Я знал эту шутку и не обиделся.

— Ты проверял, где сотрудники «Долины царей» были в ночь убийства Шекельграббера?

— Это в детективных романах проверяют, а я и сам знаю: спали каждый в своей постели.

— А у меня есть сведения, что Опрелин не ночевал дома.

— Кто такой Опрелин?

— Водитель «Долины царей».

— Значит, у бабы был или у трех вокзалов халтурил, — сказал Квочкин. — Я же просил тебя не лезть в это дело. Иди к этим дуракам из похоронного бюро и скажи, что второго апреля с твоей помощью милиция арестует убийцу. Пусть готовят деньги.

— Ты уже знаешь, кто убил Шекельграббера?!

— Я с самого начала знал.

— Ну намекни.

— Нет. Выкинешь какой-нибудь фокус преждевременно. Человек ты неопытный, прямо скажем, не наш человек…

— А почему второго апреля?

— Потому что в этом квартале процент раскрываемости у меня в норме, а первого тебе никто не поверит. Все, пока, пиши письма. — И он уехал…

Толковый мужик, оказывается, Квочкин, а я думал, он только глоткой работать умеет…

В бассейн, как обнаружилось, нелегко попасть человеку, который пришел без плавок, резиновой шапочки и справки от врача. Но деньги решили проблему и под честное слово, что в бассейн я нагишом не сигану, а пойду париться, контролер махнул рукой. В сауне тоже был водоем с большое корыто и с ледяной водой, им я и удовольствовался, потом посидел в парилке, отдохнул и спросил массажиста.

Пришел какой-то мужик и вяло сообщил, что массаж — хорошо оплачиваемое удовольствие.

— А где Горчицын? — спросил я.

— В женском отделении, — ответил мужик.

— Нельзя его пригласить?

— Нельзя.

— Почему?

— Его сюда не пускают для его же безопасности, — сказал мужик. — Да и вы, если из его подружек, лучше шли бы своей дорогой и нормальных людей не смущали.

«Вот и ответ, почему Поглощаев пошел с Горчицыным в Сандуны», — подумал я, а мужику сказал:

— Нет, я не из подружек Горчицына. Я — частный сыщик, занимаюсь одним убийством. Как бы вы могли охарактеризовать вашего коллегу?

— Я держусь подальше от этого бабника.

— Почему?

— Он мне противен.

— Вам бы с ним местами поменяться: его — в мужское отделение, а вас — в женское.

Он наконец засмеялся:

— Это точно!

— Скажите, последние два месяца Горчицын вел себя как обычно? Может быть, стал нервным, озлобленным, дичился всех?

— Что-то подобное замечалось, — сказал массажист. — Клиентки, слышал, жаловались: договариваемся, приходим, а его нет.

— А не приходил ли к нему такой, знаете?.. — Я, как смог, описал Поглощаева.

— Нет.

— А иностранец? — Я представил ему Шекельграббера.

— Был.

— Один?

— И один, и с женой. Наверное, бисексуал.

— Не ругались?

— Скорее, наоборот. Выпивали в каморке Горчицына. Потом он его бабу массажировал.

Мы проговорили в таком духе еще минут двадцать: подозрений много, конкретики — кот наплакал, — и расстались…

Больше всего мне не нравилось, что я прыгаю от одного подозреваемого к другому и никак не могу зацепиться за кого-то наверняка. И все эти прыжки могли оказаться в стороны, а не по прямой, или — чего уж хуже — в пропасть с уступа на уступ. Чтобы идти наверняка вверх, следовало докопаться до причины, которая стоила жизни Шекельграбберу. А как найти ее, если каждый сидит в своей скорлупе (кроме душки Кувыркалкиной), независимо от того, причастен он к убийству сбоку-припеку или ни сном ни духом? Я мог бы постараться и спровоцировать преступника, но для этого надо хоть очертить круг тех, кому сильно досаждал Шекельграббер. Да и убить его мог наемник, а краденые документы — лишь предлог, чтобы заманить жертву. Недаром ведь дважды выбирались места людные и только третье — на заре в переулке. Наемника, скорее всего, пригласил бы Поглощаев: после того как дело в фирме наладилось, Шекельграббер и Кашлин ему только мешали. Но, с другой стороны, Поглощаев нанял меня, чтобы найти убийцу. Хотя и тут я всех тонкостей не чувствую. Инициатива могла исходить и от Квочкина, и такая настырная, что Поглощаев вынужден был согласиться, чтобы не поставить под подозрение себя. У Кашлина вроде мотивов никаких, а там бес его знает. Опрелин мог ревновать, а его ребята могли перестараться, предупреждая Шекельграббера, как меня. Но тоже — сомнительно: если б на них был уже один «висяк», вчера прийти ко мне могли только полные кретины. Впрочем, Опрелин с компанией вполне на них похожи. О Горчицыне я пока слишком мало знаю. Обо всех остальных, общавшихся с Шекельграббером, — не больше. Но хуже всего, что сам Шекельграббер знаком мне в самых примерных чертах и абрисах. И вина тут моя. Работаю, как начинающий журналист, который берет интервью у доярки: «Расскажите о себе что-нибудь интересное. Читатель это любит». — «А я не знаю, что у меня интересного». — «Ну вспомните!» — «Не знаю»… — и так можно до бесконечности. Вопросы должны быть четкие и конкретные, иначе моим единственным знанием будет то, что Шекельграббер звал Размахаеву Мунькой. Это, безусловно, ценная информация, но денег за нее Поглощаев не заплатит…

