– Вот и посмотрим больного в воздухе, доктор.
Но тут выяснилось, что нет второго парашюта и поэтому взять с собой Кертнера, после происшествия с шасси, он не вправе. Австрийский авиаинженер пренебрежительно отмахнулся от запрета.
– Про капризный характер «бреге» я помню и напитками сегодня не злоупотреблял. -Кертнер рассмеялся и первым полез в машину, что явно понравилось Агирре.
Тогда Агирре демонстративно снял с себя парашют, уже надетый на него мотористом, бросил этот парашют, перекрестился, произнес: «Бог, родина, король!» – и полез в кабину, что явно понравилось Кертнеру.
Полет не был продолжительным. Но за те двадцать минут, которые Кертнер провел в воздухе, он увидел немало любопытного, в частности, приметил, где стоят зенитные батареи, охраняющие аэродром. А при посадке увидел интересные подробности, связанные с оборудованием взлетной дорожки для тяжелых машин.
Агирре оглянулся и показал Кертнеру на шасси – оно плавно выпускалось, убиралось и снова выпускалось.
Кертнер одобрительно кивнул, и вскоре самолет пошел на снижение.
Следовало спрыснуть живительной влагой исправленное шасси, отметить совместный полет без парашютов.
Кертнер пригласил Агирре в таверну при аэродроме. Таверна находилась в двух шагах от небольшого зданьица, над которым торчит антенна, а в небе трепыхается, полощется колбаса, набитая ветром и указывающая его направление.
Когда Кертнер и Агирре вошли в таверну, хозяин поспешил навстречу из-за стойки.
– Мой друг, – представил Агирре своего спутника. – В нем счастливо соединились авиация и коммерция.
– Еще неизвестно, чего больше. – Кертнер сел за столик, скользнул взглядом по стенам – портреты тореро, бычьи головы…
Хозяин засуетился, подчеркивая уважение к гостю. Он принес Кертнеру стул с резной деревянной спинкой причудливой формы.
– Досточтимый сеньор, прошу вас пересесть. Этот стул для самых почетных гостей таверны! На нем не раз сидели Санчес Мехиас, Гаэтано Ордоньес и другие знаменитые тореро. Вот их автографы, – хозяин показал на спинку стула.
– Тебе оказана высокая честь! – сказал Агирре. – Мне трактирщик этого стула не предлагал. А напрасно! В тот день, когда я решил стать летчиком, Испания и любимый король Альфонс потеряли замечательного тореро!
Агирре увидел красную скатерть на одном из столиков, рванул ее к себе, сделал несколько движений, как на корриде, и набросил скатерть на хозяина.
Агирре рассказал, что аэродром Таблада недолго находился в руках республиканцев, мятежники захватили его очень быстро. А еще до того, как в бутылке коньяка «мартель» показалось донышко, Кертнер узнал, что 5 ноября из Альбасете на аэродром Алькала де Энарес, севернее Мадрида, перелетели первые русские эскадрильи. Уже на следующий день они встретили в небе Мадрида «Юнкерсы», «фиаты» и сбили девять самолетов.
Сражение за Мадрид идет в последние дни с чрезвычайным ожесточением, войска Мола и авиации несут большие потери. В связи с этим эскадрилью Аугусто Агирре через неделю перебрасывают поближе к Мадриду, на прифронтовой аэродром.
Кертнер воспользовался разрешением Агирре и поднялся на крыло новой модели «мессершмитта» и затем посидел на месте пилота, примеряясь к управлению, глядя, удобно ли установлена доска приборов, запоминая, как на ней расположены все кнопки, ручки и рычаги…
Его мало интересовали самолеты, которые уже воевали с республиканцами, потому что те уже сбили над своей территорией самолеты всех марок, а значит, республиканцы и наши авиаторы имели полную возможность обследовать и препарировать машины на земле, досконально их сфотографировать, снять размеры и так далее.
Кертнера прежде всего интересовали новинки в оборудовании, новшества в технической оснастке, вооружении моделей самолетов, изготовленных на немецких и на тех заводах, которые только считались итальянскими, а по существу были дочерними предприятиями авиационных фирм, прислуживающих Гитлеру. Иные, может, еще не попали на конвейер, им устраивали в небе над всей Испанией последний экзамен в ходе боев с республиканцами и советскими добровольцами. И разве не естественно для австрийского авиаинженера интересоваться тем, как ведут себя в полетах приборы, изготовленные по патентам, проданным фирмой «Эврика»?..
