В детстве она была отчаянным сорванцом и стремилась принимать участие в мальчишеских забавах Джека и Ричарда: играла в их подчас жестокие игры, участвовала в скачках на лошадях, но подростки – ему тогда было уже шестнадцать, а ей двенадцать – обычно не принимали ее в свою компанию. Джессика припомнила, как упрямо взбиралась на холм и спускалась в долину, пытаясь обнаружить мальчишек, они нарочно улизнули из дому на рассвете и вернулись уже в сумерках, чтобы она не увязалась за ними. Можно было бы стыдливо покраснеть при этом воспоминании, но теперь она достаточно стара для таких эмоций. Тем более надлежит не терять бдительности и оставаться холодно-сдержанной, когда на нее поглядывает некий легкомысленный аристократ.
– Ричард всегда тревожился, ибо, если что-то, не дай бог, случится с Джеком, ему самому придется принять бремя герцогства, – пробормотала она вполголоса и услышала удивленный вздох матери – неужели ее дочери не о чем больше подумать сейчас.
– Джессика, прежде чем высказываться об отношении своих друзей к внезапному поводу для приема наследства, будь любезна припомнить, где ты находишься.
– Я совсем не то имела в виду, к тому же никто не обращает на меня никакого внимания. Все теперь слишком заняты Джеком – там свои интриги и скандалы, разве им есть дело до того, как выскажется ничтожество, подобное мне.
– Ты, как всегда, недооцениваешь себя, – укорила мать, и Джессика уловила заботливые нотки в ее голосе.
Она постаралась изобразить интерес к происходящему, наблюдая, как Джек по-хозяйски обходит бальную залу.
Ей даже удалось вытерпеть беседу с неким амбициозным выскочкой, делавшим политическую карьеру и искавшим себе жену с нужными связями в обществе. Джессика знала, что у нее хорошая родословная и много родственников в свете, но никак не могла взять в толк, отчего этому прилежному джентльмену вздумалось подбивать к ней клинья. В свои двадцать три года ей пора угомониться, как-никак восьмой ребенок в семье, и заботливые, щедрые родители уже выделили долю семерым старшим, улетевшим из отчего дома. Нет, та новая родня, конечно, не богата и не влиятельна. А ей напоследок мало что досталось, разве что заурядная внешность и поврежденная левая щиколотка. Она, правда, рассчитывает на скромное наследство, оставленное двоюродной бабушкой, – та беспокоилась, что внучка не выйдет замуж и будет нуждаться в средствах. Да, ее отец – виконт, а крестная – любимая тетушка герцога Деттингема, вдова брата его отца. К счастью, Джессика догадалась не обнадеживать несимпатичного ей господина Следжема этой родственной перспективой, весьма желанной для него, несмотря на темные слухи насчет Джека.
– Что вы хотели сказать, мисс Пэндл? – Негодник тем не менее не отставал, и ей стоило усилий не смотреть на него как на пустое место.
– Благодарю, пустяки. – Твердый, но благовоспитанный отказ, хотя его мало чем смутишь.
– Тогда позвольте мне принести прохладительные напитки для вас, леди Пэндл? – вежливо осведомился господин Следжем у матери, и Джессика вздохнула свободно.
– Не беспокойтесь, мистер Следжем, однако благодарю вас за любезность и за компанию. – Мать произнесла это так слащаво, что навязчивый тип справедливо расценил ее тон как намек на отставку и немедленно исчез.
Джессика представила себе скучное замужество с этим недотепой и внутренне содрогнулась, но Джек Сиборн собственной персоной уже маячил перед ее колючим взором, и мистер Следжем был немедленно позабыт. Сердце ее зачастило от волнующей близости, но она приказала ему вести себя достойно. Он, разумеется, сейчас подойдет полюбезничать с ними, если, конечно, в настроении этим вечером. Леди Пэндл давно дружит с его тетей Мелиссой, а Джессика и вовсе приходится той крестницей, потому вряд ли сей джентльмен обойдется простым кивком, как с остальными знакомыми.
Джек вручил ей бокал с лимонадом, даже не испросив предварительно ее согласия. Похоже, он вооружился этим бокалом на тот случай, если она начнет выказывать излишнее рвение, завидев его подле себя. Затем он осторожно уселся на chaise[2] с таким видом, словно сам удивлялся, что удалось втиснуться между Джессикой и ее матерью.
