Весна в Петербурге стремительно вступала в свои права.
Ваня Айвазовский получил любовное послание. Не совсем традиционное. Письмо начиналось словами. «Я к Вам пишу! Чего же боле? Что я могу еще сказать?». И так далее, и тому подобное.
Роман Александра Сергеевича еще не был напечатан, но уже ходил по рукам. Тысячи юных курсисток переписывали от руки «письмо Татьяны» и рассылали первым попавшим в поле зрения юношам.
Почта Петербурга в те дни работала с чудовищной перегрузкой. Белыми ласточками порхали по всему городу любовные послания пушкинской героини. Страстно любить не запретишь!
Ваня тоже получил. И был чрезвычайно счастлив. Хотя и понимал в глубине души, послание адресовано не ему конкретно. Скорее какому-то выдуманному юноше. Но все равно, приятно.
Письмо было явно от очень юной особы. Поскольку пахло не какими-то там… французскими духами, а самым натуральным турецким мармеладом, что продается в любой кондитерской на Невском.
В последний день выставки учеников к Ване стремительно подскочило очень юное существо. Настолько юное, что кроме огромных глаз ничего и не было. И пахло от нее турецким мармеладом.
— Как вы смеете… так дурно думать о нас… женщинах?!
— Вы… женщина? — не подумав, удивленно воскликнул Ваня. Скорее от стеснительности, нежели от нахальства.
— Я тоже… представительница… — смутилось юное создание. Юной представительнице прекрасной половины человечества на вид было… очень мало. Не более… впрочем, ладно. Не в том суть.
Суть в том, что юная разгневанная особа чрезвычайно понравилась Ване Айвазовскому. Сразу. Он почувствовал себя рядом с нею настоящим мужчиной. Сильным и талантливым. Они разговорились. Он проводил ее. По Невскому. Сначала в одну сторону. Потом в другую.
Выяснилось. У них чрезвычайно много общего. Оба безумно любят море. Оба родом с юга России. Только Ваня из Феодосии. Анна, (так звали юное создание!), из Керчи. Соседи, можно сказать.
Анечка стояла посреди каморки, прижав руки к груди, и в ее огромных глазах застыл такой же огромный страх.
— Вы хотите, чтоб я… разделась?
Большого красноречия стоило Ване переубедить юное существо. Ничего подобного у него и в мыслях нет. Он хочет только написать портрет. Вот… до сих пор. Не более.
— Сядьте поближе к окну. Там больше света. Вот так!
Ваня усадил Анечку на стул, развернул ее прелестную головку к свету и встал за мольберт. Работа закипела.
Обычно работая, Ваня разговаривал сам с собой. У многих художников есть такая дурная привычка. Одни поют себе под нос, чаще всего, не имея ни слуха, ни голоса, другие разговаривают.
Теперь Ваня разговаривал с прелестной моделью. Анечка изредка кивала, поскольку ей было запрещено менять выражение лица и даже открывать рот.
Ваня и сам не заметил, как выложил Анечке все, что было на душе. Так и вывалил на чистую, доверчивую девушку всех своих айвазянов, пиратских венер и прочие напасти.
Наивная Анечка верила и не верила. Она едва заметно кивала, ее огромные глазищи становились еще огромнее. Изредка от удивления она даже открывала рот.
Тогда Ваня Айвазовский очень сердился.
— Анечка! Закройте рот! — строго говорил он. И хмурился.
Через несколько недель они расстанутся… А еще через два десятилетия встретятся вновь. Ваня уже станет знаменитым, известным всему миру художником, абсолютно одиноким и глубоко несчастным. А Анечка превратиться в эффектную молодую женщину. И все у них будет прекрасно… А пока…
— Анечка! Закройте рот!..
По окончании сеанса, в ответ на откровения Вани, девушка, (неожиданно для самой себя!), призналась. Это она написала Ване Айвазовскому письмо. Она давно (и тайно!), наблюдает за ним и его творчеством. Посещает все выставки учеников Академии. Его морские пейзажи… самое восхитительное из всего, что когда-либо видела Анечка в своей жизни.
