— Верно. Но я готов искупить вину. Здесь есть рядом приличные рестораны?

— Какой ценовой категории? — посерьезнев, спросила Марианна. — Здесь есть. Вас какие интересуют: дорогие, немыслимо дорогие или безумные?

Он вопросительно посмотрел на меня. Я никак не отреагировала на этот взгляд: мне не нужна ни его помощь, ни тем более ее. Следователь вздохнул:

— Самые немыслимые. Но не безумные.

— Таких куча! Вы меня приглашаете?

— Да. Я вас приглашаю, — сказал он. — И вас тоже.

— Нет. Меня муж ждет, — злорадно сказала я, краем глаза наблюдая, как распустилась Марианна при этих словах.

— Сейчас она нажарит ему яиц с колбасой, — пояснила она. — А потом они лягут спать. В разных комнатах. Мило, правда? Ради этого стоит жить.

— В конце-то концов! — заорал пожилой следователь на том краю мощеной дорожки. — Вы понимаете, что я на работе! С ума все посходили, ей-богу! — Он изо всей силы хлопнул стеклянной дверью, так, что чуть не разбил ее, и скрылся в доме.

На зеркальной поверхности отразились деревья, облака, решетчатая беседка, Марианна у ее входа, и — очередной жук, обманутый картинкой, оставил свою мокрую душу на стекле.

В моем расписании почти ничего не изменилось несмотря на то, что от работы я отстранена. Каждый день я должна приходить в корпорацию к одиннадцати, а уходить в пять. Это их иезуитский расчет.

Дело в том, что по закону, пока меня не уволили, мне должны начислять полную зарплату. Уволить же меня все еще нельзя — расследование о халатности не завершено. Точнее, уволить можно, но они, видимо, не уверены, что я не подниму шум. Если я подам в суд, то выиграю дело, и будет так: мне выплатят огромную компенсацию, зарплату за шесть месяцев, и только через полгода они смогут возобновить дело о халатности и нарушении контракта с моей стороны. Я бы, конечно, не стала с ними судиться, но они этого не знают и предпочитают не нарываться.

А теперь оцените их мелочность: им не нравится, что я все-таки получаю зарплату, и они заставляют меня ее отрабатывать, высиживая по шесть часов в коридоре корпуса охраны.

Им от этого никакой пользы. Наоборот, хотя бы изредка то один начальник отдела, то другой обязан делать вид, что меня вызвали на собеседование. Они отрываются от своих дел (а потом еще удивляются, что счета корпорации потрошат все, кому не лень!), приглашают меня в кабинеты, задают одни и те же вопросы, потом говорят с глубокомысленным видом: «Подождите в коридоре, пожалуйста», имея в виду «Мы сейчас тут будем анализироватьваши ответы», — и я выхожу, и снова сажусь то в одно кресло, то в другое, а их секретарши начинают таскать им кофе, обеды из ресторанов или приглашать других посетителей — в общем, обо мне благополучно забывают.

Это какой-то кошмар! Сами начальники отделов, которые анализируютмои ответы, теперь стараются без особой необходимости из кабинетов не выходить, а если и выходят, то как-то бочком, по стенке, пряча глаза. Понятно, что им неловко! Ведь из-за чего сыр-бор? Из-за этой моей зарплаты, которая в бюджете корпорации даже не песчинка — атом! Мне кажется, службе охраны, которая давным-давно уже все проанализировала,запротоколировала и пустила дело дальше (на финальные подписи), стыдно за руководство корпорации, за его потрясающее скупердяйство.

Ведь это вообще у нас норма. Прижимистость в мелочах и полное разгильдяйство в крупных тратах. Я даже не говорю о расходах Лица и его компаньонов на себя самих — это, как говорится, их право, они хозяева, — я имею в виду совершенную беспечность в контроле за сделками, подобными той, которую приписывают Горику.

Думаю, руководство уже смирилось с тем, что деньги не найдут — и смирилось довольно легко (миллиард тоже для них не сумма), но вот смириться с тем, что человек, обвиняемый в несоблюдении контракта, будет получать зарплату еще два месяца, пока его дело не пройдет все инстанции — о, эта мысль рвет им сердце!

