На пароходе — в этом жестоком мирке — Рышард находился нигде; а значит, везде, чувствуя себя королем своего сознания. Ты расхаживаешь по своему миру, пока он движется по однообразной поверхности. Мир мал. Его можно положить в карман. В этом прелесть путешествия на корабле.
Но теперь он очутился где-то. В Санкт-Петербурге или Вене он не был настолько ошеломлен (хотя в памяти с давних пор хранились образы этих мифических для него городов), не был так потрясен самим фактом, что он находится там, что все, как на картинках. Такое чарующее впечатление произвел на него только Нью-Йорк или, возможно, Америка — «Гамерика», ставшая мифической страной благодаря тем мечтам, ожиданиям и страхам, которые в реальности не оправдывались. Ведь у европейцев есть свое мнение об этой стране, все они очарованы Америкой и представляют ее идиллической либо варварской, но, в любом случае, всегда видят там своего рода выход. А между тем, в глубине души, вы продолжаете сомневаться, что она существует на самом деле. Но она существует!
Если вас поразило, что нечто существует, значит, вам оно казалось совершенно нереальным. Реальность — то, чему вы не удивляетесь, что не приводит в замешательство: это — суша, окружающая маленькую лужицу вашего сознания. Так сделайте мечту реальностью!
В тот вечер Рышард с Юлианом дошли пешком почти до самой нижней части острова. С наступлением темноты народу на улицах меньше не стало: просто покупатели и служащие уступили место отдыхающим, среди которых было много праздных зевак. Они постояли на Юнион-сквер, наблюдая за тем, как нарядные люди заходили в театры; заглянули в бар на Бликер-стрит, где мужчины без пиджаков развалились на стульях, а на коленях у них сидели полуголые женщины («Американцы почему-то называют такие заведения салунами. А еще — забегаловками», — сказал Юлиан); прошли по улицам, где изнывающие от жары жильцы вытаскивали из квартир доски и тюфяки на пожарные лестницы и ложились там спать… Рышард молчал, а Юлиан объяснял, что нью-йоркские трущобы принципиально отличаются от ливерпульских, потому что здесь у людей есть надежда («Из Нью-Йорка не уходят каждую неделю пароходы, набитые беднотой, что эмигрирует в Ливерпуль», — сказал он). Но Рышард не обращал внимания на Юлиана и почти не слышал его трюизмов. Он прислушивался к тому голосу, что звучал в его странно опустевшей голове. «Я здесь. Где же еще? Я здесь».
Она существует… а ты?
У вас, конечно, свои дела. Своя манера поведения. Если вы мужчина, можете повсюду искать секс. Если вы — мужчина или женщина, склонные к более экзотическим развлечениям, например к искусству, можете осматривать местные достопримечательности и сожалеть, что их так мало. Если же вы — журналист или писатель, играющий в журналиста, вам захочется сполна насладиться местной нищетой. Неизменное подобострастие негров-официантов в гостиничном ресторане, выкрикивающих: «Да, сэр!» — в ответ на любую просьбу, укрепило мнение Рышарда, что самые вежливые люди в Нью-Йорке — выходцы из Африки, которых привезли сюда в цепях, в то время как непосредственную угрозу представляют европейцы, приехавшие совсем недавно и по своей воле. Он отважился побывать везде, куда ему советовали не ходить: в долине хибар и лачуг, которая начиналась на несколько улиц западнее Центрального парка, на темных и пугающих улочках Байард, Салливен и Уэст-Хьюстон и даже на пресловутых улице Старьевщиков и в Бутылочном переулке, где жили самые бедные, самые несчастные и поэтому самые опасные люди. Самое меньшее, что с ним там могут сделать, — стащить бумажник. Можно было подумать, будто он высадился на острове людоедов.
Рышард обладал свойственной писателям способностью отключаться. Юлиан же находил утешение в своих увлечениях — науке, изобретениях, прогрессе. Все, что он увидел во время путешествия, служило иллюстрацией и дополнением к тому, что он уже знал. Юлиан в одиночку поехал на Выставку столетия через два дня после их приезда. Там демонстрировались последние чудеса американской изобретательности — телефон! печатная машинка! мимеограф! Он провел один день в Филадельфии и вернулся совершенно очарованный. Но Рышард, несмотря на то что его газете был нужен отчет из первых рук об этом национальном празднестве и всемирной ярмарке, отпросился и не поехал: он просто не вынес бы очередной порции Юлиановых объяснений всего современного и высокоточного. Рышарда притягивал Нью-Йорк — его грубость и бесцеремонность. Казалось даже, что он чувствовал бы себя здесь намного уютнее лет тридцать назад, когда этот город поносил Диккенс и когда на булыжных мостовых еще лежали свиньи. Из трех статей, отосланных в «Газету польскую» перед самым отъездом дальше — «Жизнь на большом трансатлантическом пароходе», «Нью-Йорк: первое впечатление» и «Американские нравы», — две последние изобиловали яркими описаниями шумной городской жизни и были исполнены сдержанного восхищения.
