— Это дальше, чем до дедушкиной биостанции, — заметила Варя. — Много.
— У нас особые дома. Крыши покрыты тростником.
— А где вы его берете? У вас остров на болоте? То есть болото на острове? — поправилась она.
— Нет. Тростник растет на мелководье.
— Понятно. А что еще у вас растет?
— На лугах есть дикие орхидеи, можжевельник, боярышник.
— А вокруг Балтийское море. — Варя произнесла это с завистью, и Юрий рассмеялся.
— Ты увидишь наше море. — Она быстро подняла голову. — Оно синее-синее, как... как глаза моей сестры, — сказал он. — И безбрежное. Если посмотреть с самого высокого мыса на Сааремаа — Панга панка.
— У тебя есть сестра? — спросила она.
— Есть. Она на один год моложе меня. Я люблю ее. Она меня тоже.
— А какую религию исповедуют эстонцы? — спросила Варя, взглянув на золотые купола отреставрированной церкви, которые сверкали на солнце за рекой.
— В основном лютеранство. Но есть места, где живут православные. Это в западной части Эстонии, которая дальше всего от России.
— А на вашем острове?
— На нашем тоже. Православных церквей на западе больше, чем лютеранских.
— А почему?
— История. — Он пожал плечами. — Русский царь, чтобы привлечь эстонцев к своей религии, давал землю тем, кто переходил в православие.
— А твоя семья?
Он пожал плечами.
— Моим предкам не надо было больше земли. — Он засмеялся. — Они любили лес, не пашню.
— Они были охотниками?
— Нет, но самыми лучшими стрелками из арбалета. Потому что мой прапрадед был мастером-арбалетчиком. Моя сестра стреляет из арбалета, она хочет победить на чемпионате северных стран... Он будет через три года в Стокгольме...
За окном что-то грохнуло, Варя вздрогнула и подскочила. Надо же, а ведь думала, что все прошло. Но нервы напряглись, когда она вспоминала о Юрии. Еще вчера выстрелы из петард, которые накупили мальчишки перед Новым годом, она пропускала мимо ушей.
Стоп, сказала она себе. На сегодня воспоминаний о Юрии Выйке достаточно. Лучше подвести итог дня, найти то, чему можно порадоваться.
Сегодня есть чему — Надя нашла новую работу. С ее помощью, снова подчеркнула Варя. И... и еще, она была вынуждена признаться — она познакомилась с гусаром.
А куда денешься? Если охватить мысленным взглядом минувший день, этого гусара не обойти. Он стоит на пути, как старинный верстовой столб, который недавно поставили возле центральной почты и расчертили полосками для большего сходства с оригиналом.
Александр Алексеевич Ястребов. Новое имя, и между прочим, птичье, только сейчас заметила она.
— Как интересно, — пробормотала Варя и покрутила головой. Потом встала и отнесла стакан на кухню, сполоснула под краном. Она почувствовала, как утомилась за этот день.
Спать, спать...
7
Саша полировал пастой саблю. Серый металл блестел все сильнее, настроение повышалось с каждым движением руки, с каждым новым бликом на клинке.
Натальи дома нет. С тех пор как Вика уехала учиться, жена все реже бывала дома. Они в общем-то давно жили как соседи по коммуналке, а общались словно коллеги по работе. Приличные, не скандальные, вежливые, но бесконечно чужие.
— Все, Ястребов, я больше в эти игры не играю, — сказала она однажды. Тогда они еще пили вместе некрепкий чай перед сном — ритуал, который повелся со студенческих времен. Но это происходило все реже.
— Ты о каких играх? — спросил он насмешливо.
— Я больше не играю в гусаров, — сказала она. — Надоело. Эта форма, кивер с плюмажем. От его тяжести болит голова. — Наталья наморщила нос. — А грохот твоей пушки... Невыносимо. — Она покачала головой.
— Ты не хочешь больше в Париж или Булонь? Тебе надоело каждое лето ездить по Европе? — спрашивал он, наблюдая за ее лицом.
Наталья прятала глаза, что означало одно — ей неловко.
— Мне надоело играть, Саша. — Она посмотрела на него наконец. — Надоело жить в прошлом. Играть в сражения девятнадцатого века.
— Ты хочешь жить в настоящем? Вон в том, что за нашим окном? Участвовать в нынешних сражениях? Мы на этом разъезде под чудесным названием Дорадыковский как на острове.
— Я больше ничего... этого не хочу, — сказала Наталья. — Она отодвинула чашку с нетронутым чаем, встала и вышла из кухни.
Он знал, чего она хочет.
Он знал, где она сейчас, и ему было жаль ее. Надеждам не сбыться, даже если ей кажется, что вот-вот она получит то, чего хочет. Но это теперь ее дело, ему лучше подумать о надеждах собственных.
Он провел мягкой тряпочкой по клинку. Эта сабля будет у него на боку, когда он явится на благотворительный бал и пригласит на первый танец Варвару Николаевну Беломытцеву. Какая необыкновенная, чистая фамилия. Она из прошлого, она очень подходит ей. Ее рыжеватым волосам, которые она укладывает улиткой на затылке.
Перед глазами стоял черный в полоску костюм, причем не брючный. А с юбкой, чуть ниже колен. Расстегнутый пиджак и... грудь, обтянутая трикотажем. Он повторял все, что было под ним. Он заметил даже кружевную волну... под тонкой тканью...
Саша провел рукой по лезвию и поморщился. Он увидел капельку крови на пальце. «Придержи свои чувства, гусар, — предупредил он себя, — иначе мечтам не сбыться».
Он отложил клинок и вышел на кухню. В аптечке нашел пластырь и заклеил порезанный палец. Потом вернулся к столу и склонился над металлом.
...Он вспомнил, как вышел из музея и почувствовал, что ноги дрожат. Ничего подобного он не испытывал ни разу в жизни. Он знал причину — невероятно, но это происходило на самом деле с ним. Он увидел... свою женщину. Которую хотел встретить в своем любимом веке. В девятнадцатом.
«Смешно, да? — спросил он себя. — Тебе почти сорок, у тебя взрослая дочь, жена. Мало того, что ты играешь в гусаров, но ты еще мечтаешь бог знает о чем!»
Ястребов попробовал расхохотаться. Вышло хрипло, он закашлялся. Закинул голову и увидел, как в золотом свете уличного фонаря кружатся снежинки. Они падали в открытый рот и таяли.
У нее золотистые, как свет фонаря, глаза. Они смотрели на него с интересом, он это заметил. Впрочем, осадил он себя, причиной тому не достоинства его персоны, они, конечно, есть, бесспорно, но не видны вот так, сразу. Форма — вот что заставляет обращать внимание на мужчин всех женщин, во все времена.