— Хотите меня?
— Жениться на вас, жениться на вас... — повторял он, как эхо.
Он поднял руки к небу так забавно и так встревоженно, что Франсуаза не могла удержаться от улыбки...
— Зачем вы задаете мне такие вопросы, дорогой друг? — спросил Буапрео и повел ее к скамейке, куда они сели друг возле друга. — Зачем вы подвергаете меня такому жестокому испытанию? Значит, вы меня не знаете. Между тем я не лицемер. Я такой, каков есть. Мне не в чем упрекнуть себя. Я никогда не старался внушить вам ложное представление о себе. Значит, вы не знаете, Франсуаза, что я не могу жениться на вас?
Теперь Франсуаза посмотрела на него с изумлением. Она не узнавала Буапрео, сидевшего перед ней, Буапрео, внезапно постаревшего, с перекошенным от страдания лицом. Руки его, изящные и тонкие, судорожно сжимали золотой набалдашник трости. Он продолжал вполголоса, стиснув зубы от волнения:
— Зачем вы подвергаете меня таким унизительным и тягостным минутам? Вы молоды, красивы, прелестны, и я не могу ответить вам, как ответил бы другой. Я могу лишь сказать вам: Франсуаза де Клере, я не могу жениться на вас, потому что я порядочный человек. — Он продолжал более спокойно, овладев собой. — Если вы не знаете меня, то я знаю вас. Я знаю, кто такая вы сейчас и кем вы будете. Я уважаю и люблю вас. Я знаю вам цену, и мне больно от подобного знания. Бывают дни, когда человек почти доволен тем, каков он есть, когда он почти примиряется с самим собой. Сегодня я стыжусь себя. Я испытываю грусть, сожаление и даже угрызения совести. — Он смотрел на нее; кончиком своей ноги она машинально отбрасывала маленькие камешки. — А между тем я не думаю, чтобы поступал когда-нибудь дурно по отношению к вам. Мне доставляло удовольствие видеть вас и разговаривать с вами. Я уносил каждый раз от вас мысли, приятные и милые. Мог ли я предположить, что вы увидите когда-нибудь в моем отношении к вам что-нибудь другое, чем мимолетный дар малой частицы вашего существа, требовавший от меня взамен лишь нежного уважения, которое я всегда питал к вам. Клянусь вам, я не думал, что обязан давать что-нибудь большее, а мой долг признательности и дружбы я в состоянии с радостью заплатить вам; но вы только что предложили мне взять на себя другое обязательство, более тяжелое и в то же время более приятное, и вот я должен отказаться от него, потому что не способен его выполнить. — Он взял ее за руку, и она не отнимала ее. — Все, что я брал от вас мимоходом, чтобы украсить свои воспоминания, вы приносите мне не в виде случайного дара, а навсегда; но вы щедро влагаете его в мои руки, а я отказываюсь от чудесного подарка, не могу принять его. Ах, Франсуаза, Франсуаза! Если бы вы знали... — Она отняла у него свою руку. Буапрео сделал печальный и безнадежный жест. — Нет, тут не то, что вы думаете. Никакое обязательство ни с кем не связывает меня и никогда не свяжет. В том-то и заключается моя трагедия. Ах, Франсуаза, зачем я жил так, как жил? Зачем я сделал себя тем, что я есть? — Он смотрел прямо перед собой и продолжал глухим голосом: — Я не хотел реальной жизни. Я создал себе жизнь в жизни. Я избрал свою долю жизни и в силу ложной деликатности избрал долю малую и легкую. Я заботливо устранил все, что есть в жизни сложного, глубокого и тяжелого, искал в ней только приятное. Я никогда не спускался в глубины страсти и никогда не восходил на высоты долга. Я заимствовал от всех вещей лишь то, что мне непосредственно казалось наилучшим. Я избегал чувств, когда они казались непривлекательными и сдержанными: Я просто отворачивался от них. И теперь, когда вы предлагаете мне возможность жить в другой жизни, пусть даже наиболее прекрасной и привлекательной, я страшусь и отказываюсь. Я малодушен. — Он вздохнул. — А между тем именно любовь могла бы возвратить меня к истинной жизни, и вы могли бы возвратить меня к любви. Знаете ли, Франсуаза, я, может быть, вчера думал о том, что вы мне говорите сегодня. Но вчера, как и сегодня, я испытывал страх. Жениться на вас, Франсуаза! Нет, нет! — Он опять вздохнул и продолжал: — Женщина! Сама жизнь в ее лице приходит к нам, с ее требованиями и непреложными законами, жизнь как смешение прекрасного и жалкого, которое составляет ее и благодаря которому она велика и великолепна для тех, кто способен изжить ее всю целиком. Жизнь! Но я всегда ужасался ее правды, и теперь еще, Франсуаза, когда она предстает передо мной в вашем лице, я испытываю страх. Я малодушен, и наказанием мне служит стыд, который я чувствую, признаваясь вам, Франсуаза, в слабости моего сердца...
