому что негде было отсидеться, могли запросто шлепнуть. Хоть те, хоть эти. Ну, руководил в Англии разведшколой. Занятие не самое безобидное, но выбора, видно, не было. Ладно, помер. Ну так и лежи себе, как все нормальные люди. Так и этого нет. Это же надо суметь через пятьдесят лет после своей смерти поставить на уши всю Эстонию! А потом преподнести и этот сюрприз в виде пустого гроба.

А в какое положение он поставил своего внука? Как он теперь будет выглядеть в глазах эстонской общественности?

И все это после того, как Томас принял на свои плечи, хоть и не без некоторого сопротивления, груз исторической ответственности за нелегкое прошлое своего народа, о чем и заявил в интервью агентству «Рейтер». Очень удачно его пресс-секретарь Рита Лоо вставила слова профессора истории, премьер-министр Эстонии Марта Лаара, написавший в сборнике «Очерки истории эстонского народа»: «Эстонцев не вдохновляла принадлежность к СС». Все-таки умеют эти профессора истории так упаковать свою мысль, что до смысла сразу и не доберешься. Ну не вдохновляла эстонцев принадлежность к СС. Да, воевали они в 20-й Эстонской дивизии СС, никто и не говорит, что не воевали. Но — без вдохновения. Как бы отбывали повинность.

И что теперь? Сложить с себя это бремя ответственности и снова стать тем, кем был до этого, то есть в общественно-политическом смысле никем?

Томас очень надеялся поиметь что-нибудь с исторической миссии, которую возложила на его хрупкие плечи муза истории Клио. Но недаром он еще со времен своей недолгой учебы на историческом факультете Тартуского университета невзлюбил эту древнегреческую паскуду. И тут она преподнесла ему большую подлянку.

В детстве, которое Томас провел на хуторе на острове Сааремаа в доме деда и бабки по материнской линии, он очень любил приезжать на велосипеде на соседнюю пристань на оконечности мыса Сырве и подолгу сидеть на песчаном косогоре, глядя на проплывающие корабли. Пристань была маленькая, захолустная, с моторками местных жителей у причала. Всего раз в сутки сюда заворачивал пассажирский катер из Кингисеппа, а суда побольше и близко к берегу не подходили, шли мимо. Танкеры и сухогрузы никаких особых чувств у Томаса не вызывали, но когда появлялись белоснежные, будто бы выплывшие из сказки, круизные теплоходы, расцвеченные флажками днем и огнями вечером, сердце его сжималось, он весь обращался в слух, впитывая доносившиеся звуки музыки и таинственный женский смех. А когда они истаивали в белесом балтийском горизонте, оставалось щемящее чувство утраты.

Так и теперь, осознав свое положение, Томас ощутил себя так, будто его высадили с круизного теплохода на захолустную пристань, теплоход уходит, унося праздник, а он стоит в одиночестве на размокшем косогоре под хмурым чухонским небом и сиротским дождем.

За что?!

Томас чувствовал себя незаслуженно и совершенно несправедливо обиженным. Эту обиду он и высказал Янсену, который на следующее утро после своего ночного посещения кладбища вызвал его к себе в гостиницу возле ратуши.

— Господин Янсен, — сказал ему Томас, стараясь держаться в рамках. — Я вполне согласен с писателем Яном Каплинским, который сказал, что Эстония слишком маленькая страна и поэтому ей приходится заполнять свой пантеон разным говном. Но все-таки в другой раз, когда вы будете предлагать кому-нибудь роль внука национального героя, вы уж сначала получше разберитесь с этим героем. Тогда вы не поставите в глупое положение человека, который вам доверился.

— В другой раз я буду получше выбирать внука, — раздраженно парировал Янсен. — Сядьте и слушайте. По согласованию с посольством России мы откорректировали программу мемориальных мероприятий. Ранее предполагалось, что гроб с останками мы провезем от Валги до Таллина на орудийном лафете, но решили эту часть сократить. Гроб будет доставлен на микроавтобусе в Валгу, а оттуда на катафалке в Таллин. Там и пройдет вся торжественная церемония.

— Господин Янсен, это кощунственно! — заявил Томас. — Ваш цинизм заставляет меня пересмотреть мое отношение к Национально-патриотическому союзу. Он и раньше, если честно сказать, не вызывал у меня особых симпатий. Ваши идеи попахивают шовинизмом. Да, господин Янсен, шовинизмом. Потому что противопоставлять одну нацию другой нации — это и есть шовинизм. А мы знаем, к чему он приводит. Он приводит к расизму. А расизм приводит к фашизму. А фашизм в конце концов терпит крах и заканчивается коммунистической диктатурой. Вот к чему ведет ваша этническая демократия!

— Ничего не понимаю, — сказал Янсен. — О чем это вы? С чего вдруг вас занесло в эти философские дебри?

Его снисходительная насмешливость вывела Томаса из себя.

— Хотите объяснений? — спросил он, с трудом сдерживая негодование. — Извольте. Из истории известно, что римский цезарь Калигула привел в сенат своего коня. Но даже Калигула не стал бы хоронить своего коня на мемориальном кладбище Древнего Рима. А конь, которого, как я понял, вы намерены торжественно похоронить на Метсакальмисту, даже не конь Альфонса Ребане. И вообще не конь, а очень небольшая часть коня. И я в этом участвовать не намерен ни с какого бока, если вы понимаете, что я этим хочу сказать!

— Конь? — переспросил Янсен. — Про какого коня вы говорите?

— Вы считаете меня идиотом? — вконец разобиделся Томас. — Я говорю про кости коня, которые лежат в гробу! Я видел их своими глазами!

— Да? Странно. Очень странно, — проговорил Янсен. — Я вовсе не считал вас идиотом. Напротив, я считал вас умным человеком. По крайней мере, умеющим считать деньги. Но сейчас начинаю в этом сомневаться.