Сырые шевельнул листы; Дохнули сонные цветы,

И, как они, навстречу дню Я поднял голову мою…

Я осмотрелся; не таю:

Мне стало страшно; на краю Грозящей бездны я лежал, Где выл, крутясь, сердитый вал; Туда вели ступени скал; Но лишь злой дух по ним шагал, Когда, низверженный с небес, В подземной пропасти исчез.

11

Кругом меня цвел божий сад; Растений радужный наряд Хранил следы небесных слез, И кудри виноградных лоз Вились, красуясь меж дерев Прозрачной зеленью листов; И грозды полные на них, Серег подобье дорогих, Висели пышно, и порой

К ним птиц летал пугливый рой И снова я к земле припал И снова вслушиваться стал К волшебным, странным голосам; Они шептались по кустам, Как будто речь свою вели О тайнах неба и земли; И все природы голоса

Сливались тут; не раздался В торжественный хваленья час Лишь человека гордый глас.

Всуе, что я чувствовал тогда, Те думы – им уж нет следа; Но я б желал их рассказать, Чтоб жить, хоть мысленно, опять.

В то утро был небесный свод Так чист, что ангела полет Прилежный взор следить бы мог; Он так прозрачно был глубок, Так полон ровной синевой!

Я в нем глазами и душой Тонул, пока полдневный зной Мои мечты не разогнал.

И жаждой я томиться стал.

12

Тогда к потоку с высоты, Держась за гибкие кусты, С плиты на плиту я, как мог, Спускаться начал. Из-под ног Сорвавшись, камень иногда Катился вниз – за ним бразда Дымилась, прах вился столбом; Гудя и прыгая, потом

Он поглощаем был волной; И я висел над глубиной, Но юность вольная сильна, И смерть казалась не страшна!

Лишь только я с крутых высот Спустился, свежесть горных вод Повеяла навстречу мне, И жадно я припал к волне.

Вдруг – голос – легкий шум шагов…

Мгновенно скрывшись меж кустов, Невольным трепетом объят, Я поднял боязливый взгляд И жадно вслушиваться стал: И ближе, ближе все звучал Грузинки голос молодой, Так безыскусственно живой, Так сладко вольный, будто он Лишь звуки дружеских имен Произносить был приучен.

Простая песня то была, Но в мысль она мне залегла, И мне, лишь сумрак настает, Незримый дух ее поет.

13

Держа кувшин над головой, Грузинка узкою тропой

Сходила к берегу. Порой Она скользила меж камней, Смеясь неловкости своей.

И беден был ее наряд;

И шла она легко, назад Изгибы длинные чадры

Откинув. Летние жары

Покрыли тенью золотой

Лицо и грудь ее; и зной Дышал от уст ее и щек.

И мрак очей был так глубок, Так полон тайнами любви, Что думы пылкие мои

Смутились. Помню только я Кувшина звон, – когда струя Вливалась медленно в него, И шорох… больше ничего.

Когда же я очнулся вновь И отлила от сердца кровь, Она была уж далеко;

И шла, хоть тише, – но легко, Стройна под ношею своей, Как тополь, царь ее полей!

Недалеко, в прохладной мгле, Казалось, приросли к скале Две сакли дружною четой; Над плоской кровлею одной Дымок струился голубой.

Я вижу будто бы теперь, Как отперлась тихонько дверь…

И затворилася опять!..

Тебе, я знаю, не понять Мою тоску, мою печаль; И если б мог, – мне было б жаль: Воспоминанья тех минут Во мне, со мной пускай умрут.

14

Трудами ночи изнурен,

Я лег в тени. Отрадный сон Сомкнул глаза невольно мне…

И снова видел я во сне Грузинки образ молодой.

И странной сладкою тоской Опять моя заныла грудь.

Я долго силился вздохнуть – И пробудился. Уж луна

Вверху сияла, и одна

Лишь тучка кралася за ней, Как за добычею своей,

Объятья жадные раскрыв.

Мир темен был и молчалив; Лишь серебристой бахромой Вершины цепи снеговой

Вдали сверкали предо мной Да в берега плескал поток.

В знакомой сакле огонек То трепетал, то снова гас: На небесах в полночный час Так гаснет яркая звезда!

Хотелось мне… но я туда Взойти не смел. Я цель одну – Пройти в родимую страну – Имел в душе и превозмог Страданье голода, как мог.

И вот дорогою прямой

Пустился, робкий и немой.

