— Ко мне ты ходишь чуть не в трусах, а в город небось джентльменом вырядился,— буркнула Надя вместо приветствия.—Как тебе это нравится? Третья забастовка за два месяца!
— А вам разве не нравится? — вопросом на вопрос отозвался Андре Клеман.— Я помню, когда-то и вы бастовали со швейниками. И почему вы в метро, а не на своей машине?
— Меня неделю назад зацепил какой-то молодой лихач, смял левое переднее крыло. Я еще не удосужилась сказать Саиду, чтоб он завел машину в гараж к своему хозяину,— объяснила даже с некоторым удовольствием Надя.— А забастовка, я хорошо это понимаю,— единственная возможность выжать что-то из хозяев для бедных людей. И потом, если забастовщикам помогают такие, как Жаклин Мерак и Кристин Монтель, значит, это стоящее дело...
— Жаклин Мерак? — изумился Старый Старожил.— Каким образом?
— Ты что, не читаешь своих газет? — уязвила его Надя.—Даже по радио сообщали, что сбор со своего ближайшего концерта Жаклин передает в фонд престарелых метрополитеновцев.
— Гм... Странно... Кто же ее надоумил? — пожал плечами Андре.
— А Кристин Монтель — вон она.— Надя показала на женщину в пилотке.— Я ее знаю почти столько же, сколько тебя. Ее муж погиб в Сопротивлении.
— Мне это известно,— кивнул Андре,— она давно у нас в мэрии занимается инвалидами войны. Кажется, коммунистка.
Пришел новый поезд из Пре-Сен-Жерве, и новая толпа пассажиров разъединила Надю Вольпа и Старожила. Он видел только издали ее руку, поднятую над головами и махнувшую ему на прощание.
И почти тотчас в этой толпе его дружески крепко обняли за талию, и молодой голос сказал над самым его ухом:
— Какова забастовка?.. Весь Париж на улицах, из-под земли все вылезли на солнышко. Ух и завертятся теперь патроны, точно на горячей сковородке!
Рири Жюльен, смеясь, взглянул на Андре Клемана:
— А вы куда направляетесь? К себе, в редакцию?
Андре мельком глянул на его раскрасневшееся, веселовозбужденное лицо. Под мышкой Рири нес пачку каких-то отпечатанных листков. Такие же пачки тащили за ним двое парней: один рыжий, веснушчатый, которого Клеман видел впервые, а во втором он сразу признал Саида.
— В редакцию я нынче пойду позднее, — сказал он,— мне сначала нужно заглянуть в забастовочный комитет, взять там обращение работников метро к шоферам автобусов и таксистам. Возможно, это будет у нас напечатано.
Рири и его парни как-то глупо, на взгляд Андре, заулыбались.
— Так мы туда же идем, дядя Андре, — фыркнул уже без всякого стеснения Рири.— Текст обращения — вот он, у нас. Мы с ребятами его размножили. Ведь мы здесь с самого раннего утра.
— О-о... и сюда поспел! — проворчал Старый Старожил.— Может, скажешь еще, что и Мерак на концерт тоже ты подбил?
Рири захохотал так, что на него стали оглядываться люди на перроне.
— Не скажу, дядя Андре, нипочем не скажу. Жаклин не нуждается в подсказках, уверяю вас... Она все сама решила.
Старый Старожил хмуро оглядел трех юношей.
— Политика.,. Благотворительность... Все это очень хорошо, очень благородно выглядит... Но грамота, но лицей? И что же твоя латынь, Рири, что мне писать в Мулен Вьё?
— Успеется с латынью,— махнул рукой Рири.— На всякий случай я сказал преподавателю, что еду встречать тетю из Прованса.
— А я — что у меня болит горло,— подхватил рыжий, показывая на свою кое-как забинтованную шею.
— А я — что у меня траур по младшему брату,— в свою очередь сказал Саид.— Старший мастер мне очень сочувствовал.
— Бездельники! Лгунишки проклятые! — с сердцем сказал Андре Клеман.— Так чего мы стоим? Забастовка продолжается!
11. НА ПЛОЩАДИ ФЭТ
Она подскочила от неожиданности, когда он опустился на ту же скамейку. На площади Фэт было полутемно от тесно посаженных деревьев и от темных железных палаточных каркасов, оставшихся от утреннего рынка. Заходившее солнце освещало только один дом на противоположном тротуаре — все остальное было затенено и оставалось как будто за кадром. На соседней скамейке старик с лиловым носом пас непомерно жирного мопса. И зачем, зачем только ей вздумалось по дороге из книжного магазина присесть здесь на этой площади! Старая привычка — они с отцом, проходя этими местами, непременно присаживались здесь, и отец выкуривал сигарету и что-нибудь рассказывал ей о своих товарищах или о своей молодости. А теперь...
