— Извини, не сразу узнал. Как жизнь?

— Не жалуюсь.

— А чем занимаешься?

— Рекламирую всякую всячину.

— Успешно?

— Не жалуюсь.

Геннадий замолчал, не зная, о чем спрашивать дальше. Этот человек, пусть и нужный вчера, сегодня был ни к чему. Они пребывали в разных мирах, общаться с такими нет смысла. К тому же имя его выветрилось с годами из памяти, а разговаривать с безымянным — все равно, что есть без соли, удовольствия никакого.

— Геннадий Тимофеевич!

— Просто Геннадий.

— Тогда я просто Дмитрий Елисеев, — догадался рекламщик представиться заново. — Можно вопрос?

— Попытайся.

— Почему вы без охраны?

— Я должен отгораживаться от людей стволами?

— Лучше танками, — Ольга обошла застывшего столбом депутата и стала рядом с верзилой. — Правда, от таких, как мой брат, не спасет никакая ограда. Когда Митя рвется к цели, сам становится хуже любого танка: раздавит любого, кто попытается помешать.

— Надеюсь, мне не грозит подобная участь, я никому мешать не собираюсь.

— Редкая черта для политика. Если надумаете баллотироваться в президенты, буду голосовать за вас, — без очков, при ярком свете она казалась еще красивее. Ровные белые зубы, гладкая кожа с легким румянцем, черные глаза, в которые тянет, как в омут, роскошные губы и грудь, пучок на затылке сменился волнистой гривой. Геннадию вспомнился Коваль, который попал тогда в самую точку: к лепке этой девицы приложил руку сам сатана.

— Познакомьтесь, — спохватился рекламщик. — Это Геннадий Тимофеевич Ко...

— Мы знакомы, — перебила сестра и приветливо улыбнулась. Улыбка стерла различие лиц, но проявила сходство: интонация, мимика, взгляд — перед ним снова стояла Высоцкая и молча подбадривала растерявшегося ученика. А тот непривычно помалкивал, тихо радуясь своей находке. Так чувствует себя растеряха, вдруг обнаруживший давно утерянную любимую вещь, служившую талисманом. В подобных случаях хочется не говорить, а хватать быстрее, что найдено, и прятать от посторонних глаз.

— Знакомы? Серьезно? Ну и отлично, терпеть не могу церемоний, — чужой родич задумался и неожиданно спросил: — А как вы относитесь к рыбалке, Геннадий?

Он вспомнил радостные сборы, предутренний холодок, скрип уключин, плеск весла, тишину, нарушаемую комариным писком, тревожное дрожание поплавка, ожидание с обмиранием сердца, нырок рыбьей угрозы в воду, осторожный подсак, приятную тяжесть и, наконец, чешуйчатое мокрое тело, бьющее в сетчатом мешочке хвостом, — блаженнее этих минут нет ничего.

— Угомонись, — строго одернула брата сестра, — и не считай других такими же ненормальными, как сам, — она улыбнулась Геннадию. — Все заядлые рыболовы — люди со сдвинутой психикой, вы согласны со мной? — в блестящих зрачках плясали смешинки и еще что-то непонятное, что можно прочесть только вплотную.

— Не женское это дело — оценивать умных людей, — весело огрызнулся «сдвинутый». — Ну так что, порыбачим? А Оля сварит нам уху. Ты обещала, помнишь? Моя сестра хоть и умница, но отлично готовит. — Он ласково обхватил сестрины плечи и выжидательно уставился на званного в «психи».

— Нет, Ольга, — неожиданно для себя выдал тот, — с вами я не согласен.

— А со мной?

— Честно говоря, рыбак из меня никакой, но мальчишкой иногда любил посидеть с удочкой. Однажды даже выловил приличного судака.

— На сколько потянул?

— На семь килограмм.

— Ха, я как-то взял на десять!

— Не верю.

— Места знать надо. Мой рекорд вам, конечно, все равно не побить, даже если на одном метре будем сидеть, но там, куда мы собираемся, восемь кило можно запросто взять. Соглашайтесь! Выедем на рассвете, чтобы к утру быть на месте. Хотите, будем рыбачить в лодке, хотите — на берегу. Брать с собой ничего не нужно, у меня все необходимое есть. Червей накопаем там. Можно, конечно, ловить на блесну, но я предпочитаю по старинке, а вы?

