— Если я до того времени тут останусь, — мрачно заявила Мэтьесон. — В такой комнате, как моя, даже собака откажется жить. Сырость просто струями течет по стенам. А моя кровать! Это все равно что спать в болоте!
— Весьма сожалею, Мэтьесон, — сказала Беатрис. — После ужина поднимусь наверх и посмотрю, что там можно сделать.
Беатрис знала, что ее камер-даме это совсем ни к чему. Мэтьесон прекрасно могла выбрать для себя самую удобную комнату, и даже если кому-то комнаты не достанется, ей будет тепло и все подано. Она любила поворчать и всегда радовалась, если находился повод на что-то пожаловаться.
— Я надену свои сапфиры, — сказала Беатрис, когда Мэтьесон закончила застегивать ей платье.
Камер-дама подала ей шкатулку с драгоценностями, и Беатрис выбрала ожерелье, брошь и браслет из сапфиров с бриллиантами. Как и все, что она покупала, украшения Беатрис были крупными и дорогими.
Она посмотрела в зеркало и осталась очень довольна своим отражением. Ей пришлось признать, что со свечами даже лучше, чем при электрическом свете. Она уже начала размышлять о том, не освещать ли большую гостиную на Гровнэр-сквер свечами в канделябрах и хрустальных подсвечниках. В их мягком свете женщина выглядит гораздо моложе, подумала Беатрис.
Как будто угадав ее мысли, Мэтьесон с кислым видом произнесла:
— Надеюсь, мадам, при таком количестве свечей вы прикажете всем быть особенно осторожными, иначе мы когда-нибудь сгорим в своих постелях.
— Вряд ли замок легко загорится при такой сырости и толстых стенах, — улыбнулась Беатрис. Спускаясь вниз по ступеням, она подумала, как удачно, что у миссис Маккэй в шкафу в кладовой хранился большой запас свечей. Дункан Маккрэгган соглашался использовать масляные лампы, но их на весь замок было полдюжины.
Беатрис хорошо помнила, каким мрачным и пугающим было это место при жизни Дункана. По коридорам и лестницам приходилось передвигаться практически на ощупь. Огромную столовую освещали две тусклые лампы, и людей на другом конце стола было невозможно разглядеть.
Комичный старикашка, упрямый как осел! Беатрис не любила его, и все же он вызывал у нее уважение. Старик Маккрэгган всегда говорил то, что думал, и не боялся ни Бога, ни людей. Беатрис восхищалась подобным отношением к жизни. Именно так всегда хотела чувствовать и она сама, но, несмотря на все ее стремление к превосходству, порой кое-кто из людей вселял в ее благоговейный страх и трепет.
Одним из них был и Дункан Маккрэгган, а сейчас — хотя ей и не хотелось в этом признаться — еще и сын, Иэн. Ее пугала самодостаточность сына, и часто в его присутствии она чувствовала себя неловко. Он был таким даже в детстве; и хотя был нежно привязан к ней, Беатрис всегда ощущала некую сдержанность, с которой она ничего не могла поделать. Будучи наделена сильным характером, она любила окружать себя слабовольными людьми. Ей хотелось бы, чтобы сын «держался за ее юбку» и позволял ей отдавать приказания и руководить его жизнью.
Но ничего подобного не вышло. Когда в тринадцать лет Иэн отправился учиться в Итон, Беатрис показалось, что он стал взрослым. Он по-прежнему оставался привязан к ней, хотел проводить с ней свободное время и часто говорил, что она в сто раз красивей любой из матерей его одноклассников. Но он был самостоятельным и затем, с возрастом, сам стал сильной личностью, что очень раздражало Беатрис.
Как ни странно, Беатрис не находила в сыне своих черт или черт своего отца. Он пошел в Маккрэгганов, и больше всего — хотя ей не хотелось этого признавать — он был похож на своего двоюродного деда. В нем была та же прямота, та же способность быстро принимать решения, та же настойчивость, которая часто заставляла их обоих добиваться своего, прежде чем люди это понимали. А также оба они отличались тонким чувством юмора.
Да, в чувстве юмора Дункану было не отказать, хотя в его присутствии Беатрис всегда чувствовала себя не в своей тарелке, потому что он никогда не воспринимал ее всерьез. Она прекрасно знала, что семья Маккрэгганов не только с удивлением отнеслась к женитьбе Юэна на американке, но и не слишком одобрила этот брак. Юэн мог выбрать себе в невесты любую из милых, благовоспитанных молодых шотландок — девушек в серо-коричневых твидовых жакетах, бродивших по болотистым пустошам; их незавитые волосы развевались на ветру, а на лицах не было и следов косметики.