Аэродром дважды бомбили наши, и оба раза безуспешно. Он огорчился, что республиканцы бомбили недостаточно метко, явно не знали системы зенитного огня над аэродромом (вот бы сообщить точные адреса зениток!). И в то же время обрадовался, что бомбы упали в стороне от взлетной дорожки – кому же охота пострадать от своего осколка?
«А все-таки у республиканцев и наших добровольцев нету тех бомбовых прицелов, за которыми я охотился последний год», – подумал он в минуту бомбежки.
Ведь не мог же штурман бомбардировщика принять за посадочную полосу шоссе вдоль аэродрома. Скорее всего, этот штурман не имел хорошего бомбового прицела. Он разукрасил шоссе воронками, а попутно выкорчевал бомбами десятка два апельсиновых деревьев – их ветви гнулись под золотой тяжестью плодов.
Нечего и говорить, что после пустой бомбежки вновь собрались в таверне.
В таверну вошел испанский летчик – худощавый, с резкими движениями, холодным и надменным взглядом.
– Бутылочку моего, да похолоднее!
– Хименес, из нашей эскадрильи, – отрекомендовал его Агирре, когда вошедший подошел к их столику. – Мой друг Кертнер, летающий коммерсант.
– Завидую тебе, перелетаешь в Толедо, – сказал Хименес, не расположенный к шуткам. – Десять минут лёта до Мадрида! Но почему так срочно?
– Думаю, из-за русских… Слышал, что творится над Мадридом? И днем, и ночью… Большие потери…
– Особенно драчливы эти русские «чатос», – сказал Кертнер.
– Мы с курносыми не церемонимся, – ответил Хименес зло. – Слышали? Один красный заблудился и сел вчера к нам под Сеговией.
– Ну и что?
– Разрубили его на куски, запаковали в ящик, привязали к парашюту и сбросили с письмом: «Подарок командующему воздушными силами. Такая участь ждет его самого и всех красных». Воображаю, как красные обрадовались подарку! – Хименес заржал.
– А если бы ты сыграл в такой ящик? – спросил Агирре. – Настоящий летчик и христианин до этого не унизится…
– А тебе не позволяет голубая кровь? Твой фамильный герб? – Хименес вышел, не прощаясь.
Если только не заниматься расспросами и не слыть любопытным, в таверне при аэродроме можно услышать много интересного.
Не один бокал мансанильи выпил Кертнер (когда требовалось – и через силу) в той таверне, не однажды щедро угощал соседей по столику.
А какой богатый прощальный ужин устроил Кертнер накануне отлета Агирре!..
В тот памятный день на аэродроме приземлился грузовой «юнкере» без опознавательных знаков, и оттуда вышел пассажир с удивительно знакомой внешностью: невысокого роста, совершенно седой, с молодым румянцем на щеках.
Никто из аэродромного начальства самолета не встретил, но к крылу «Юнкерса», с которого сошел улыбающийся седоволосый человек, подкатил автомобиль «хорьх». Из «хорьха» выскочил господин в штатском и расторопно раскрыл перед пассажиром «Юнкерса» дверцу автомобиля. Тот козырнул, уселся на заднее сиденье, и «хорьх» рванулся с места, окутывая пылью придорожные оливковые деревья цвета сизой пыли.
Никак не мог Этьен вспомнить, кому принадлежит знакомая внешность, и злился на себя и ругал себя безмозглым дураком, у которого не память, а дырявое, гнилое решето. И только когда «хорьх» уже промчался, Этьен вспомнил.
Так это же Вильгельм Канарис собственной персоной!!
Лицо молодое, если бы не седина, ему можно было бы дать от силы сорок лет, а Этьен точно знал, что Канарису под пятьдесят. Глаза полны живого блеска, со смешинкой. Взгляд вовсе не цепкий, не жесткий, не властный, – вот бы научиться так владеть каждым мускулом лица, даже выражением глаз!
Этьен многое помнил о Канарисе, и никак не сочеталась с его внешностью давняя история: после мировой войны Канарис сидел в Италии в тюрьме по подозрению в шпионаже и бежал, убив при этом тюремного священника и переодевшись в его сутану.
