— Всякий заслужил, — ответил я.

— В общем, собрался я с духом и пошел в эту «Долину царей». Принял меня тот самый Шекельграббер — других не было. Я ему рассказал, что и вам, и услышал в ответ: «Тут не благотворительная организация. Самые дешевые похороны стоят пятьсот тысяч, и те уже надо индексировать». Я сказал, что таких денег у меня нет и просто быть не может: я не вор, я трудящийся. Он развел руками, дескать, разговор окончен. «Впрочем, — говорит, — переоформите квартиру на меня после вашей смерти, тогда я похороню вас, как отца родного». Ах ты недоносок, думаю. Я для того двадцать лет по углам да коммуналкам мыкался, чтоб ты, дерьмо иностранное!.. В общем, встал и хлопнул дверью. На улице подошел ко мне этот самый Опрелин. Оказывается, он с секретаршей весь разговор подслушал. «Я тому стервецу тоже насолить хочу, — говорит, — он у меня жену увел, купил ее на иностранные шмотки». — «А как?» — спрашиваю: уж больно злой я в тот момент был. «У меня, — говорит, — есть дубликат ключа от его машины. Там, в бардачке, документы и чековая книжка. Заберите и сожгите, пусть он тоже ходит голый». И я, можно сказать в состоянии аффекта, взял ключ и украл. Сейчас, конечно, жалею, но тогда был уверен, что прав. Через две недели меня выписали частично здоровым, и чуть ли не на следующий день, а может попозже, я вышел гулять с собакой, она остановилась у машины помочиться (у нее очень слабый мочевой пузырь, поэтому и гуляю так часто), я случайно поднял глаза и вижу этого самого Шекельграббера. Сначала испугался, подумал, рассказал ему все Опрелин, вот он и приехал поквитаться. А потом пригляделся, а он мертвый. Я закричал с испугу, прибежал прохожий…

— Значит, откупных за документы вы с Шекельграббера не требовали? — спросил я.

— Нет конечно.

— И Опрелин не требовал?

— Думаю, нет. Он перепугался еще больше, когда узнал о случившемся. Да и не такой он человек, не самостоятельный, поверьте моему слову. Он чужими руками привык работать или на вторых ролях.

— Кто же, по-вашему, требовал миллион за документы?

— Может быть, секретарша? — спросил он. — Она ведь слышала разговор, но не знала, что документы я бросил в почтовый ящик.

— Разве она присутствовала, когда Опрелин предлагал вам украсть документы?

— Нет, — согласился он. — Но Опрелин ей мог сказать, все-таки муж. Вы мне верите?

— Как я могу вам верить?! Столько времени утекло. Вы сто раз могли прорепетировать с Опрелиным все ответы и согласовать детали. Недаром он шныряет тут с утра до вечера.

— Я никого не убивал, — сказал старик.

— А билет? — спросил я.

— Какой билет?

— Билет до Нью-Йорка на имя Шекельграббера, позднее изъятый в Шереметьево, — объяснил я.

— Да, такое было, — сознался Заклепкин. — Он улетел с ветром за забор больницы. Я его не нашел.

— Этот билет разве что ураган унес бы. Он размером с брошюру.

— Вы мне не верите? — спросил он опять.

— Зачем вы украли документы Поглощаева?

— Знать не знаю никакого Поглощаева! И в Сандунах сроду не был. Что там делать? Вшей собирать?

— А отпечатки ваших пальцев на его бумажнике? — спросил я.

— Не может там быть моих отпечатков, — довольно честно ответил Заклепкин.

Я промолчал. Он тоже стих, потом опять спросил:

— Вы мне верите?

— Вот вы утверждаете, что на похороны денег не было, а на какие же шиши вы держите домработницу?

— Она не домработница, а просто очень хорошая и добрая девушка. Ей я и хочу оставить жилплощадь.

— Ну а ваша дочь? Неужели бы она не похоронила вас?

— Я с дочерью не знаюсь.

— По идейным расхождениям? — спросил я.

— Нет, по нравственным, — ответил он.

— А почему вас, ветерана КПСС, положили в районную больницу, а не в Кремлевку?

— В Кремлевку теперь шекельграбберов кладут, — сказал он. — Вы отстали от жизни.

— Вам не жалко убитого?

— Совершенно, — сказал он. — Сидел бы в своей вонючей Америке, пил бы кока-колу, жевал бы жвачку, как корова, был бы жив. Вы мне верите?

— Сейчас верю, — ответил я и встал. — Мне надо подумать… Вы в ближайшие дни никуда не уедете?

