– Какая? – не удержалась Леля от кокетства.

– Хочешь голую пр-р-равду? Ты ее сейчас получишь! – шутливо зарычал Антон и, откинув простыню, принялся целовать маленькие смуглые груди со съежившимися сосками-вишенками. – Хорошо, что Лизы нет дома, – улыбнулся он.

– Не поверишь, а я скучаю без нее, – грустно вздохнула Леля. – Порой мне даже кажется, что Лиза моя дочь. Родители, уезжая на гастроли, всегда оставляли на мое попечение младшую сестренку. Я так привыкла радоваться ее успехам в школе, переживать из-за ее проделок. Иногда думаю, что она с тех пор почти не повзрослела. Маленькая беззащитная девочка, даже толком притворяться не умеет. Так хочется заслонить ее от опасностей жестокой жизни, ведь к ним она до сих пор совершенно не готова. Между тем ей уже двадцать…

– Ну, по-моему, ты, Лель, фантазируешь, у дитяти, кажется, режутся зубки, – не выдержал Антон и шутливо укусил Лелю за смуглое плечо. – Таких, как Лиза, французы называют анфан террибль – ужасный ребенок. Слабость – их самое грозное оружие. Впрочем, довольно о ней. Мы только и делаем, что говорим о твоей сестре, даже в постели, особенно в ее отсутствие, это начинает меня напрягать. Между прочим, я люблю тебя, а не ее. Давай-ка займемся кое-чем более интересным, – прошептал он слегка дрогнувшим голосом и накинулся на Лелю с удвоенной страстью…

– Раз-два-три-четыре-пять, фиг им всем меня догнать! – декламировала Ленка про себя дурацкие стишки собственного сочинения, набирая скорость.

Она бежала так стремительно, словно в каждую кроссовку у нее была вшита специальная пружинка – ускоритель хода. Газетчики в возрасте, завидев ее, шарахались в сторону, а хозяйственник Кузьмич шутливо крестился. Все знали: если Кузнецова взяла след, лучше не вставать у нее на пути.

Как всегда, Ленка соображала на бегу быстрее. Она вообще зачахла бы, заставь ее начальство высиживать на работе с девяти до шести и ходить на разные планерки и летучки. Ее стихией были движение и творчество. Готовить фотографии для выставки она могла хоть всю ночь, охотиться за интересным кадром – целый день, а вот набирать на компьютере протокол собрания фотоотдела было для нее настоящим наказанием, все равно что домашняя работа. Особенно Ленка ненавидела пылесосить или гладить. Ее домашний любимец – рыжий кот Мурзик – тоже терпеть не мог шума пылесоса и был в этом вопросе полностью солидарен с хозяйкой.

«Похоже, Антон не врет, – думала девушка, одной рукой поправляя челку, а другой на бегу застегивая куртку, – так сыграть растерянность просто невозможно. Ну, не Сергей Маковецкий или Максим Суханов он, в самом деле! Система Станиславского – не его конек. Наверное, Тошка и вправду не продавал фотку своей красавицы (впрочем, если честно, не такой уж и красавицы) в бульварную прессу. Тогда кто же? Нет, я обязана это узнать! Хотя бы ради доброго имени Антона».

Антон был лишь добрым ее приятелем, хотя сама Ленка давно и безнадежно пребывала в состоянии его тайного обожания.

Ленка выскочила во двор, прыгнула в свою видавшую виды «шестерку» и, резко газанув, устремилась на поиски истины.

Утро началось для Лели просто отлично: Антон в девять убежал на работу, и она с радостью поняла, что может понежиться в кровати еще немного, пока лучи летнего солнца не проникли в ее комнату. Леля дремала, наслаждаясь прохладой n воспоминаниями. Спешить было некуда. Репетиция в два, концерт в семь. Надо к вечеру восстановить энергию, растраченную за бурную ночь, чтобы перед концертом почувствовать себя заряженной, словно большая солнечная батарея. Эту энергию она отдаст вечером до капельки зрительному залу и после концерта почувствует себя опустошенной.