— Я тоже, — чертов рекламщик все-таки вынудил вступить в бессмысленный разговор. Этот «братишка» не так прост, каким показался вначале. В нем чувствовались кураж, уверенность, сила — не удивительно, что он преуспел.

— Мне пора, — заявила вдруг Ольга, — всего хорошего.

— Ты нас бросаешь?

— Может быть, без меня вы быстрее придете к согласию, — она мило улыбнулась обоим, развернулась на сто восемьдесят градусов и неспешно направилась к выходу, не дожидаясь ответного «до свидания».

— Характер, — уважительно протянул Дмитрий, глядя вслед сестре. — Я иногда перед ней, как школяр перед строгой учительницей, честное слово! А иногда, как влюбленный, самому смешно, — вздохнул он и, как ни в чем не бывало, продолжил обработку «клиента»: — А помните запах ухи на костре? Вы в уху мяту бросали?

— Все, что росло под ногами.

— Серьезно? Мы тоже. Я вообще в травах разбираюсь неплохо, бабка научила. Обычно рыбки с полведра вывалишь в котелок, она там побулькает, потом потомится в травках. А ты пока скатерку расстелешь, огурчики выложишь, помидорчики, обязательно лук зеленый, буханку черного, бутылку, само собой — все подготовишь, после сунешь нос в ушицу — аж дрожь по телу!

— Вкусно рассказываешь.

— Просто люблю это дело. Ну так что, рискнете с нами поехать? Хотите вытянуть настоящего судака? Вот такого симпатягу, — он раскинул руки, — скользкого, верткого, сильного, с серебристой чешуйкой — сладкого, как сон на бабушкиной перине! Хотите такого?

Эти двое искушали не на шутку, одна — видом своим, другой — рыбьим. Откуда им известно про его страсть к рыбалке? Ни одна живая душа не знает об этом, только отец. Но отец и слышать ничего не хочет о сыне, не то что перемалывать языком с кем-нибудь сыновние интересы. И с чего бы вдруг человеку, бывшему когда-то подсобным материалом, а сейчас и вовсе никем, так активно зазывать в компаньоны? Ушлый рекламщик совсем не похож на простачка, значит, преследует какую-то цель. Какую? А может, просто в самом Геннадии депутатство отбило способность понимать обычных людей, и в любом слове ему мерещится опасный подтекст? Он вспомнил потрясение при виде свалившейся с небес тезки той, кого никак не забыть, вспомнил мягкую улыбку, пойманное сходство, представил все запахи, ощущения, краски, которыми мог бы запросто наслаждаться, рыбача, и — наступил на горло собственной песне, не позволив ей зазвучать.

— Вы когда собираетесь на рыбалку?

— Завтра.

— Не могу.

— Послезавтра?

— К сожалению, тоже. У меня расписано время на месяц вперед.

— Ну что ж, — Дмитрий достал из нагрудного кармана пиджака визитную карточку, — если надумаете, звоните. Приятно было вас увидеть, Геннадий, вы совсем не изменились. Я не жалею, что рвал тогда ради вас постромки. Среди рыл, которые всем обрыдли до чертиков, только у вас одного — лицо. Не принимайте мои слова за лесть. Льстят обычно из корысти, из страха, а я и ни в ком не нуждаюсь, и никого не боюсь. Звоните, вдруг опять пригожусь, иногда для полноты картины не хватает одного штриха, — он улыбнулся и ушел. Улыбки у них с сестрой были очень похожи, как и странная манера внезапно уходить.

...Дом встретил хозяина полным разгромом, точно здесь пронеслось стадо разъяренных слонов. В спальне — развороченная постель, на полу гостиной — одежда, щедро политая коллекционным вином, тут же валяются пустые бутылки, в кабинете — ворохи деловых бумаг, обрывки рабочих записей, книги, оголенными страницами вверх, в столовой — черепки битой посуды, в кухне — опрокинутые кофеварка и чайник. Он вернулся в гостиную и заметил то, что на общем разгромном фоне не сразу бросилось в глаза — пришпиленный к спинке любимого кресла лист, где черным по белому накарябано: «Ненавижу тебя, будь ты проклят!» Восклицательный знак продырявил бумагу, как будто автор лаконичного проклятия за что-то ей мстил. Геннадий опустился в кресло с машинально зажатой в руке запиской, тупо уставился на затоптанные рубашки и пиджаки вперемежку с брюками, отбросил ногой влажный скомканный свитер, потянулся к телефону, передумал, откинулся в кресле и устало прикрыл глаза...