Вильрейль, не переставая, разбивал сделанные им вещи. Серпиньи, позеленевший и прижавшийся к стене, по временам яростно кричал, когда разбивалась особенно ценная вещь. Вдруг Вильрейль остановился. Осмотревшись кругом, он швырнул оземь железный лом, покатившийся к ногам де Серпиньи, затем стал вырывать клочьями свои растрепавшиеся волосы. И, наконец, убежал с воем, словно раненый зверь.
Два дня спустя в газетах появилась следующая заметка:
«В Лувесьенской мастерской г-на виконта Жака де Серпиньи третьего дня произошел несчастный случай, уничтоживший все собранные им глиняные изделия. Неоценима гибель единственной в своем роде коллекции, над которой г-н виконт де Серпиньи работал в течение нескольких лет и которая должна была появиться на Всемирной выставке 1900 года.
Г-н де Серпиньи оказался раненым в руку столь несчастливо, что без сомнения будет вынужден отказаться от своего искусства, ибо он не желает никому открывать секреты создания уникальных произведений. Вспомним, что г-н де Серпиньи собственноручно лепил, раскрашивал и обжигал удивительно красивые вазы и эмалированные фрукты, столь безупречные в отношении формы и материала.
Принятое им решение свидетельствует о том, что он — подлинный артист своего дела. К счастью, г-н виконт де Серпиньи может вознаградить нас другим способом. Писатель утешит нас за потерю горшечника. Всем известно, что г-н виконт де Серпиньи — автор интересного «Парадокса о стекольном искусстве», и говорят, что он подготавливает несколько работ, которые, несомненно, привлекут внимание почитателей художника, аристократа, чья рана, как мы можем сообщить, уже на пути к излечению».
Супруга Потроне, прочитавшая вслух заметку своему мужу, положила на стол свой лорнет и спросила его:
— Очень странная история. Что, собственно, может означать новый фокус вашего нового друга, Альфред?
Альфред Потроне ничего не ответил, только погладил свои седые бакенбарды. Серпиньи взял с него обещание держать в тайне сцену, свидетелем которой он оказался. Тайна, в которую он невольно был посвящен, стала для него пыткой и гордостью. Первый раз в жизни он знал то, чего другие не знали. Он преисполнился сознанием своей значимости, но сожалел, что ему нельзя показать ее перед другими, рассказав увиденное им; зато он находил удовольствие в том, что его обещание связывало его с таким лицом, как де Серпиньи. Оно создавало между ними таинственную близость, и Потроне свысока посмотрел на жену, жалея ее за то, что она имеет несчастье не знать истинной правды столь важного события.
Буапрео, навестивший их в данный момент, тоже ничего не знал.
— Я только что заходил осведомиться о состоянии здоровья де Серпиньи. Кажется, его рана не внушает опасений. Так по крайней мере уверял меня Бокенкур, посетивший его.
— Что же сказал Бокенкур?
— Он говорил, что печи приносят несчастья Серпиньи.
Жена Потроне засмеялась от намека на общего дедушку Базуша, повара графа Прованского.
— Как они любят друг друга!
— Что тут удивительного? Они хорошо знают друг друга! — отвечал, улыбаясь, Буапрео.
Буапрео сел, печальный и озабоченный.
— Что вы скажете, Буапрео, о свадьбе де Клере — ле Ардуа? А я думала, что вы женитесь на этой малютке, — спросила она, посмотрев на него в свой лорнет. — И вы знаете, нечего ждать после свадьбы. Бедна и честна, честен и богат, потому что ле Ардуа действительно богат. Но почему он на ней женится?
— Они давно хорошо знали друг друга, — отвечал Буапрео.
— Дорогой мой, знакомство никого не обязывает жениться. В конце концов они, может быть, попросту любят друг друга.
У Буапрео сделался неуверенный вид.
— Все равно, мне немного противны браки, причиной которых является желание спать на одной кровати, и так всю жизнь!
