– Постараюсь, мамочка.

Они вошли под высокие своды вестибюля, выдержанного в готическом стиле, и медленно двинулись по длинным коридорам, теряющимся в полумраке. Но Тильда все же успела разглядеть богатую резьбу, украшавшую карнизы и рамы бесчисленных картин. Наверняка над всем этим великолепием трудился сам Гринлинг Гиббонс. Едва ли Тильда смогла бы толком объяснить, почему искусство знаменитого резчика всегда так волновало ее. Листья деревьев, плоды, рыбы, дичь – все на первый взгляд хаотично и разбросано в живописном беспорядке, но одновременно подчинено строгой симметрии некоего высшего замысла. Стоило Тильде лишь взглянуть на эти великолепные композиции, и она буквально чувствовала, как в душе волнами поднимается какое-то странное томление, словно в предвкушении чуда.

Впрочем, созерцание прекрасного всегда приводило Тильду именно в такое состояние: она замирала в немом восторге и забывала о времени.

Их процессия, возглавляемая мажордомом, который шествовал впереди с торжественно важным и непроницаемым выражением лица, проследовала далее. От Тильды не ускользнуло, что мать заметно нерв-ничает. Это было видно хотя бы по тому, как глубоко принцесса втянула губы и плотно сжала их – привычка, которая безошибочно указывала на то, что она волнуется. А еще мама беспрестанно теребила руками то шарф, то ридикюль, то воланы на платье.

«Мамочка, возьми себя в руки! – хотелось сказать Тильде. – Неужели ты думаешь, что королева тебя съест?»

Но она знала, что подобное замечание только усилит нервозность матери, а куда уж больше?

Однако странно, подумала она, что королева Виктория принимает их в Виндзорском замке. Долгие годы после смерти любимого мужа, принца-консорта Альберта, она категорически отказывалась покидать свою резиденцию в Озборне, предпочитая коротать там время в полном одиночестве. Но политические события последнего времени, в том числе и усилившаяся напряженность в отношениях с Россией, вынудили вдовствующую королеву нарушить уединение. Более того, все придворные и государственные мужи в один голос твердили, что в королеву Викторию словно заново вдохнули жизнь. Она снова стала деятельной и очень активной. Все эти люди никак не могли понять, что именно накал и острота политической борьбы, требовавшей постоянного участия королевы в оценке событий, в их предвидении и обобщении происходящего, и стали чем-то вроде тонизирующего средства, которое вернуло королеву к жизни.

Да, ей было немного жаль расставаться с уже ставшей привычной ролью одинокой и безутешной вдовы, «бедняжки», как называли ее за глаза придворные, но с прежним бездействием было покончено. Королева Виктория перебралась из Озборна в Виндзорский замок и с головой ушла в дела.

Теперь уже не министры принуждали королеву вникать во все хитросплетения государственной и политической жизни, а она сама понукала их двигаться вперед и вперед, загружая все новыми и новыми поручениями, никому не давая расслабиться ни на минуту. Перемены, произошедшие с королевой, наверное, можно было частично объяснить и крепнущим сотрудничеством с нынешним премьер-министром Бенджамином Дизраэли, человеком, которого она любила и которому всецело доверяла. Много позже сам Дизраэли скажет об этом так: «Она вдохновляла своего премьер-министра, а он платил ей за это абсолютной преданностью».

Как бы то ни было, а перемены в дворцовой жизни были на руку и королевским министрам, и чиновникам, да и всем придворным и родственникам королевы, особенно сейчас, когда она поселилась так близко от Лондона, в Виндзоре.

Принцесса Присцилла так и сказала дочери, когда они садились на поезд, чтобы ехать в Виндзор.

– Какое счастье, что нам не придется проделывать это утомительное путешествие в Озборн. Так далеко и так неудобно туда добираться. Даже не знаю, как бы я рискнула оставить твоего отца одного на столь продолжительное время.

