– Я от Гюберта. Гауптмана Гюберта…

– Гюберт… Гюберт… – протянул Саврасов, прикрыв глаза и стараясь, вероятно, что-то вспомнить. – Это не племянник Габиша? Вы имени его не знаете?

– В эти детали не посвящен, – коротко ответил я.

– А каков он из себя?

Со слов Брызгалова я довольно живо обрисовал внешность и манеры капитана Гюберта.

– Не то, не то… Безусловно, не то, – проговорил инженер, подтвердив догадку незадачливого парашютиста, что Саврасов, по-видимому, не знает Гюберта. – Да это, в сущности, и не так важно.

Обычно я придерживался непреложного правила: не зная игры, не делать первых шагов. Сейчас обстановка предписывала мне действовать крайне осторожно. Но она вовсе не исключала риска. Даже наоборот – она предполагала риск. Если бы Саврасов не допустил оплошности и не упомянул о каком-то Докторе и Габише, то я, пожалуй, не нарушил бы своего правила и не пошел бы на риск. Но тут козыри сами шли в руки.

Решив обыграть ответный пароль, я небрежно осведомился:

– Стало быть, Виталия Лазаревича вы видели не так уж давно, в феврале сорок первого?

– Почему вы так решили? – удивился Саврасов.

– Я ничего не решал, – пожав плечами, ответил я. – Таков пароль.

Саврасов рассмеялся и махнул рукой.

– Вы правы, – признался он. – Совершенно верно. С Доктором мы встретились в феврале… перед уходом его на ту сторону. Но Виталий Лазаревич высказал твердую уверенность, что мы еще встретимся. Когда я сказал: «Прощайте!», он меня поправил и заметил: «Почему так театрально? Не прощайте, а до свидания». Поэтому-то я и решил сначала, что вы от него.

Итак, Виталий Лазаревич – это не случайное имя для пароля. Виталий Лазаревич существует, он и Доктор – это одно и то же лицо.

– И после вы ни с кем не встречались? – продолжал уточнять я.

– Конечно.

– И никого ни о чем не информировали?

– Да, да… Неожиданный переезд на восток. Связь через Минск нарушена войной… Доктор должен понять… Я ждал указаний…

Я кивнул, сделав вид, что меня это вполне удовлетворяет. Но следовало углубить разговор, выяснить побольше.

– Видите, в чем дело… – начал я, сделал умышленную паузу и продолжал: – Ваше присутствие здесь крайне необходимо, важно. Связь восстановим. «Шифр 17 апреля» действует, учтите. Задачи перед вами очень большие, ведь на Урал и в Сибирь перебазирована почти вся военная промышленность. Здесь формируются крупные соединения советских войск. Вам надо на какое-то время выехать в Москву, восстановить связи, организовать переезд двух-трех надежных людей сюда, на Урал, и в Сибирь…

– Что?! – воскликнул Саврасов. – Поехать в Москву? Это невозможно! Абсолютно невозможно!

– А если необходимо? – спокойно спросил я.

– Все равно…

– Если этого требует Гюберт?

– Я не знаю, кто такой Гюберт… – Саврасов вскинул плечи и растерянно развел руками. – Во всяком случае, если я уеду в Москву, то вернуться сюда не смогу и должен буду перейти на нелегальное положение.

– Не понимаю, – сказал я.

Саврасов объяснил, что работа по приему заводского оборудования, идущего с запада, которая на него возложена, не допускает никаких отлучек и промедлений. Никто его не освободит от этой работы. Время военное. Конечно, если вопрос стоит так, что, невзирая ни на что, он должен быть в Москве, то придется рвать с заводом. Опасно, это грозит судом. Покинуть завод официально не удастся, а неофициально… Завод имеет чрезвычайно важное оборонное значение. Перебазировка его из центральной полосы на Урал проводится быстрыми темпами. Сам Саврасов на заводе – человек не новый, всем известный, и терять такое место было бы неразумно. «Вы же сами говорите, что мое присутствие здесь крайне важно».

Я промолчал. Воцарилась долгая пауза, которую нарушил Саврасов.

– Вы говорите Москва… – начал он.