Может, они и службу охраны так же наказывают за ее беспечность? Ведь несолидно же начальнику отдела весь день бегать от молодой женщины, а потом вечером — это происходит каждый вечер! — звонить ей домой и говорить тихим от стыда голосом: «Допрос завтра в одиннадцать».

Нет, определенно, для охранников это тоже наказание...

Что я делаю эти шесть часов? Тут я абсолютно автономный человек, пока у меня в руках есть журнал (и тогда я читаю), компьютер, лежащий на коленях (и тогда я набираю на нем разные свои мысли), — скука никогда не застанет меня врасплох. Я ведь так и представляла свою жизнь на Марсе: пустой воздух, незаполненный пейзаж, ближайший собеседник — за горизонтом, но у меня на коленях белое квадратное пространство заполняется текстами. Это и есть мой мир.

Иногда я устаю от хоровода букв и тогда спускаюсь к себе на этаж — поболтать с ребятами. Теперь это грустно, поскольку нет Горика, но и немного приятно, так как Инна ушла в отпуск. Кстати, она, видимо, и станет начальником отдела, когда меня уволят.

— Я тоже сразу уйду, — печально сказал мне Борис сегодня.

— Перестань. Не горячись. Это очень хорошая работа, а Инна, если ее не трогать, нормальная баба.

— У нее дочь родила, знаешь?

— Без мужа?

— Да. Так что теперь Инна — бабка. Как ты думаешь — подобреет?

— Не знаю, Боря.

— Что за странная женщина! Денег у нее навалом... Сиди дома, нянчи внука! У дочери, говорят, свой бизнес... На хрена работать?

— А она и не будет, — вмешался Витя Подрезков. — Вы совершенно зря думаете, что она держится за этот пост и кого-то там подсиживает. Вообще она неплохая женщина. Буддистка, между прочим...

В нашем отделе существуют как бы два лагеря. Я, Боря и Горик — в одном, Витя с Инной — в другом. Он ее всегда поддерживает. Я знаю, что она однажды помогла ему деньгами, дала довольно крупную сумму и потом ее долго не требовала. Это Витю поразило. Правда, злой Боря утверждал тогда, что Инна хотела выдать за него свою дочь и потому была так любезна. Она часто хвалила его, давала советы, опекала, возила в какой-то ресторан, однажды одолжила одну из своих машин, когда его собственная сломалась.

Затаив дыхание, мы наблюдали за историей их отношений и делали ставки. Горик утверждал, что это она сама хочет стать его любовницей или уже стала, но Боря упирал на версию, связанную с дочерью. Почему-то ему все время кажется, что Инна спит и видит, как бы ее кому-нибудь сбагрить. Ну, он однополый, а ребятам этой ориентации вообще кажется удивительным, что женщину можно пристроить.

Потом отношения немного остыли. Произошло это после того, как Витя женился, так что версии нашего лагеря, наверное, имели некоторые основания — не одна, так другая.

Витина жена оказалась совсем необеспеченная, и ему пришлось продолжать пользоваться Инниной добротой — с обычной своей милой улыбочкой человека, уверенного, что его все должны любить. Но Инна его осадила. Она попросила вернуть долг.

Витя сильно удивился. Долг он мог вернуть и раньше, но как раз после свадьбы сложилась такая ситуация, что денег не стало: «Мы так потратились... Она беременна...» — «Ты держишь деньги уже полгода», — напомнила Инна. «Да, но вы говорили: сейчас не к спеху, помните? У меня тогда было». — «Это тогда было не к спеху, Витя. Сейчас они мне нужны».

Как-то он выкрутился, и даже попытался затаить обиду, особенно после того как Инна, смеясь, сказала по телефону какой-то своей подруге: «Есть такие люди, просто удивительно! Да-да... Ты права... Или любовь или деньги... Но уж во всяком случае, не надо рассчитывать, что все само собой устроится. Если женишься на голодранке, то не обижайся потом, что нормальное общество тебя не примет».

Слышавший этот разговор Витя решил, что речь о нем. Он тогда сильно переживал: дела в семье у него шли все хуже и хуже, он подумывал о разводе, но понимал при этом, что будет подлецом, если бросит жену в таком положении. И все-таки внутренне он на эту подлость уже решился, потому и в каждой нашей безобидной реплике слышал презрение. И кстати, был неправ, кроме меня в этом вопросе все были лояльны.