Одним из преимуществ Рышарда перед Юлианом, как путешественника, было его пристрастие к сексуальным развлечениям. Во время плавания он впервые в жизни столкнулся с темной стороной проституции и теперь решил изгладить из памяти этот неприятный опыт, посетив веселый бордель на суше. Тот вечер закончился памятным разговором с другим клиентом в гостиной публичного дома на Вашингтон-сквер, куда он, проведя час со сладострастной Марианной, спустился выпить бокал шампанского и еще немного понежиться, пока голова вновь не наполнится мыслями.
— Не могу понять по акценту, откуда вы, — дружелюбно сказал тот мужчина.
— Я — журналист из Польши, — представился Рышард.
— Я тоже журналист! — Рышард никогда бы не подумал, что у этого приятного пожилого человека с морщинистым лицом и спортивным телосложением могла быть такая профессия. — Вы приехали писать об Америке? — Рышард кивнул. — Тогда непременно прочтите мои книги. Настоятельно рекомендую.
— Я хочу прочитать как можно больше книг об Америке.
— Превосходно! Молодчина! Их тематика, возможно, покажется вам узковатой. Я ведь не Токуил…
— Кто-кто? — переспросил Рышард.
— Токуил, знаете, француз, приезжал сюда лет пятьдесят назад.
— Ах, Токвиль.
— Понимаете, из моих книг вы узнаете такие вещи, о которых большинство иностранцев не имеет ни малейшего понятия. В прошлом году вышли «Коммунистические общества Соединенных Штатов», а три года назад — «Калифорния: во имя здоровья, удовольствия и жизни»…
— Но это же… — к счастью, Рышард отыскал нужное слово в своем пассивном словарном запасе, — неслыханно, мистер…
— Чарльз Нордхофф. — Мужчина протянул руку, и Рышард горячо ее пожал.
— Ричард Керул («Боже мой, — подумал Рышард, — я сменил имя. В Америке я стану настоящим Рич-чар-дом»). Неслыханно, — повторил он. — Ведь именно в Калифорнию я и направляюсь пожить некоторое время.
И мне очень интересны общины, где высшей нормой является сотрудничество на равных, — он сделал паузу. — Я полагаю, вы именно это подразумеваете под словом «коммунистические»?
— Да, и таких общин великое множество — в Техасе, Пенсильвании, Калифорнии — везде, хотя они, конечно, не достигают своей цели. Но такая уж у нас страна. Мы пробуем все. Мы — нация идеалистов. Или, может, вам так не кажется?
— Признаюсь, — сказал Рышард, — пока что я этого не заметил.
— Да? Значит, вы еще не видели подлинной Америки. Уезжайте из Нью-Йорка. Здесь людей ничего не волнует, кроме денег. Поезжайте на запад. В Калифорнию. Там — рай. Все хотят попасть туда.
— Очень по-американски, верно? — сказал Рышард Юлиану, поведав об этой беседе (но скрыв обстоятельства, в которых она произошла) по возвращении в отель. — В Америке есть своя Америка — свое лучшее место назначения, куда все мечтают попасть.
Рышард почувствовал, что окончательно оправился от шока и изумления только после того, как они с Юлианом назначили день отъезда. Он больше ничему не удивлялся: все стало совершенно реальным. На самом деле, прибегнув к той операции, которую острый ум всегда готов совершить, дабы совладать с потрясением, Рышард решил, что явление, ошеломившее его своей уникальностью, вовсе не уникально: этот Ноев ковчег, где спасались жертвы всех потопов и всех катастроф на земле, уже ставший третьим по величине городом мира, был далеко не единственным в своем роде. Повсюду, где есть надежда, будут и это уродство, эта энергия, эта неудовлетворенность и это самоупоение. В воскресенье, на третий день их пребывания в Америке, Рышард зашел в одну бруклинскую церковь послушать знаменитого священника, автора недавно вышедшего бестселлера «Мерзость современного общества», который читал проповедь о бесчеловечности и безбожности Нью-Йорка. Подобные обличения поражали Рышарда не меньше, чем похвальба капризами погоды. Мы живем в величайшей стране. И у нас — самая греховная столица. Разумеется, нет. Заторы уличного движения, вихри обрывков бумаги, строительные площадки, невзрачные здания, облепленные магазинными вывесками и рекламой, лица всех форм и цветов, непрерывный приток, строительство и отток — скоро в мире будет полным-полно таких городов.