– Не я, а Гюберт…

– Да, да, это понятно, – кивнул Саврасов. – Но надо же учесть, что я устроился здесь фундаментально. Меня уважают, со мной считаются, мне доверяют. Сюда, если вы хотите знать, двери, как в рай, очень узенькие. Конечно, если дело требует, я брошу все, но это пахнет, я повторяю, нелегальщиной. Мое исчезновение насторожит руководство, возникнут подозрения. В данный момент я ничем официально не смогу обосновать свое желание покинуть завод. Но если, как принято говорить, цель оправдывает средства, тогда можно рискнуть.

– Нет, так не пойдет, – сказал я решительно. – Гюберт, очевидно, не предполагает, что поездка в Москву так сложна. Я его информирую. Оставайтесь здесь, и больше к этой теме возвращаться не будем. В Москве все же остались у вас свои люди?

– Как это понимать? – испытующе спросил Саврасов.

– Раз вы категорически не можете к ним поехать – а ваши доводы меня убедили, – придется мне помочь вам.

– Хм… Есть один человек, служит на железной дороге. Я приобрел его еще в прошлом году. Удачный человек. Я бы сказал – очень удачный и перспективный. Проверен. Он уже оказал нам кое-какие услуги и готов их оказывать дальше.

– Это надежно?

– Вполне! – твердо заверил Саврасов. – Я информировал о нем Доктора. Он понравился ему еще тогда, до войны. Мы условились именовать его «диспетчером». На него можете рассчитывать.

– Ах, Диспетчер! – воскликнул я. (О Диспетчере я слышал, конечно, впервые!) – Слышал… А еще кто? Диспетчера трогать пока не разрешают.

– Есть еще человек, уже другой категории, – сказал Саврасов нерешительно.

– Именно?

– За этого поручиться не могу – будет слишком смело.

– Кто он?

Саврасов охотно рассказал, как рассказал бы любому другому, пришедшему к нему с паролями. Этот второй человек – бывший прораб одной из подмосковных гражданских строек. Инженер-строитель по опыту, но без диплома. Судился по уголовному делу, после заключения долго не мог обосноваться в Москве и получить прописку, но перед самой войной ему удалось это. Живет на частной квартире в районе Тимирязевской академии.

– О нем мне ничего не говорили, – деловито сказал я. – Так вы говорите, человек он ненадежный?

– Ненадежный, – кивнул Саврасов. – Этот тип привык к большим деньгам и очень избалован ими. За деньги, тем паче за хорошие деньги, которых у него теперь нет, он не остановится ни перед чем. Использовать его постоянно очень опасно, он пригоден лишь для эпизодической работы. Пьяница. А пьяницы, с одной стороны, весьма нам полезны, но с другой – опасны, неосторожны. Поэтому использовать его можно с оглядочкой. Я виделся с ним перед отъездом из Москвы. Он озабочен получением документов, которые освободили бы его от призыва в армию. Воевать не хочет.

– Понятно, – сказал я. – Еще кто?

– Все. Больше нет. Война все перемешала, раскидала людей.

«Негусто у тебя, оказывается», – решил я про себя и сказал:

– Значит, сами вы ничего не сделали, чтобы восстановить положение? А как вы живете материально?

– Живу неплохо, но можно было бы и получше, – усмехнулся Саврасов.

– Это дело легко поправимо…

– Что вы сказали? – Саврасов подался немного вперед.

Я прямо не ответил на вопрос и продолжал:

– Давайте договоримся так… – тут я почесал переносицу, будто что-то соображая. – Все, что вы считаете нужным сообщить Гюберту, набросайте себе для памяти, чтобы завтра подробно рассказать мне. Хватит времени до завтра?

– Безусловно.

– Отлично. Завтра же я сниму деньги с аккредитива и вручу вам. Тут с этим делом нетрудно?

– Как вам сказать. Жмутся, конечно. У вас большая сумма?

– Сорок…

– Ого! Ну что ж… Я вам подскажу, в какие кассы обратиться.

– Договорились, – весело сказал я и встал.

– Позвольте! – спохватился Саврасов и тоже встал. – А что вы делаете вечером?

– Ничего. Если не возражаете, давайте поужинаем у меня в номере и поболтаем.

– Ради бога, я с удовольствием. Вечер и у меня свободен. А где ваша комната?

– Внизу, под вами… – я назвал номер.

Не прощаясь с Саврасовым, я вернулся к себе, вытащил из чемодана сверток с нехитрой закуской и немного подкрепился. Потом прилег на диван и перебрал в памяти всю беседу с Саврасовым. Записывать я по уже укоренившейся привычке считал нецелесообразным. Да в этом сейчас и не было нужды: память служила мне пока безотказно.