Герцог Фортгемптон, знатность которого была столь неоспорима, что ему даже милостиво позволили вопреки сложившимся традициям и строгим правилам придворного этикета жениться на представительнице королевской фамилии, внучатой племяннице самой королевы Виктории, так вот, герцог всегда отличался слабым здоровьем. Наверное, исключение из правил для него было сделано еще и потому, что жених был одним из богатейших людей страны.

Как бы то ни было, брак, устроенный по расчету, оказался на редкость счастливым. Одна беда, герцог был значительно старше своей молодой супруги, и то ли поэтому, то ли были и другие причины, но в семье подрастал лишь единственный ребенок, дочь Виктория Матильда. А следовательно, титул и все огромное состояние герцога со временем должны были неизбежно перейти по наследству к кому-нибудь из его ближайших родственников по мужской линии.

То, что королева вдруг вспомнила о крестнице, стало для герцога и его жены настоящим сюрпризом. Впрочем, судя по всему, за матримониальными планами, созревшими в голове королевы в отношении ее крестницы и молодого князя Обернии, скрывались и вполне определенные политические прожекты, касавшиеся уже будущего самого княжества и его статуса на карте Европы.

– Как это похоже на нашу великую королеву! – воскликнула герцогиня, когда они с мужем обсуждали письмо, полученное несколько позднее от венценосной родственницы. В нем королева уже без обиняков проинформировала супругов, что занимается устройством брака Виктории Матильды и князя Максимилиана, который сравнительно недавно взошел на престол и стал царствующим монархом Обернии.

– Что ты хочешь сказать? – недовольно поморщился герцог.

– То и хочу! Я ведь была уверена, что королева Виктория начисто забыла о существовании нашей Тильды. Когда мы в последний раз навещали ее в Озборне, она даже ни разу не заговорила с девочкой. И вдруг как гром среди ясного неба. Тильда выходит замуж.

– Что ж, в любом случае для нас предложение Ее Величества большая честь.

– Дай бог, чтобы наша дочь была того же мнения, – вздохнула герцогиня.

Тильду новость о предстоящем замужестве несказанно удивила, но она не стала возражать, как того опасалась мать, зная норовистый характер дочери. Впрочем, Матильда всегда была непредсказуема.

Герцогиня никак не могла понять одной простой вещи: восемнадцатилетней девушке уже до смерти наскучила размеренная жизнь в поместье Фортгемптон, которую они вели. Такое существование очень смахивало на самое настоящее тюремное заключение. Разумеется, юной Тильде не давали скучать: целая вереница гувернанток и преподавателей, разнообразные рукоделия и прочие занятия. И все ей нравилось, и все она делала с интересом. А еще обожала верховую езду. Вот только охотиться ей было категорически запрещено. А кататься верхом – сколько угодно! Отец даже выделил ей двух лошадок, которые своей резвостью разительно отличались от полусонных кляч, на которых обычно катались верхом молоденькие девушки.

Поскольку прогрессирующий артрит практически превратил герцога в инвалида, приковав его к креслу, и речи быть не могло о том, чтобы начать вывозить Тильду в свет, тем более устроить бал по случаю ее великосветского дебюта в Лондоне.

Правда, один раз ее все-таки свозили в столицу, но исключительно для участия в официальной церемонии представления королеве в тронном зале Букингемского дворца. Королева почтила своим присутствием только начало вечера. А потом удалилась в свои покои, оставив вместо себя на правах хозяина старшего сына и наследника принца Уэльского и его красавицу жену, датскую принцессу Александру.

Тильда была представлена Ее Величеству в самой первой группе дебютанток, куда входили исключительно представительницы королевской фамилии. Все остальное на этом приеме показалось Тильде ужасно скучным и донельзя заформализованным придворным этикетом. Впрочем, чего еще ожидать от официального приема во дворце?

Тогда же Тильда впервые заметила, что в присутствии членов королевской семьи все остальные делаются не похожи на самих себя. У некоторых даже голос меняется. А поскольку ее мать тоже была особой королевских кровей, то и с ней беседу вели столь же неестественным тоном, да еще и на всякие скучные темы.