Свадьба г-на ле Ардуа и девицы де Клере была назначена на 17 июля. Спустя два дня после решения о женитьбе ле Ардуа велел отвезти себя на набережную Орсэ и попросил провести его в канцелярию, где работал Антуан де Пюифон. Служитель доложил молодому человеку, что его желает видеть какой-то господин. Де Пюифон оказался лицом к лицу с ле Ардуа. Их свидание произошло в длинном коридоре министерства, на блестящем паркете, по которому проходили неслышным шагом курьеры с бумагами. Де Пюифон получил от ле Ардуа известие о свадьбе, требовавшей присутствия г-жи Бриньян на улице Вильжюст. Сначала де Пюифон не хотел ничего говорить о местонахождении г-жи Бриньян, но ле Ардуа мягко положил ему руку на плечо и пристально посмотрел в глаза. Де Пюифон понял, что ему лучше раскрыть свою игру. К тому же он уважал в ле Ардуа силу денег. Он согласился немедленно проводить его в маленькую квартиру на улицу Монтэн, где находилась г-жа Бриньян, укрывавшая там свои любовные шашни и угрызения совести. Только вина, испытываемая по отношению к Франсуазе, заставила ее решиться последовать за прекрасным Антуаном.
Вид г-жи Бриньян привел ле Ардуа в хорошее настроение. Превосходная женщина пришла в восторг от новости и воскликнула:
— Ах, мой милый ле Ардуа, как прекрасно, как это хорошо! Я думаю, теперь Франсуаза не станет больше сердиться на меня и будет любезна с бедным Антуаном. Он такой милый!
Де Пюифон скромно стоял в стороне. Он не сомневался, что после исполнения своих семейных обязанностей г-жа Бриньян возвратится к нему, а он терпеливо ее подождет, готовясь тем временем к предстоящему экзамену.
Ле Ардуа пригласил в тот же вечер г-жу Бриньян и Франсуазу на обед в ресторан, и ему стоило некоторого труда удержаться, чтобы не пригласить де Пюифона. Франсуаза сидела молча и задумчиво перебирала кисти на скатерти. Ле Ардуа выглядел веселым и оставался таким все последующие дни. Он испытывал счастье, внеся, как он говорил, порядок в свои мысли, что он ценил больше всего на свете и о чем постоянно заботился. Он хвастал тем, что хорошо знает себя, считая, что порядок — лучшее средство двигаться в жизни с уверенностью и точностью. В течение нескольких месяцев Франсуаза вносила в его душу смущение. Он страдал от неопределенности. Теперь он снова стал тем Филиппом, которого всегда знала девица де Клере, сердечным, веселым, заботливым, довольным жизнью и самим собой.
Однажды утром, придя обедать на улицу Вильжюст, он застал Франсуазу в маленькой гостиной.
— Вы опоздали, Филипп, — нежно упрекнула она его, показывая на стрелки маленьких, оправленных в кожу часов. — Откуда вы?
Взволнованные и радостный, Филипп объяснил причину своей задержки.
— Я был в тире. — Ле Ардуа любил пистолет и его строгую точность. — Слушайте, Франсуаза, в тире я впервые заметил, что... — Он задумчиво помолчал. — Уже довольно давно со мной случилось нечто неожиданное. Когда я взял пистолет из рук заряжавшего служителя, то почувствовал, что сознание мое заполняет посторонняя мысль, чего никогда со мной не бывало. Вместо того чтобы видеть мишень, я увидел во вспышке выстрела ваше лицо. Я закрыл глаза. Передо мной оставался только маленький кусок белого картона, который моя пуля пробила в точке, куда я целил. Случившееся пролило мне свет на многое... — Он взял розу из чудесного букета, стоявшего на столе, и воткнул ее себе в петличку. — Кто вам подарил такие прекрасные цветы, Франсуаза?
Из деликатности, чтобы не напоминать девице де Клере о своем богатстве, он посылал ей только самые скромные и самые обыкновенные корзины. Он угадывал, что ее нужно успокоить и излечить от внутренней тревоги и испуга. Он не дарил ей ни бриллиантов, ни драгоценностей. Он только переделал по ее пальцу кольцо с большим темным сапфиром. Оказалось, что розы прислала г-жа де Бокенкур, одна из первых поздравившая девицу де Клере. Франсуаза заметила ее печаль, беспокойство и покрасневшие глаза. Ее красота поникла. Г-жа Потроне, находившаяся у Франсуазы одновременно с ней, поразилась странностью ее вида. Г-жа де Гюшлу пришла вслед за почтенным г-ном Барагоном, который, входя, чуть не растянулся, так как наступил на развязавшийся шнурок башмака. Явился и Дюмон. Он чуял, что тут пахнет «хорошо оплаченным портретом». Буапрео воздержался от личного визита и поздравил письменно. Баронесса де Витри прислала очень сладенькую записочку. Она выражала надежду, что ее дорогая Викторина тоже встретит кого-нибудь достойного ее. Заканчивала она напоминанием, что Гранмон находится совсем недалеко от Витри.