Воспитывая себя подобным образом, я не заметил, как ноги сами привели меня к Домжуру. Тело еще ныло от вчерашних побоев, и, думая обмануть боль, я спустился в бар, взял сто грамм коньяку и кофе.

— Подработать хочешь? — спросил бармен.

— Сегодня не могу, хулиганы поколотили. — Я показал на синяк под глазом и сел за угловой столик.

Довольно скоро вокруг меня собралась компашка из журналистов, забежавших после работы расслабиться и поболтать. Говорили они много и сумбурно, но я плохо слушал, думая о документах Шекельграббера, и в конце концов решился. Чем черт не шутит. Вытряхнул салфетки из вазочки и написал на них один и тот же текст: «Нашедшему документы на имя Джона Шекельграббера. Вознаграждение гарантируется. Телефон…» — поразмыслив, я дал телефон Размахаевой. Все-таки у нее стоит определитель номера. Салфетки я раздал ребятам и попросил заверстать в ближайший выпуск. Вознаграждение я им тоже пообещал. От Шекельграббера.

Когда я собрался уходить, в баре неожиданно возник Кашлин. Я не ожидал его здесь, хотя сам говорил, где меня можно найти по вечерам. Он искал взглядом явно меня. Поэтому я поднялся и махнул рукой. Но за моим столиком сидело уже столько народа, что втиснуть еще один стул было невозможно.

— Может, пойдем в ресторан поужинаем? — предложил я.

— Вот, решил вас проведать, — сказал он. Видимо, фразу он заготовил еще по пути.

Я несколько взбодрился. Раз Кашлин пришел сам, значит, ему хочется что-то сказать с глазу на глаз. У нас это называется: «Ну как не настучать родному человеку»…

Официант, обслуживающий стол, меня не очень-то жаловал. Когда-то я ему здорово насолил, причем умышленно.

— Деньги-то у тебя есть? — спросил он, пытаясь унизить.

— Есть, есть, — ответил за меня Кашлин удивленно.

— Тут часто берут в залог часы и документы. Журналисты — они же разгильдяи и пропойцы. Пропивают проданную совесть, — объяснил я бестактное поведение официанта, когда он отошел.

— А вы в какой газете работаете?

— Во всех сразу.

Мы выпили, еще выпили, и я тут же налил по третьей, чтобы побыстрей развязать Кашлину язык. Время — деньги. Вопрос только: чьи?.. Пьянел он скоро и пил охотно, в отличие от меня.

— Как поживает Кувыркалкина? — спросил я.

— Как сыр в масле.

— А фирма?

— Как масло, в котором сыр.

— Я давно хотел спросить, почему вы организовали товарищество с ограниченной ответственностью, а не совместное предприятие?

— Товарищество с неограниченной безответственностью, — пошутил он. — В принципе, не хотели затягивать. Для СП пришлось бы посылать Шекельграббера в США, искать фирму-соучредителя… В общем, лишняя волынка и пустая трата денег, которых тогда было шаром покати.

Мы еще выпили, и я заказал второй графин. Кашлин порозовел и оживился.

— Размахаева говорила мне, что до «Долины царей» вы работали в академическом институте и подавали неплохие надежды вырасти в крупного ученого. Что же заставило все бросить и податься в другую сторону?