Но скоро в глубине лесной Из виду горы потерял

И тут с пути сбиваться стал.

15

Напрасно в бешенстве порой Я рвал отчаянной рукой Терновник, спутанный плющом: Все лес был, вечный лес кругом, Страшней и гуще каждый час; И миллионом черных глаз Смотрела ночи темнота

Сквозь ветви каждого куста.

Моя кружилась голова;

Я стал влезать на дерева; Но даже на краю небес

Все тот же был зубчатый лес.

Тогда на землю я упал; И в исступлении рыдал, И грыз сырую грудь земли, И слезы, слезы потекли В нее горючею росой…

Но, верь мне, помощи людской Я не желал… Я был чужой Для них навек, как зверь степной; И если б хоть минутный крик Мне изменил – клянусь, старик, Я б вырвал слабый мой язык.

16

Ты помнишь детские года: Слезы не знал я никогда; Но тут я плакал без стыда.

Кто видеть мог? Лишь темный лес Да месяц, плывший средь небес!

Озарена его лучом,

Покрыта мохом и песком, Непроницаемой стеной

Окружена, передо мной

Была поляна. Вдруг во ней Мелькнула тень, и двух огней Промчались искры… и потом Какой-то зверь одним прыжком Из чащи выскочил и лег, Играя, навзничь на песок.

То был пустыни вечный гость – Могучий барс. Сырую кость Он грыз и весело визжал; То взор кровавый устремлял, Мотая ласково хвостом, На полный месяц, – и на нем Шерсть отливалась серебром.

Я ждал, схватив рогатый сук, Минуту битвы; сердце вдруг Зажглося жаждою борьбы И крови… да, рука судьбы Меня вела иным путем…

Но нынче я уверен в том, Что быть бы мог в краю отцов Не из последних удальцов.

17

Я ждал. И вот в тени ночной Врага почуял он, и вой Протяжный, жалобный как стон Раздался вдруг… и начал он Сердито лапой рыть песок, Встал на дыбы, потом прилег, И первый бешеный скачок Мне страшной смертью грозил…

Но я его предупредил.

Удар мой верен был и скор.

Надежный сук мой, как топор, Широкий лоб его рассек…

Он застонал, как человек, И опрокинулся. Но вновь, Хотя лила из раны кровь Густой, широкою волной, Бой закипел, смертельный бой!

18

Ко мне он кинулся на грудь: Но в горло я успел воткнуть И там два раза повернуть Мое оружье… Он завыл,

Рванулся из последних сил, И мы, сплетясь, как пара змей, Обнявшись крепче двух друзей, Упали разом, и во мгле Бой продолжался на земле.

И я был страшен в этот миг; Как барс пустынный, зол и дик, Я пламенел, визжал, как он; Как будто сам я был рожден В семействе барсов и волков Под свежим пологом лесов.

Казалось, что слова людей Забыл я – и в груди моей Родился тот ужасный крик, Как будто с детства мой язык К иному звуку не привык…

Но враг мой стал изнемогать, Метаться, медленней дышать, Сдавил меня в последний раз…

Зрачки его недвижных глаз Блеснули грозно – и потом Закрылись тихо вечным сном; Но с торжествующим врагом Он встретил смерть лицом к лицу, Как в битве следует бойцу!..

19

Ты видишь на груди моей Следы глубокие когтей; Еще они не заросли

И не закрылись; но земли Сырой покров их освежит И смерть навеки заживит.

О них тогда я позабыл, И, вновь собрав остаток сил, Побрел я в глубине лесной…

Но тщетно спорил я с судьбой: Она смеялась надо мной!

20

Я вышел из лесу. И вот Проснулся день, и хоровод Светил напутственных исчез В его лучах. Туманный лес Заговорил. Вдали аул

Куриться начал. Смутный гул В долине с ветром пробежал…

Я сел и вслушиваться стал; Но смолк он вместе с ветерком.

И кинул взоры я кругом: Тот край, казалось, мне знаком.

И страшно было мне, понять Не мог я долго, что опять Вернулся я к тюрьме моей; Что бесполезно столько дней Я тайный замысел ласкал, Терпел, томился и страдал, И все зачем?.. Чтоб в цвете лет, Едва взглянув на божий свет, При звучном ропоте дубрав Блаженство вольности познав, Унесть в могилу за собой Тоску по родине святой, Надежд обманутых укор

И вашей жалости позор!..

Еще в сомненье погружен, Я думал – это страшный сон…