Буапрео смотрел на нее, и по его взгляду девица де Клере поняла, что он видит ее не такой, какая она сейчас стоит, красивая, молодая, стройная, в платье, застегнутом серебряным цветком на поясе, с прекрасными волнистыми волосами и печальной улыбкой, а представляет ее себе в жалких условиях повседневной жизни, во время сна, во время болезни, в старости, которые искажают черты, в самой смерти, которая разрушает их, в том малом и том великом, что является женщиной, в обязанностях, которые она возлагает на того, кто соединяется с ней навсегда и на всю жизнь. Его эгоизм не имел силы ни преодолеть себя, ни удовлетвориться самим собой.
Она прислонилась, молчаливая и усталая, к каменным перилам террасы. Небо пылало пурпуром за очертаниями Трокадеро. Сена окрасилась в золотисто-фиолетовые тона. Деревья набережной шелестели от налетающего ветерка. На углу улицы Бак виднелся дом, в котором жил Буапрео. Его высокие окна во французском стиле смотрели на уличное движение с видом бесстрастным и спокойным. Для них девица де Клере всегда останется простым прохожим. Буапрео опустил голову и царапал ногтем теплый и шершавый камень.
— Вы сердитесь на меня, Франсуаза?
Она протянула ему руку. Они расстались у подножия сфинкса. Пневматические часы Тюильри показывали шесть.
Франсуаза решила не возвращаться к г-же Бриньян. Куда ей идти? Она живо представила себе угрюмые лица обеих теток Курсвиль, монахинь общин Прощения и Милосердия, эгоистичных и черствых старух. Цветочница на площади Согласия продавала красные розы, которые напомнили Франсуазе о г-же де Бокенкур. Г-жа де Бокенкур, наверное, не откажется приютить ее. Но тут ей припомнилось багровое и насмешливое лицо толстого Бокенкура, и ее передернуло. Девица де Клере подумала о графине Роспильери. Она вышла на Королевскую улицу и остановилась перед театральным киоском. Афиша объявляла о предстоящих выступлениях м-ль Кингби. Совсем тихонько она произнесла себе имя ле Ардуа и сразу почувствовала себя уверенной. Барон ле Ардуа жил в предместье Сент-Оноре. В три четверти седьмого девица де Клере звонила у входа в его особняк.
— Не угодно ли барышне подождать одну минуту? Я спрошу господина барона, может ли он вас принять. — Старый слуга бесшумно удалился.
Франсуаза подошла к окну, выходившему в сад. Широкая лужайка, окруженная красивыми деревьями, заканчивалась улицей Габриэль. Общественная зелень Елисейских полей служила продолжением частной зелени особняка ле Ардуа. Комната, в которой ожидала Франсуаза, была обставлена с простой и солидной роскошью. Снова показался лакей.
— Господин барон очень просит барышню подняться наверх.
Низенькие ступеньки широкой лестницы устилал толстый ковер. Повсюду чувствовался строгий и любящий порядок вкус ле Ардуа. Франсуазу провели в курительную. Кожаный диван и широкие кресла придавали комнате комфортный и уютный вид.
— Господин барон сию минуту выйдет.
Ле Ардуа вышел во фраке, с цветком в петлице. Он подошел к Франсуазе, дружески протянув ей руку.
— Скажите, Франсуаза, чему я обязан видеть вас сегодня во второй раз, ведь утром я заметил вас издали на похоронах г-на де Берсенэ? Бедный князь, я завидовал ему, что вы навещали его и никогда не соглашались прийти ко мне. — И он нежно пожал ее руку, выпустив ее при виде печального лица Франсуазы. Он понял, что произошло что-то серьезное.
