У меня бы не просвечивались так.
— Старик, — медленно обернулся смутный Виктор, такая тишина, что даже зуд какой-то в ушах. У тебя нет зуда?
— Это тишина-а… — шепчет Василий. Ему хочется сказать нечто значительное, необычайно красивое, точное и непременно поэтичное, ну хотя бы как-то подходящее, отражающее его сладостно-отрешенное состояние. Но не вспоминается ничего, одни восторженные ощущения в душе, только одни ощущения владеют всем его существом. Вздохнув глубоко, до легкого моментального головокружения, он валится в сено, смотрит в голубой треугольный проем, там неустанно мелькают и щебечут вольные ласточки. Может быть, песню спеть? Он перебирает в уме строчки, ища соответствующую, ту единственно верную… Дрыгает нетерпеливо ногой, пальцами и, мотнув головой, начинает: надо мной небо синее-е… облака-а лебединые…
— Ну шеф, — смеется Виктор, — ты даешь! — И подтягивает громко и без мелодии, шутовски, о том, что эти облака и зовут, и ведут за собой в дальний край. Поют они эту песню, первую пришедшую на память, никак не такую бы хотелось вспомнить и спеть, но ничего, ничего, надо же как-то освободиться от восторженной слабости Василию. Забавляется, смеется после каждой строчки Виктор. «Шеф, — говорит он, — Петров скажет, балдежники какие-то нагрянули, бичи и кирюхи. Шеф! Ау!» Василия неудержимо тянет дремать.
— Юноша, — говорит он, — а до чего же хороша эта девочка Ксения! Такая естественная, непосредственная.
Лег набок; непроизвольным жестом сунул воротник под щеку, ладони лодочкой внедрил между подтянутых к животу коленок, чмокнул, чихнул, поерзал, устраиваясь, раздавливая какие-то досадные желваки под шеей плечом. Шу-шу-шу, — пробирается кто-то тайком в сене.
— Шеф! — донеслось удивленное, — кемарить что ли?
— Мм-м? — мотнул головой Василий и заснул.
— Василий Павлович, а Василий Павлович, — голоском Ксении тоненько пропищала ласточка из гнезда. — Сисилий Павловис-с-с, у меня для вас, для вашей песенки есть слова подходящие, хотите, научу, очень просто, Сисилий Павловис, надо только летать и чирикать, чирикать и летать, как я, птичка небесная, и вечное наслаждение будет вам, давайте полетаем вместе, я вас научу…
Вот брюхатое облако, похожее на виноградную гроздь, висит в белесом небе, бесшумные молнии ломаными стрелами вспыхивают там и сям, как кегли свисают из него рыжие кильки, свисают и раскачиваются, раскачиваются, отрываются и летят с писком вниз на Василия, дергается Василий, хочет убежать на крылечко домика в два окошка, в одном виднеется среди цветов и колосьев девичье личико, а кильки все летят, увеличиваются, распухают животами, больные из водохранилища, требуют спасти их жизнь, Ксения в окошке манит тоненьким пальчиком с грязненьким ноготком, на ее головке венок из ромашек и васильков… «Шу-шу», — говорит Виктор, и ногами вперед зарывается в сено, зарылся, высунул востренькую мышиную мордочку, поглаживает коготками метровые усища, насмехается: заболел, шеф? «Шу-шу?» Мелькают никелем велосипедные спицы на изумрудном пригорке, несется на горном велосипеде Ксения, такая желанная, желтая блузка расстегнута и дуется пузырем на спине, задирается, грудки у Ксении белые, незагорелые, маленькие и тугие, алые трусики с белой кружевной оторочкой… и уже совсем туманится палевая даль, речка слепит веселым перекатом и бормочет на ушко, картавая и насмешливая, настойчиво бормочет о том, что… никогда тебе не догнать девочку Ксению, и что-то еще, но не знает языка речных струй очарованный человек, как близко ямочка на щеке Ксении, она уже облизывает сухие губки быстрым языком, и уже ощущают ладони солнечное тепло ее тела, какая она вся гладкая-гладкая, гибкая, она пахнет сеном и водой, но вот откуда ни возьмись, бежит грозный рыцарь, юноша Витольд Решительный, при багровом плаще и со шпагою, и целится клинком в истекающее любовью и истомой бедное сердце Василия. «Все, пропала моя жизнь и моя Ксения пропала для меня…» «Ах, мы умрем вместе, Сисилий Павловис-с…» «Стой, стой, гад!» — хочет крикнуть Василий и шепчет: «Вместе, вместе, моя единственная…» Горячая земляничка тает на губах — это поцелуй Ксении, такой долгий и сладкий. «Теперь я навсегда твоя…» Шершавые, загорелые плечики, она приникла к нему всем своим телом… Тянется губами, всем существом своим изнывающий желанием Василий хочет удержать, завладеть навечно, и вот они уже летят в сияющий зенит к жаворонкам и ласточкам, в долгом невиданном наслаждении сжимая в объятиях плащ-накидку военного образца, которой заботливый Виктор накрыл товарища, чтобы не беспокоили его комары да мухи. Просыпается не вынесший напряжения Василий. Колется везде жесткое сено и ничем не пахнет. В руке миллиард иголок, отлежал.
