— И вы это сказали Пал Никанорычу?
— Ага. Он, кстати, сказал, что у него ко мне по работе претензий нет.
— Не может быть.
— Луценко свидетель. Когда я ушла, они еще полчаса лялякали.
— Откуда вы знаете?
— Она сама мне и сказала. Ей ведь тоже есть что о вас порассказать. Она говорит, что ее до сих пор мучает совесть, что она тогда Савицкого подвела.
— Неужели?
— Угу. Так и говорит: «Не могу простить себе, что слушала эту суку и испортила жизнь хорошему парню»!
— Это оскорбление! — возмутилась Света.
— Что именно? — очень естественно удивилась Чернова.
— Вот это слово!
— Какое — «сука»? Во-первых, это цитата из Луценко, а во-вторых, вас и муж так зовет, разве нет? Вы сами сто раз его цитировали.
— Вы мне ответите за все оскорбления!
— Да-да, именно! С нетерпением жду вашей следующей докладной. Пожалуйста, не затягивайте. Я хочу до выхода на свободу изложить Пал Никанорычу еще кое-какие факты. Должен же он знать, с кем остается.
— А вы еще не всю грязь на меня вылили?
— Ну что вы… Вы столько ее намесили за пять лет… Должен же Пеструх узнать, наконец, что он был любовником госпожи Петровой. Сама Лариса Викторовна несказанно удивилась, когда я ей об этом сообщила.
— Он вам не поверит!
— Мне не поверит, Анне Павловне поверит. Вы же и к ней с этой сплетней приходили, и не один раз, насколько мне известно. Только я не уловила из ее рассказа — вы у нее были одна или тоже с Натальей Кирилловной? Так что активничайте, но не забывайте, что я вам говорила о вашем собственном дерьме. Остерегайтесь подделок. Обидно наступить еще и в чужое…
Света чувствовала себя совершенно разбитой. Сейчас Пал Никанорыч читает, как она пьет с подружками, а может, и что-нибудь похуже. Вот, вот вся благодарность Черновой за всю Светину любовь! Грязь и оскорбления! И ведь как она ее обошла — чуть только Света задумает ее тронуть, эта подлая дрянь без тени сомнения выложит Евсееву про Савицкого… Скандала, да не одного, да с драками, не избежать… И зачем она тогда Ципиной все это рассказала… Господи, как же она запуталась… Свидания, как такового, ведь и не было, а того, что об этом несостоявшемся свидании станет известно мужу, бояться приходится… Только и осталось, что наблюдать, как будут разворачиваться события. Главное, дождаться, чтобы Чернова ушла домой, и прочитать эту мерзостную бумажонку. Сколько она там всего накатала — аж на восемь страниц, графоманка! Еще и сама собой восхищается…
Эта умница говорила, что не собирает сплетен, не интересуется чужой личной жизнью и не считает чужих денег, а сама все эти годы запоминала Светины слова и поступки, складывала их в штабеля, чтобы сейчас обрушить на бесталанную Светину голову. Зачем? Что Света ей сделала? Написала пару докладных? Но она сама виновата — почему не дала взаймы денег на поездку к морю, не подарила ничего к прошлогоднему дню рождения, не написала такого нужного Свете письма? Это справедливое наказание за страшный грех нелюбви! Свету нужно любить, любить, любить! А Чернова этого не сделала и теперь должна быть жестоко наказана. Все, кто не любит Свету, — грешники и преступники, они понесут заслуженную кару. Вот жаль только, что докладные почему-то даются Свете с таким трудом — она бы и на Луценко написала что-нибудь… А что бы она написала про Луценко? Ну, например, что устроила на предприятие дочку…
Света одернула сама себя — что-то уж она совсем разошлась. На Луценко писать совсем уж не стоило — та слишком много знала о Свете. Господи, да у нее уж и друзей почти не осталось… А из тех, кто есть, никто ее не любит достаточно сильно, так, как ей это действительно нужно!.. А как нужно?.. Ей нужно, чтобы, чтобы… вот… ей…
Мысли, кроме разве тех, что были о любви, едва появившись в Светиной голове, сразу рассыпались на меленькие кусочки с острыми, как у стекляшек, уголками. Свете сильно хотелось кофе, но встать из-за стола не было сил. Кроме того, в комнате, как всегда, было холодно, отопление еще не дали, а батарея почему-то не была включена.