В последнее время Лелю здорово вдохновлял ее неожиданный роман с Антоном. В ее игре появились новые краски и оттенки. Музыканты подначивали Лелю: кто же он, ее счастливый избранник? Мол, солистка не только очень похорошела, но и играет с каждым днем все лучше. Леля загадочно улыбалась в ответ. Она-то знала: каждый ее точеный пальчик, извлекающий волшебные звуки, был не однажды перецелован Антоном. И не только пальцы – тонкие кисти, худые предплечья, по-девичьи острые ключицы – каждая клеточка ее тела помнила его ласки и поцелуи. Нет, не зря в каком-то из романсов поется, что первая любовь, как старое вино, с годами только крепче…

Леля вскочила с кровати, плюхнулась прямо в ночной рубашке за пианино, и из-под ее пальцев полились «Грезы любви» Листа. О, как созвучны были эти гармонии с ее переживаниями! Великий венгр, как и она, грезил наяву, вспоминая страстные ночи, его также сжигали страсть и нежность. Боже, какое счастье, что музыка может сказать то, что невозможно передать словами. Верные рыцари музыки, гениальные композиторы, чувствовали то же, что и она. И Шуберт, и Шуман, и Шопен были пленниками любви. Даже звук их божественных имен подобен шелесту ночной листвы за окном. За окном ее комнаты. С тех пор как эти великие музыканты жили на свете, прошло больше столетия, однако в душах людей ничегошеньки не изменилось. Они так же любят и страдают, только не всем дано передать эти чувства. А они, поцелованные Богом, смогли. И она сможет.

Ее тонкие пальцы пропевали вчерашнее свидание, вспоминая особенную нежность влюбленного в нее мужчины… Да, похоже, они становятся с Антоном все ближе, а яркий еще недавно образ Кшиштофа стирается, превращается в символ, в недостижимую мечту… Антон такой земной, такой уютный, он сумеет окружить ее вниманием и заботой, всем, что необходимо ей как артистке. Он обеспечит ей безбедную жизнь, чтобы она могла думать лишь о творчестве. А Кшиштоф… Что ж, Кшиштоф тоже художник, ему самому надо, чтобы о нем заботились, жили его искусством и его проблемами. Ему нужна обычная земная женщина, которая будет готовить ему обеды и гладить рубашки, а не страдать муками творчества.

«Словом, все складывается к лучшему», – подумала Леля и, стараясь не растратить удивительное настроение, переполнявшее ее с утра, решила пройтись пешком до концертного зала. Погода стояла по-настоящему летняя, можно было наконец появиться на репетиции в новом платье из алого китайского шифона, которое так удачно подчеркивало ее стройную талию, высокую грудь, оттеняло темные глаза.

– Ольга, привет! – встретила ее в гримерке скрипачка Раечка. – Здесь все тебя ждут. Ну, Лелик, ты даешь! Да ты просто звезда шоу-бизнеса! А мы-то думали, Рябинина – академическая тихоня, почти монашка, не от мира сего. А тут – такая в буквальном смысле слова голая реклама…

– Какой такой шоу-бизнес, Рай, ты о чем? – не поняла Леля.

– Да ладно скромничать, Венера ты наша Арбатская! – захихикала Раечка. – Весь оркестр уже налюбовался. Думаю, мужчины особенно вдохновились, так что вечером будут играть как никогда. Готовься бисировать. Да вон же, на столике газета, смотри сама!

Ничего не понимая, Леля подошла к столику, на котором лежала сложенная вдвое газетная полоса. Леля газет обычно не читала, однако про эту слышала, что она довольно популярна, поскольку в ней печатают самые невероятные сплетни. Сплетни… «Ну и при чем тут она, Леля? Рябинина не в шоу-бизнесе, она им вряд ли интересна», – почему-то подумала девушка о себе в третьем лице.

– «Звезды в неожиданном ракурсе. Известная молодая пианистка Ольга Рябинина. Фото Антона Смирнова», – автоматически прочитала Леля и обомлела. У нее, Лели, был на снимке тот особенный взгляд, каким она смотрела лишь на одного человека на свете. На Антона. Почему-то вдруг резко закололо под лопаткой. Перехватило дыхание. Так больно ей было в последний раз давно, классе в пятом, когда Леля узнала, что ее любимая учительница музыкальной литературы умирает от рака.

«Что ж, когда-нибудь каждая женщина переживает мужское предательство, вот и со мной это случилось», – внезапно подумала она. Однако сейчас эта банальная мысль не утешила, напротив, стало еще обиднее. Дескать, и она, молодая, блестящая, талантливая, так же по-бабьи несчастна, как какая-нибудь толстая и горластая торговка на рынке, а ее Божий дар – вовсе не защита от мужской подлости, да и вообще не защита. Ни от чего на свете.