Сел, утерся.
Надо же, какая ерунда… жалко. И вдруг с опустошающей мгновенной досадой понял, что проспал две ночи подряд, всю жизнь, все на свете проспал. Зато какой сон был чудесный, цветной и объемный, он же словно наяву ощущал ее тело, поцелуй (Василий потрогал губы) и запах волос… Посмотрел на часы, улыбнулся: девять вечера.
Виктор, раскинувшись, как дровосек, спал, похрапывая в два голоса, и в ноздре посвистывала какая-то сопелка.
Василий вышел, потоптался у сарая, и как-то оказался вблизи дома Петрова, да где же он еще мог оказаться?
У крыльца стоял велосипед, тусклый, даже слегка как бы пушистый от пыли. Свисая, на седле ворохнулся большой белый кот и, насупившись, следил красноватыми глазами за Василием.
— Кис, — сказал Василий и протянул руку.
— Мур-р? — раскатисто и картаво спросил альбинос и боднул ладонь, ласкаясь.
Из распахнутого окна терпко пахло жареными грибами, луком; слышалась музыка. Сразу захотелось жареных грибков с лучком и картошечкой. На подоконнике стояли консервные банки из-под тушенки и гороха, из них вульгарно торчали мясистые стебли кактуса. Две герани в щербатых кринках кустились по бокам.
— Ага! — возникла среди гераней растрепанная Ксения, словно таилась и ждала напугать. — Здрасьте! Как поспали, что приснилось? — подозрительно лукаво прищурилась она, и Василий смутился. — У, сони какие! А я накаталась… вот так! — сделала она знакомый жест большим пальцем. — У вас велик вот такой! — повторила. — А потом я еще пол вымыла, и крыльцо, и сени, и грибов нашла, пока в магазин ездила, одни рыжики, не верите? Одни-одни! Грибы жарю на примусе. Будете? Лук, сметана! Я и винца купила, батя велел угостить вас.
— А что еще? — глупо улыбнулся тихий со сна Василий и, как бы окончательно проснувшись, с форсом облокотился о подоконник. Но тут же, скромнея, стал чуть ли не по стойке «смирно».
— Семечек надо?
Исчезла, появилась, подняла кулачек, из него мимо нерасторопных ладоней Василия посыпались пунктиром семечки и, тюкая как жучки, запрыгали по доске завалинки. Надеясь поиграть и поживиться, белым клубком к ним метнулся кот.
— Васька у нас семечки ест! Так будете грибы?
— Буду, — сразу ответил Василий, — Немного. Нет, не буду, я сыт.
В окошке появился отец Ксении, он держал в руках газету. «ДУРТ», — прочел перевернутое название Василий.
— Заходите, Василий Павлович, рыжиками угостим, исключительного качества закуска. Только вот не пью, печень. Но ради гостей можно.
— Я тоже ни-ни, — сказал Василий. — Напряженный маршрут, форму надо держать.
— Вот пишут, — кивнул Петров в газету. — Где-то тут… а, вот. «Во второй половине дня на севере области грозы». А никаких осадков. Сохнет все. Ну, заходите.
— Нет, нет, спасибо, я тут.
— Чего — тут?
— В смысле не беспокойтесь. Ужинали только что.
— Заходите, заходите, видел я, что вы кушали. Такие вещи вообще нельзя есть.
— Вы знаете, — начал сразу говорить за столом Василий, поедая неописуемые рыжики, — я просто очень люблю природу. Вообще деревенскую жизнь. У меня, например, даже бабка жива до сих пор, девятый десяток, она в Осташкове живет, на озере Селигер. Знаете? И в поле работает.
— Знаю, — кивнул Петров. — Мы там недалеко турбазы строили.
— Я вот половину области уже объездил, — сказал Василий, косясь на Ксению. — Теперь с другом едем в заповедник. Я тоже рыбой занимаюсь. Нет, вы не представляете, едешь по лесу, тишина, заброшенные дороги, заброшенных деревень много стало. Если достопримечательность какая, ну там часовенка, церковка разрушенная, речка или мельница, взял остановился, смотри себе. Или вот на Рыбинском. Все мелководья можно на велосипедах объехать, там чайки и держатся.