— Так, значит, мадемуазель все-таки что-то читает? А что именно изволит читать мадемуазель?
Молчание.
— Извините, если я полюбопытствую.— Дерзкой рукой он вытянул ,из-под ее руки книжку.— Что такое? «Де-пилаторные средства и их применение». Де-пи-ла-тор-ные,— раздельно повторил он.— Бели не ошибаюсь, это означает средство для выведения волос? Мадемуазель интересуется такими средствами?
Он явно издевался над нею. Самое простое, конечно, встать и уйти. Но ни один из них не хочет бесславно покинуть поле сражения. Один изучает свою соседку открыто, насмешливо, другая — исподтишка. Интересно, кто же заговорит первым?..
— Почему мадемуазель не отвечает? Может, мадемуазель немая? Вот досада: я такой охотник почесать язык! — Он заглянул ей в лицо: — Слушай, а может, ты меня боишься? Может, думаешь, я враг и к тебе со зла цепляюсь? Ты скажи.
Она не вытерпела:
— Никого я не боюсь. Отвяжись от меня. Чеши язык с другими.
— А ты чего такая кислая? И рыжий хвост повесила. Вон как висит...— Он хотел дотронуться до рыжей прядки, но девочка так дернула головой, что он поспешно опустил руку.—Ладно, ладно, я ведь пошутил. Пуганая ты очень. Видно, всерьез пуганая.— Он помолчал, потом сказал тихо: — Слушай, может, что не ладится? Что-нибудь не так? Ты скажи. В случае чего, мои ребята и я...
— Ничего мне не надо. Отлично обхожусь без вас. Известно, ты и твоя «стая» обожаете совать нос в чужие дела. Только со мной это не пройдет, не думай!
Он пожал плечами. При этом она невольно заметила, какие они у него широкие, совсем почти уже мужские.
— Не хочешь — не надо. И все-таки я уверен, что этот твой так называемый отчим, Ги,— гнусный тип. Наверное, он уже съел с потрохами бедную Сими Назер за то, что ей вздумалось взять тебя. И ты у него как бельмо на глазу.
Рири снисходительно, сверху вниз, взглянул на Клоди.
— Ты еще пигалица, многого не понимаешь. Назе-ры — молодые люди, у них — свой жизнь, свои привычки, друзья, и ты им не нужна. Другое дело, когда Сими была одна и чувствовала себя одинокой...
— А вот и врешь! — Клоди в запальчивости даже забыла, что собиралась молчать.— Ги ко мне прекрасно относится, прямо как к родной: балует меня, водит в кино и гулять, угощает постоянно мороженым и... и...— Клоди захлебнулась от желания выложить свой главный козырь: — Он и Жюль недавно брали меня в большую поездку на машине Жюля. У него такая шикарная машина «Ситроен ДС», вся в коже, с пристяжными ремнями и даже с особыми подушками, чтоб удобней было откидывать голову на спинку сиденья. И мы ездили далеко-далеко...
— Гм... интересно, откуда у Жюля «ДС», такая дорогая машина? Как будто он нигде не работает и на бирже не играет,— задумчиво пробормотал Рири.
— Ты, конечно, всех моих друзей готов записать в жулики,—раздраженно сказала Клоди,—видно, сам такой. А Жюль рассказал мне, что получил недавно наследство от тетки. И автомобиль и тот дом в Нормандии, куда мы втроем ездили.
Рири удивился:
— Они тебя возили в Нормандию? Одну тебя, без мадам Назер?
Девочка гордо кивнула.
— Одну меня. И Ги с Жюлем все мне показывали. И красивый старинный город Онфлер, и нормандскую деревню, и дом Жюля, и его собаку.
— Собаку?..
— Да. Это, знаешь, такой огромный лохматый пес вроде пастушеских. Зовут Казак. Жюль его как-то побил, вообще плохо с ним обращался, так с тех пор Казак даже запаха его не выносит. Едва почует, что Жюль поблизости, начинает рычать, рваться, прямо норовит вцепиться в него. Жюль и Ги его боятся — страх! Поручают кормить какому-то соседу, а сами только издали на него смотрят. А я его не испугалась, подошла, и он сразу завилял хвостом, взял у меня из рук мясо и хлеб. Жюль и Ги поразились, сказали, что я, как видно, от природы непуганая... Ну, вот как бывают птицы на далеких островах...