— Не собираюсь. Да и куда мне ехать!

— Тогда до свидания. — Я зачем-то пожал ему руку и пошел домой, думая: а ведь прав пенсионер!

Эх, Шекельграббер, Шекельграббер, и зачем ты пожаловал в далекую Русь? Болтался бы сейчас в баре на Пятой авеню и запивал пивом очередной бейсбольный матч. И кой черт дернул тебя жениться на русской стерве, да еще послушаться ее и уехать в разведку? Неужели ты думал, что порядочная русская девушка добровольно поедет на вашу пестро выкрашенную человеческую свалку? Неужели — сам из эмигрантов — ты не знал, что все эмигранты — проходимцы с комплексом неполноценности? Что, сплавляя вам блядей, мы защищаем себя от их переизбытка и оздоравливаем нацию. Хотя такое место пусто не бывает, к сожалению…

Утром я позвонил банщику и попросил вспомнить, приходил ли париться дед с белым пуделем. Леша не вспомнил, а он не из тех, кто быстро забывает. Выходило, что в какой-то мере Заклепкину стоит верить, всех грехов он не совершал. Круг упорно пытался замкнуться на Размахаевой и Терентьевиче. Да еще поклеп Горчицына на пенсионера был неясен. Но этот извращенец подождет: он сидит запуганный, без связи.

На всякий случай я заехал к Леше и показал фотографию Заклепкина — ничего нового не выяснил. Хотел от него навестить Опрелина, чтобы расставить все точки и запятые в истории с кражей документов, но пришлось бы лицезреть Кувыркалкину до того, как Горчицын подарит ей розы от моего имени, и я решил отложить Опрелина на понедельник и вплотную заняться Размахаевой и Терентьевичем.

Я набрал номер зиц-вдовы, предварительно подготовившись выслушать в свой адрес десятка два оскорблений, но получил другой ответ.

— Куда вы запропастились? — спросила Размахаева. — Я уже начала беспокоиться.

— Что-то на вас непохоже, но беспокоились не зря.

— А что стряслось? Вам погрозили пальцем? В вас стреляли из рогатки? Вы переходили улицу на зеленый свет и на вас набросился шальной автомобиль из-за угла?

— Мне поставили синяк под правый глаз.

— Всего-то? — удивилась она. — Но вы хоть дали сдачи?

— Некогда было, — ответил я. — Но дело не в этом, еще успею. Вашему массажисту поставили синяк-близнец.

— Внешне все синяки похожи друг на друга, как негры, — ответила она.

— Скажите, не попадались ли среди ваших знакомых другие мужчины с синяками под правым глазом?

— Ну! Я всех не упомню, — развязно ответила она.

— У меня есть и другие вопросы. Можно вас навестить с тортом?

— Не думаю. Вы приятней по телефону, да и гости у меня.

— Я видел, как к вам приезжал Поглощаев. Зачем?

— Вы шпион!

— И все-таки?

— Хотел тортом накормить, как вы. Но я и ему отказала.

— Что у вас общего с Горчицыным, кроме массажа?

— Мы иногда ходим в читальный зал публичной библиотеки.

— А вам не противно общество педераста?

— Это вам должно быть противно.

— Зря вы так со мной разговариваете, Марина Степановна. Добром для вас это не кончится.

Она бросила трубку, а мне захотелось есть. Я пересчитал остатки денег в кармане и понял: по ступенькам ближайшего кафе мне придется взойти, как на эшафот, ибо на выходе я уже никак не буду связан с внешним миром финансово.

Закусывая, я размышлял, что предпринять дальше. В голове все время складывались преступные парочки, причем из одних и тех же персонажей. Скажем, Терентьевич и Размахаева. Мотив у одного — ревность, у другой — деньги и опостылевший любовник. Если опостылевший. Или: Заклепкин и Опрелин. Оба хотели отомстить и поживиться. Если на самом деле хотели. Или: Кашлин и Размахаева. Друзья юности, патриоты. Если не понарошку. Хороша также парочка Поглощаев с Горчицыным, но какая-то она сбоку припека. Убей Бог — не вижу мотива, и все-таки что-то тут нечисто. Горчицына, скорее, надо рассматривать в связке с кем-то другим. Но с кем? Со мной? По родственности фингалов? Или с ним самим? Или с каким-то инкогнито «голубым» из «Долины царей»? А может быть, во всем виновата Кувыркалкина, и хвост тянется за ней, как шлейф за Размахаевой? Не слишком ли я приблизился к этой девушке? Пригрел змеюку, а она и рада морочить мне голову…