– Один я, – пробую успокоить красноармейцев.

Тот, что постарше, приближается ко мне, приглядывается и спрашивает:

– А ты, часом, не беглый?

Небритый, грязный, в черном ватнике, ночью по лесу шляется, кто такой? Правильный ответ – столичный инженер, техническая, так сказать, интеллигенция.

– Я не беглый, я беженец. С Брестского поезда.

– А не врешь? – сомневается красноармеец.

– Документы в поезде сгорели, а на счет беглого…

Снимаю ватник и задираю футболку.

– Наколки видишь?

– Не вижу. В лагере, значит, не был. А в Брест зачем ехал?

Сейчас моя легенда должна пройти первую проверку. Рассказываю о своих приключениях, кивают и даже сочувствуют. Оружие опустили, один даже занялся кашей. Дует на ложку, пробует степень готовности. Не удержавшись, сожалеет:

– Еще бы соли сюда.

– Есть у меня соль! – прерываю свое повествование. – Я сейчас.

Возвращаюсь к кочке, за которой прятался, беру СВТ и дедов узелок. Винтовку держу за цевье, так, чтобы не спровоцировать окруженцев на стрельбу. При виде оружия меня снова берут на прицел.

– Да без патронов она.

Кладу СВТ на землю и отдаю кашевару соль, народ сразу веселеет.

– Откуда? – интересуется старший.

Рассказываю. Пока я говорю, он подносит СВТ к огню и оттягивает затвор. Убедившись в моих словах, кладет винтовку обратно. Когда я заканчиваю, он представляется.

– Федор. А на хуторах тут одни куркули сидят, запросто убить могут.

Разговор наш прерывается окончательной готовностью ужина. Его делят на семерых, всем поровну. Красноармейцы раскладывают свои порции, а мне отдают большой и закопченный котелок, но у меня даже ложки нет.

– Подожди, – предлагает Федор, – я тебе свою отдам.

Жду. Едва получив ложку, быстро расправляюсь с разваренной пшеницей. Соли мало, зато попадаются кусочки сала, где они его добыли, не спрашиваю. Наевшись, иду мыть посуду к ручью. Получив назад чистую ложку, Федор одобрительно кивает и начинает свой рассказ.

До войны их полк стоял в Селище. После начала войны полк пешим маршем выступил в направлении Барановичей. В поход вышли с указками и досками для занятий, но почти без патронов, без мин, без снарядов. 24 июня около 16 часов главные силы их дивизии, частично уже прошедшие Слоним, попали под фланговый удар немецких танков. В бою дивизия понесла большие потери и начала отступление на восток. Потрепанная дивизия, в том числе и их стрелковый полк, пыталась организовать оборону на рубеже реки Щара, но без боеприпасов удержаться не смогла. Немцы пошли дальше на Минск, а остатки дивизии рассеялись в окрестных лесах. Поначалу в их группе было больше сотни командиров и красноармейцев. Но за полтора дня она растаяла, как поздний снег под майским солнцем. Первыми начали исчезать призывники из западных областей, потом пропали капитан, младший политрук и два лейтенанта с двумя десятками красноармейцев, и пошло-поехало. Народ разбрелся кто куда, в основном в поисках продовольствия.

Вокруг старослужащего Федора собрались земляки-новобранцы. Все они были из одного района Псковской области, или, как ее называли сейчас, Псковского округа. Подвижность группы сковывал раненый, хоть и легко зацепило парня, а долго идти он не мог. Зерно и сало добыли в одной из деревень, хозяин не посмел отказать группе вооруженных людей. Но взяли по-божески, солдатский сидор пшеницы и добрый шмат сала. Теперь ждут, пока восстановится раненый земляк, и думают, куда податься дальше. Заполучив источник информации с высшим образованием, Федор намеревается использовать его по полной программе.

– Как ты думаешь, инженер, наши победят, или немец верх возьмет?

– Думаю, наши.

– Ага, – тянет Федор. – А скоро?

– Думаю, что нет. Прошлую войну тоже хотели за полгода закончить, а она четыре года тянулась. Эта будет не меньше.

– Четыре года?!

Я и сам только начал осознавать всю серьезность этой цифры.