– Ваша светлость, – промямлила она, чопорно кивнув, и это можно было понять как «спасибо за лимонад», если у него достало воображения.
– Мисс Пэндл, – вкрадчиво произнес он и слегка наклонил голову – галантен до тошноты. – Не сомневаюсь, вы в добром здравии и бодрости вам не занимать? – спросил он так, словно девице не двадцать три, а лет этак сорок.
– Благодарю, весьма довольна, – ответила она сдержанно.
Ему всегда доставляло удовольствие позлить ее и затем наблюдать, как она пытается не выдать своих эмоций. «Досадно и совсем не по-мужски с его стороны». – Она со свирепым видом, молча высказала ему эти мысли, маскируя их слабой улыбкой. Он усмехнулся и вытянул перед собой ноги, словно ему и дела нет до ее переживаний. Джессика невольно восхитилась элегантностью его лосин, хотя ей было неловко чувствовать близость гладко-стальных мускулистых мужских ног. Угораздило же его сесть рядом! Его черные как смоль, слегка длинноватые кудри мерцали и переливались под мятущимися отблесками свечного пламени, твердо очерченный рот, вместе с лучистыми золотисто-зелеными глазами, чуть улыбался. Да, он весь – воплощенная девичья мечта, но ей не приходится мечтать о том, о чем грезят остальные благородные светские леди.
Она почти убедила себя в том, что он – заурядный джентльмен, вежливо присевший рядом ради светской беседы, поэтому нечего ей краснеть из-за этого, как идиотке, он всем так улыбается. Джек Сиборн не пожелает ее, даже если ему поднесут ее на блюде нагую, словно вепря на рождественском столе – с яблоком в зубах. Она представила его падающим ниц подле своих далеко не совершенных ног и едва не прыснула со смеху, но тут же опомнилась, уловив его недоумевающий взгляд. Он пристально рассматривал ее растягивающиеся в улыбке губы.
– Вот и хорошо, – вежливо отреагировал он, и она насторожилась. – А я должен преподнести вам категорически дружеское приглашение погостить в Эшбертоне. Моей милой тетушке вздумалось этим летом созвать гостей в наше поместье. Мы все надеемся, что мисс Пэндл и ее прелестная матушка с ее обворожительным известным сиром заедут в наш недалекий Херефордшир[3] на пару недель по окончании этого провального сезона.
Он произнес все это шутливо, но взгляд его, устремленный на Джессику, был серьезен, в нем читалась даже некая мольба, но она-то знала цену и себе, бедняжке, и ему, герцогу, самому завидному жениху в королевстве.
– Вы желанны, как весенние цветы, гуманно строги со мной – не ради герцога, но ради человека. Милости просим в нашу обитель, вы оживите наше доморощенное представление. Вы согласны? – бесстыдно улещивал он.
– С одним непременным условием, ваша светлость, – откликнулась Джессика, подкупленная серьезным выражением его глаз. – Я должна быть уверена, что вы и без нянек умеете позаботиться о себе.
– Не тот случай, Принцесса. Есть подозрение, что бабушка – мой адмирал – издала указ женить дражайшего внука как можно скорее, ведь мне скоро тридцать – вот-вот впаду в детство.
В его звучном голосе послышались горькие нотки, и Джессика осмелилась, теперь уже пристальнее, вглядеться в его лицо: около губ обозначились жесткие складки, а под глазами залегли тени – явная печать усталости и нервного напряжения.
– Так вы не откажетесь погостить в Эшбертоне несколько недель, Принцесса Джессика? Ваше присутствие добавит перцу нашей серенькой компании, – продолжал он урезонивать ее. – Радостно будет развеяться в вашем обществе, я по горло сыт приторно-сахарными дебютантками, которых грозится пригласить тетушка, – взмолился он почти всерьез.
Джессика помялась, обдумывая, прельщаться или оскорбляться его доводами. Несомненно, он подмешал в свои медовые речи ложку дегтя, когда вспомнил прозвище Принцесса. Он нарек Джессику так после того, как тетушка, не желая утруждать свою гостью лестницами, отвела ей нижние апартаменты королевы Эшбертона.