Короче, автором признательного «письма Татьяны» является она. Анна Саркисова. Не в том смысле, что она является Пушкиным. А совсем в другом смысле…
Той же весной в Александрийском театре состоялась премьера «Ревизора». Николая Васильевича Гоголя. Спектакль тот был отмечен сразу несколькими скандалами.
Во-первых, сам автор почему-то не счел нужным присутствовать на премьере. Во-вторых, все зрители разделились на две группы. Восторженных сторонников и оскорбленных противников. В первой группе преобладали студенты, мелкие чиновники, девушки-швеи. Самая разношерстная публика. Во второй высший свет Петербурга. В ложах и креслах сверкали мундиры военных, шикарные туалеты дам…
Ваня Айвазовский с друзьями однокурсниками тоже прорвался на премьеру. Устроились, естественно, на галерке.
Высший свет мгновенно узнал в персонажах пьесы самих себя. И негодовал, негодовал… По партеру разносились реплики:
— Безобразие!.. Клевета!
— Запретить!.. Наказать!
Разночинная публика ликовала. Наконец-то нашелся смельчак, бросивший в лицо продажному чиновничеству — правду! Имя автора у всех на устах. Гоголь!.. Гоголь!!!
— А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!
— Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!
Половину первого действия Ваня Айвазовский, не отрываясь, смотрел на сцену. Жадно впитывал в себя гениальное произведение.
Каково же было изумление нашего героя, когда, бросив взгляд вниз, он увидел в партере… в восьмом ряду… Александра Сергеевича Пушкина! А рядом с ним… (О, Боже!)… пирата Айвазяна!!!
Айвазян вел себя просто вызывающе. Из всей публики партера выделялся своей развязностью и дурными манерами.
Но самым странным, даже диким, показалось Ване поведение самого Пушкина. Казалось, великого поэта ничуть не смущает бесцеремонность и панибратство Ваниного «родственника».
Веселая парочка громче всех хохотала на каждую реплику и неистово аплодировала после каждого эпизода.
В антракте Ваня незаметно наблюдал за ними из-за колонны. Стоя в самом центре залы, великий поэт и пират Айвазян хлопали друг друга по плечам и весело хохотали, явно пересказывая каждый на свой лад только что виденное. Гуляющие по вестибюле вздрагивали и сторонились их. Не иначе на Пушкина произвел ошеломляющее впечатление «Ревизор» Гоголя. Пушкин вообще был крайне впечатлительной натурой. Слава Богу, на спектакле не было Натальи Николаевны. От стыда Ваня был готов провалиться сквозь паркетный пол.
После того спектакля, однокурсники, (разумеется, кроме Васи Штернберга), начали сторониться Айвазовского. Если и подходили, то с заметной усмешкой докладывали об очередных «подвигах» пирата.
— Говорят, он уже с самим Пушкиным на дружеской ноге?
Что было делать бедному Ване? Втолковывать каждому встречному, лично он не имеет ко всем этим безобразиям ни малейшего отношения? Это проделки пирата «живописца» Айвазяна? И что у него нет подобных родственников? Кто б ему поверил.
Оставалось только терпеть. И ждать подходящего случая, чтоб расквитаться с наглым и бестактным пиратом.
Погода в Петербурге всегда отличалась большой переменчивостью. Весной того года она показала свое непостоянство во всей красе. Не успели горожане сменить зимние одежды на более легкие, как задул с Финского залива холодный ветер и, оказалось, что вернулась зима. Вроде, весна на дворе, снега давно стаяли, а холод несусветный, и ветер до костей пронизывает. В такие дни прохожие особенно торопятся по домам. Улицы почти пусты.
В глубокой задумчивости продрогший Ваня медленно брел по улице в свою каморку. Черная полоса в его жизни продолжалась, расширялась и, казалось, конца ей не будет. Единственное светлое пятнышко, Анечка, куда-то исчезла. По легкомысленности, Ваня даже не спросил ее адреса. В остальном… Профессора, при виде Вани, поголовно хмурились и укоризненно покачивали головами. Друзья однокурсники просто откровенно смеялись за спиной. Подобное невезение кого хочешь выбьет из колеи.