– Ладно, садитесь ближе, – обращаюсь к остальным, – я хоть и не цыганка, а судьбу дальнейшую вам нагадаю, точнее, несколько судеб. А по какой дорожке идти, вы уже сами выберете.

– Ну, давай гадай, – соглашается Федор.

Народ подтягивается ближе, даже раненый проявляет интерес.

– Первая дорога ведет на восток, к нашим. Только голову на ней сложить легче легкого. Пока здесь сплошного фронта нет, пройти до Днепра не проблема. Но там вас снова в строй и на передовую, а у пехотинца дожить до конца войны шанс невелик, а точнее, считайте, что нет его.

Народ погружается в раздумья.

– Вторая дорожка ведет на запад, в немецкий плен. А плен для вас это смерть. От холода, от голода, от петли, от немецкой пули.

– Выходит, и там смерть, и там смерть. Так в чем же разница? – вклинивается один из красноармейцев.

– Разница в том, что на востоке смерть почетная, в бою, а на западе позорная, конечно, если сам сдался. На войне всякое бывает, только если доведется в плен попасть – сразу бегите. Пока силы есть – бегите. Иначе в лагере вас немцы все равно уморят.

– Да нешто они такие звери? – удивляется один из лопоухих. – Мамка рассказывала, что люди как люди. В восемнадцатом году у нас были, и ничего.

– Так это у вас другие немцы были.

– Какие другие? – удивляется лопоухий.

– У вас тогда были Вильгельмовы немцы, а сейчас к нам лезут Адольфовы. За двадцать лет многое поменяться успело. Вот их нынешняя политика. Немцам – гут, евреям – капут, русским тоже, а украинцам позже. Что такое гут и капут, переводить надо?

Молчат, немудреный стишок, ухвативший всю суть немецкой политики на оккупированных территориях, они приняли на веру без всяких сомнений.

– А еще дороги у нас есть? – спрашивает Федор.

– Есть, как не быть. Третья ведет вас на север. Только сейчас она закрыта, на ней бои идут, и немцев много, не пройти. Но через месяц-полтора она откроется. А в родных краях у вас тоже два пути. Один в полицаи…

– Куда?

– В полицаи, немецкой власти прислуживать. Партизан ловить, односельчан своих грабить, немцам зад лизать.

– Тьфу, – плюется Федор.

– Не нравится? А некоторые пойдут, еще и с радостью. Только на этой дороге все равно смерть, наши придут – повесят. Но есть другая дорога – в партизаны. В землянке жить, мерзнуть, голодать, от немцев с полицаями бегать.

– А дома остаться можно? – опять влазит лопоухий.

– Можно, на некоторое время можно. Только потом все равно выбирать придется. Придут к тебе в дом полицаи и предложат: или к ним пойти, или к стенке встать.

– За что к стенке-то? – удивляется второй лопоухий.

– За службу в Красной армии.

Притихли, переваривают информацию.

– Четвертая дорога…

– На юг ведет, – перебивает Федор.

– Никуда не ведет. Нечего вам на юге делать, там вы чужие, впрочем, и здесь тоже. В партизаны или полицаи можно и здесь пойти. Лучше в партизаны, только чуть дальше на восток, за линию старой границы. Места там глухие, немцы сильно соваться не станут, а как достанут они народ по-настоящему, он в эти леса валом попрет. Только случится это не раньше чем через полгода. А как вы эти полгода продержитесь, я не знаю. Долго грабить хутора вам не позволят, да так и в банду превратиться недолго. Зато в партизанах шансов выжить больше, по крайней мере, в атаку на немецкие пулеметы ходить не придется. А наши придут – ты с немцами воевал, а не на печи сидел. Правда, потом тебя обратно в пехоту заберут, но до конца войны времени меньше останется, а шансов выжить – больше.

– По-твоему выходит – везде плохо будет. А хорошая дорога у тебя есть, инженер?

– Нет, – отвечаю, – и у меня нет, и у вас нет. Это война. На войне хороших дорог не бывает, все плохие, разве что в тылу сидеть и на продовольственном складе подъедаться, но вам это не грозит, и мне тоже.

– И что же ты нам посоветуешь?

Федор серьезен и напряжен, остальные притихли, ждут ответа.

– Ничего. У вас свои головы на плечах, ими и решайте.

После паузы слово берет Федор.