По сравнению с ними Беатрис выглядела элегантной куколкой. Ее красивая одежда, изящные маленькие ножки, аккуратная прическа и безупречный макияж — все это делало ее похожей на создание из другого мира — чем она, собственно говоря, и являлась. В свои восемнадцать лет она обладала безукоризненными манерами, была уверена в себе и необычайно образованна. У нее не было ничего общего с друзьями Юэна, которые везде, кроме своих охотничьих угодий, казались неуклюжими и совершенно ни к месту. Но сам Юэн в килте выглядел вполне романтично и вполне красиво, и Беатрис до последнего дня гордилась им.
— Дорогой, мне так нравится на тебя смотреть, — бывало, говорила она.
— Глупышка, это я с тебя готов глаз не сводить! — отвечал на это муж, смущенно поеживаясь.
Но все же ему это льстило. От природы он был наделен вспыльчивым, несдержанным характером, который вполне гармонировал с его романтической внешностью.
— Ты моя — слышишь, моя! — заявлял он жене в порыве ревности.
Однажды, выйдя из себя, он силой утащил Беатрис с вечеринки и дома как следует отлупил. Выпитое шампанское придало ему храбрости, а когда гнев прошел, он ужаснулся своему поступку.
Но Беатрис и слышать не хотела извинения мужа. В тот момент она любила его еще более страстно, еще более полно, чем когда-либо. Жаль, что Юэн больше никогда не забывал, что он джентльмен, и больше никогда не поднимал на нее руку.
Когда же первые восторги медового месяца прошли, Беатрис обнаружила, что ее муж — тугодум, упрямец и неисправимый зануда, особенно когда разговор заходил о спорте. Но ей было достаточно увидеть его в килте, чтобы вновь и вновь влюбляться в него, и в целом их брак был необычайно счастливым.
Именно о Юэне думала Беатрис, спускаясь по широким ступеням лестницы. Как часто на нее наводили скуку рассказы мужа о замке, его бесконечные воспоминания о своем детстве, проведенном в Скейге, когда его отец служил в армии за границей.
— Настанет день, когда он будет принадлежать нашему сыну, — любил повторять Юэн.
Однажды Беатрис надоело слушать, как ее муж расхваливает свое фамильное гнездо.
— Зачем Иэну какой-то облезлый замок? Давай купим ему приличное поместье в окрестностях Инвернесса или на западном побережье! — предложила она.
Юэн в недоумении уставился на жену:
— Купить? Это еще зачем?
— Как зачем? Чтобы жить там, — с вызовом ответила Беатрис, чувствуя, что сама не совсем поняла, какую глупость она сболтнула.
— Купить поместье? Приобрести чью-то землю, когда у нас есть Скейг?
В голосе Юэна сквозили неприязнь и презрение, и Беатрис сразу стало ясно, как сильно она задела струны его души. Она делано усмехнулась и взяла мужа за руку:
— Похоже, что ты в ужасе. Прекрати. Я всего лишь пошутила.
Юэн слегка повеселел.
— А я уж было подумал, что ты это всерьез, — пробормотал он. — Никогда не могу определить, когда ты шутить, а когда говоришь серьезно.
Да, все время Скейг, Скейг, Скейг, до тех пор, пока Беатрис начинало казаться, что она готова закричать, услышав это слово. А после смерти Юэна от сына она слышала то же самое.
— Почему мы не можем поехать в Скейг? — спрашивал он каждый раз, когда подходило время каникул.
— Твой двоюродный дед стареет, ему не требуется общество молодежи, — соврала Беатрис. — Я арендовала для тебя охотничьи угодья, о которых я слышала самые блестящие отзывы, и пригласила много интересных гостей.
— Спасибо, мама, но это совсем не то же самое, что поехать в Скейг, — возразил Иэн.
Видя разочарование в его глазах, ей иногда становилось не по себе, и все же она не собиралась расшаркиваться перед горным чудовищем, который к тому же был с ней так груб. Она знала, что Дункан как хищный паук ожидал ее возвращения, чтобы вновь вцепиться в Иэна.