Положение спасла пришедшая из посольства Машенька. Она, едва раздевшись, бросилась греть чайник, готовить им со Светой кофе, подтащила к Светиному креслу батарею, накинула ей на плечи валявшийся на гостевом стуле шарф — Света о нем как-то забыла. От Маши исходила хоть и не очень сильная, но несколько ободряющая волна нежности и заботы, и, впитав ее, Света слегка пришла в себя.
Чернова, что-то буркнув, ушла на обед. Света было крикнула ей вслед, что обед у нее полчаса, но та не расслышала слабенького Светиного голоса и даже не огрызнулась, как обычно.
Машенька стала расспрашивать, почему у нее такой, расстроенный вид. Подбирая слова так, чтобы не проговориться о своей докладной на Чернову и о ее многостраничной ответной кляузе, Света сказала, что Нина Георгиевна собирается увольняться из-за низкого заработка и уже поставила об этом в известность директора.
— О-о-й, — застонала, всплеснув руками, Маша, — а как же мы без нее? Она же всю работу делает…
— Что значит — всю? А ты, а я что, пустое место?!
— Ой, Светочка, ты же знаешь… «Господи, и эта кукла пустоголовая туда же!»
— Ну что, мы одни не справимся? Еще человек придет… Что, на ней свет клином сошелся?
— Но она такая умная, столько знает, может для плана пункты придумать хорошие, книги покупает, документы и письма за всех пишет… Может, попросить Анну Павловну с ней поговорить?
— Луценко считает, что пусть лучше уходит.
— Не может быть! Она ее так любит… «Вот-вот, ее-то любят, а она даже не ценит этого! Просто не обращает внимания на то, что ее любят… Вот я каждую капельку подбираю, а тебе все равно не хватает…» — подзудил ее внутренний голос.
Они еще посидели вместе, поговорили немного о делах, немного о Машиной учебе, о Светиных детях. Потом Маша начала греть на чайнике свой обед — у нее были нелады с желудком, и еду она приносила с собой из дому. Света же, слегка воспрянув духом после беседы с Машенькой, решила спуститься вниз для совещания с Наташей.
— …Ну, Свет, я же тебя предупреждала, что этим кончится…
— Ты меня не предупреждала! Если б ты меня предупредила, я б нашла способ, как ее достать и без докладных! Работой бы завалила!
— Нет, предупреждала. Ты просто не помнишь… Ты же сама сказала, что она никуда не сможет уйти из-за возраста…
Вроде что-то было похожее, но Свете не хотелось вспоминать. Все мысли были о будущем — как доконать эту тварь в оставшееся время.
— Наверное, ей Анна Павловна что-то подыскала… Нужны же где-то такие… Ничего, найдем и мы кого-нибудь.
— Я не хочу тебя огорчать, но за последний месяц с фирмы уволилось десять человек, а пришел только один… Оклады маленькие. Единица освободится, но кто вот придет…
— Студента возьмем. Лучше мальчика.
«А тебе одной студентки мало? Еще один придурок на работе книжки читать будет?» — кто-то, недавно поселившийся в Свете, как те полипы, задал ехидный вопрос и скрылся.
Кварталку на фирме задерживали уже на полтора месяца, да и обещали только двадцать процентов. Зарплата Светина разлетелась на долги и на материальную стимуляцию супружеской любви Евсеева. Денег осталось впритык на еду и первоочередные нужды вроде колготок. Это тоже угнетало, и было жалко денег, отданных на ремонт Толькиной машины. Он опять сбежит, а Света будет тратиться на транспорт, а то и на такси… Света вдруг вспомнила, что Чернова носит простенькие дешевые колготки российского производства, и прекрасно себя при этом чувствует, и не комплексует, и не носит мини, хотя ее данные ей такое позволяли. Ничего ей не надо, ни любви, ни колготок… Почему она, Света, не такая? Почему Свете постоянно что-то нужно и постоянно всего не хватает? Все что-то сосет и гложет изнутри…
Вот уйдет Чернова на хорошую зарплату, будет шиковать еще больше, а Свете придется работать за двоих, и вся зима с переговорами и визитами будет на ней — не пошлешь же вместо себя Машку. Хотя она-то уже на третьем курсе? Да нет, это невозможно… Надо как можно скорее взять хоть кого-нибудь, а то над Светиным положением опять нависнет угроза — начальник над одной глупышкой не начальник и можно остаться без должности и «руководящего» оклада с надбавками.
