Поскольку датский гонец представлял собой лицо неофициальное, Спинола, осторожничая, велел Рубенсу пока ограничиться сбором и передачей информации. Король Англии, напротив, повел себя более решительно. Желание покончить наконец с проблемой Пфальца и надежда на помощь испанцев против французов, крайне недовольных его поддержкой протестантов Лa-Рошели, вкупе с пониманием того, что неофициальный характер инициатив неизбежно ведет к затягиванию решения назревших проблем, вынудили его наделить датского эмиссара полномочиями, необходимыми для ведения мирных переговоров с Испанией. Рубенс оказался в изоляции, но рук не опускал. В марте 1628 года он сообщал Бекингему, что «Его Величество весьма расположено к заключению мира с воюющими»,267 одновременно отправляя Спиноле письмо за письмом, в каждом из которых корил испанцев за упрямое стремление к соглашению с французами, с не меньшим упрямством требуя полномочий для себя.268

В конце концов его настойчивость принесла свои плоды. Филипп IV соизволил обратить внимание на английские мирные предложения, переданные ему Спинолой и инфантой. Разумеется, король Испании не собирался отдавать на откуп Нидерландам ведение переговоров столь крупного масштаба, а потому принял решение перенести всю деятельность по их подготовке из Брюсселя в Мадрид. 1 мая 1628 года Изабелла получила от него письмо с требованием переслать ему всю дипломатическую почту по этому вопросу, накопленную Рубенсом: «Может оказаться, что в этих материалах содержатся слова и положения, на которые Рубенс не обратил внимания, и в то же время не исключено, что он исправил в них или добавил что-либо от себя, поэтому весьма желательно видеть основу, на которой строятся эти переговоры».269

Новое оскорбление в адрес Рубенса! Теперь его подозревали в том, что он не понял или извратил добытые сведения! Но он держался молодцом. Понимая, что у него в руках скопилось самое полное досье по проблеме сближения с Англией, которой он практически в одиночку занимался последние три года, уверенный, что кроме него никто не в состоянии разобраться в этой кипе документов, помимо всего прочего перенасыщенных сведениями, не имеющими никакого отношения к дипломатии, он ухватился за открывшуюся возможность получить наконец официальное признание со стороны испанского суверена. Если Филиппу IV так хочется заполучить его дипломатическую переписку, он отвезет ее лично и лично изложит смысл ее содержания!

Рубенс поделился своим планом с инфантой, которая, просчитав последствия предстоящего шага, проявила полное понимание. (Все-таки в Брюсселе Рубенс пользовался достаточным весом и даже принимал у себя графа Карлайла — выдворенного из Голландии английского посланника). Приняв сторону художника, Изабелла поспешила заверить Филиппа IV, что никакой утайки сведений Рубенс не допускал. 4 июля хунта направила инфанте ответное послание следующего содержания: «Пусть Ваше Высочество велит Рубенсу прибыть ко двору и привезти указанные письма и бумаги. Далее, в зависимости от необходимости переговоры можно продолжить либо отложить, в том же случае, если будет сочтено целесообразным вести их и далее, приезд Рубенса окажется более полезным, нежели вредным».270 Рубенс поспешил сообщить своему другу Пейреску, что едет в Испанию писать портрет короля, но этот наивный предлог никого не обманул. Французский дипломат, находившийся в Брюсселе, вскоре сообщал папскому нунцию Гвиди ди Баньо: «Рубенс выехал в Испанию, по его словам, с целью писать короля, но, как мне стало известно из надежного источника, он послан Ее Высочеством по делу переговоров с Англией о торговле».271

Обязательный во всем, 28 августа Рубенс побывал у нотариуса, составил опись своего состояния и оформил завещание в пользу обоих сыновей. Он был богатым человеком.

«Перед смертью Изабеллы Брант, — сообщает Росес, — Рубенс владел движимым и недвижимым имуществом в виде большого дома в Баскюле, еще одного смежного дома, выходящего на улицу Аньо (сегодня улица Ублоньер), и дома по улице Жюиф; фермы с 32 арпанами земли в Свиндрехте, купленном им 15 июня 1619 года у Николаса Рококса; ежегодной ренты в размере 3717 флоринов, выплачиваемой Брабантом, Антверпеном, Ипром и Нинове, а также множеством более мелких владений. Уже после смерти супруги он получил 84 тысячи флоринов, вырученных от продажи герцогу Бекингему произведений искусства, а также три дома в Басюоле, по соседству с его собственным, 4 дома на улице Аньо, смежных с его владением, ферму в Экерене, приносящую 400 флоринов в год, и 3173 флорина государственной ренты от Брабанта, Брюссельского канала и собственности мессира Яна Дойенбрюгге из Дураса. В этот предварительный реестр не вошли картины, писанные лично им и другими мастерами, произведения искусства и прочие ценные предметы, например, коллекция резных камней, которую намеревались оценить позже, а также драгоценности покойной на сумму в 2700 флоринов».272

На следующий день он уже отправился в дорогу. Путь его лежал в Испанию.

Эта испанская поездка стала первой официальной миссией Рубенса. Инфанта снабдила его необходимыми полномочиями, а ехал он по вызову мадридской хунты. Он уже давно перестал быть тем впечатлительным молодым человеком, впервые попавшим на Пиренейский полуостров, который вез чужие подарки и обижался на ревниво оттиравшего его дипломата. С той поры минуло четверть века. Ему исполнился 51 год. Теперь это был зрелый мужчина в самом расцвете сил, величайший художник своего времени. С собой он вез важные документы, составлявшие основу соглашения, способного изменить расстановку сил в Европе. И он собирался не просто вручить их испанскому королю, но добиться от монарха исполнения того дела, которому посвятил столько сил, и дождаться подписания соглашения с Англией.

Если это пресловутое соглашение и не сыграло сколько-нибудь заметной роли для хода Тридцатилетней войны, то для раскрытия личности Рубенса его значение поистине огромно. Работа над ним позволила ему проявить такие качества характера, как упорство и настойчивость, проницательность и жажда престижа, политический ум и философское отношение к жизни. Впоследствии, когда он резко прервет свою дипломатическую карьеру, нам станет ясно, что посольская деятельность интересовала его лишь постольку, поскольку отвечала его внутренним помыслам, оттеняла художественное творчество и казалась осуществлением юношеской мечты. Но все это имело для него значение лишь до тех пор, пока все его существо не захватила большая любовь, за которую ему пришлось бороться. В борьбе прошла вообще вся его жизнь, менялись лишь ее цели. В юности он стремился превзойти всех в живописи, в зрелом возрасте — в дипломатии, в последние годы жизни — в любви. Любой поворот в судьбе он умел обратить себе на пользу. Одинокий гений, он играл с этим миром, обратив его в подмостки собственных совершенств, дергал за веревочки фигуры и заставлял их поступать по его усмотрению, не покидая дома на Ваппере. К его честолюбию примешивался отчетливый дух стоицизма, благодаря которому он достойно держал удары судьбы и любое свое начинание обращал в успех. Художника он создал в себе сам; дипломатом стал без посторонней помощи. Но если генезис его искусства остается для нас полной загадкой, то за его успехами на общественном поприще мы легко можем проследить по его письмам, адресованным братьям Дюпюи — Пьеру и Жаку, — которые жили в Париже и служили ему своего рода «антеннами».