Как ни странно, но Агнес не завидовала сестре. Возможно, это объяснялось тем, что Джесси совсем не горела желанием учиться секретарскому делу. Их мать считала, что, коли у Джесси не лежит душа к работе в магазине, ей следует помогать по дому или научиться готовить. Это принесло бы определенную пользу, так как можно было бы сэкономить на жалованье Мэгги Райс, что работала у них полдня.
Агнес частенько задумывалась, чем руководствуется отец, выплачивая жалованье своим работникам. Она получала пятнадцать шиллингов в неделю, а Артур Пибл — всего на пять шиллингов больше, хотя ему приходилось содержать семью. За свою нелегкую многочасовую работу Нэн Хендерсон зарабатывала всего восемь шиллингов и шесть пенсов. В следующем месяце Нэн исполнилось двадцать, и Агнес надеялась, что отец повысит ей жалованье, поскольку девушка отлично справлялась с работой. Она была веселого, бойкого нрава и недурна собой. И Артур Конвей не мог отрицать, что благодаря Нэн к ним заглядывало изрядное количество покупателей, особенно в конце недели, когда к причалу подходило судно, и моряки по пути с пристани наведывались в магазин и не скупились на конфеты для своих подружек. Конечно, это не относилось к тем посетителям, которые прямиком направлялись в пивную.
Агнес прошла в кладовую.
— Закрывай ровно в девять, Гэги, — напутствовал ее отец. — Нет смысла засиживаться дольше. Если кто-то собрался за покупками, то успеет управиться до этого времени.
Ничего не ответив, девушка молча прошла сквозь кладовую с полками, плотно заставленными конфетами, и вышла в коридор. Там находилась дверь кладовой табачного магазина. Ее постоянно держали закрытой, чтобы стойкие запахи табака, сигарет и кожгалантереи не проникли в кондитерскую и не испортили товар. Агнес направилась в противоположный конец коридора к лестнице, ведущей наверх.
Над обоими магазинами располагались просторные и с большим вкусом обставленные жилые комнаты. Элис Конвей, мать Агнес, обладала двумя неоспоримыми достоинствами: была прекрасной кухаркой и умела с необыкновенным искусством создавать домашний уют. Жаль, что ее мастерство не распространялось на семейные отношения: у Элис слишком часто случались приступы дурного настроения.
Агнес давно приметила, что настроение матери обычно начинало портиться ближе к вечеру. Днем любимые занятия помогали Элис развеяться. Она с удовольствием готовила, пробуя все новые рецепты, в очередной раз меняла занавески на окнах или вязала салфетки, чтобы покрыть ими спинки кресел. Вечерами же часто становилась апатичной, брела в спальню и укладывалась в постель. Как правило, это случалось задолго до закрытия магазинов.
Спальня Элис была очень мила. Она располагалась над кондитерским магазином, в дальнем конце дома. Интерьер комнаты составляли двуспальная кровать, кушетка, большое мягкое кресло и гарнитур красного дерева, в который входили платяной шкаф, туалетный столик и умывальник. К спальне примыкала еще одна комната, размером поменьше, с односпальной кроватью и колыбелью. Теперь комнатой никто не пользовался, а когда-то давно в этой колыбели качали сперва Агнес, затем Джесси. Напротив бывшей детской помещалось недавно появившееся новшество — туалет. Им больше не приходилось совершать ночью долгие путешествия вниз по лестнице, выходить наружу и брести в темноте в дальний конец двора, где стояли три туалета. Одним из них, ближайшим к дому, пользовалась семья Конвей, другим — семейство Томми Гранта. Томми на протяжении долгих лет заведовал делами маленькой кондитерской фабрики, над которой и жил со своими домочадцами. Он был ярым противником нововведений, грозивших изменить привычный уклад его жизни. По мнению Томми, туалету было не место в доме, где готовились и хранились конфеты и продукты для их приготовления. Третий туалет находился в распоряжении жильцов одноэтажного здания в глубине двора. В этом доме сдавались комнаты приезжим, капитанам и их помощникам, а также всем тем, кому не хотелось останавливаться в гостинице. Некоторые моряки с женами на протяжении многих лет регулярно наведывались сюда.
"Дом", как его называли, приносил приличный доход. С тех пор как шесть лет назад Агнес окончила школу, в ее обязанности входило заботиться о белье для жильцов и вместе с Мэгги поддерживать в Доме чистоту и порядок.
Надо сказать, что Агнес с удовольствием присматривала за Домом. Хоть он и располагался рядом с фабрикой, все же это было отдельное хозяйство со своим доходом. Девушка с нетерпением ожидала каждого интервала между приездом постояльцев. Тогда у нее появлялась возможность посидеть у окна спальни, любуясь видом улицы, переходившей в главную магистраль. Взгляд Агнес простирался поверх крыш туда, где за четкими силуэтами церквей Святого Доминика и Святой Анны удавалось разглядеть сверкающую водную гладь между множеством судов и суденышек, деловито сновавших вверх и вниз по течению.
Это были те редкие случаи, когда девушка позволяла себе отвлечься от дел в магазине и побыть вне Дома. Здесь она могла уделить время исключительно себе. Разные мысли приходили ей в голову в такие минуты. Но все чаще она начала задумываться о будущем, о том, что ждет ее впереди. Агнес уже исполнилось двадцать два года. Все ее школьные подруги повыходили замуж. А будет ли у нее когда-нибудь своя семья? Агнес сильно сомневалась на этот счет. Но тем не менее не могла представить в роли мужа ни Пита, ни Генри. Все, что угодно, только не Генри Столворт. Агнес казалось, что лишь самая крайняя нужда способна сделать для нее привлекательным такого человека, как Генри. А может быть, ей уготована судьба сестер Кардингс? Все трое остались старыми девами и жили вместе в доме по соседству с табачным магазином отца Агнес и держали небольшой шляпный магазинчик. Или она станет похожей на Кристин Харди, которая работала в булочной своего отца. Кристин было за тридцать, и она смеялась сверх всякой меры, как считала Агнес. Возможно, к этому имел отношение Эммануэль Стил, чья сапожная мастерская помещалась между шляпным магазином и булочной. Ему уже явно перевалило за сорок, но он явно не спешил обзаводиться семьей. Холостяцкая жизнь, как видно, не тяготила мужчину, и он прекрасно обходился без жены: сам управлялся с домашними делами, а обедал и ужинал, как правило, вне дома. Поговаривали, будто Кристин так настойчиво навязывала ему свое общество, что Эммануэль в итоге обратил на нее внимание. Правда, в такой форме, которая явно не делала ей чести.
Их маленькая улочка, поднимаясь вверх по холму, выходила на более широкую улицу, в дальнем конце которой высилась кирпичная стена, как бы венчающая их Спринг-стрит. Ее железные ворота закрывали въезд на аллею, ведущую к внушительных размеров дому из кирпича.
Всякий раз, стоило матери Агнес завести разговор об этом доме и его обитателях, отец неизменно возмущался:
— К чему они нам? Надо водить компанию в своем кругу. А потом, чем плоха Спринг-стрит? В магазинах достаточно продуктов. Мы можем покупать здесь также обувь и головные уборы. Ассортимент достаточно разнообразен, чтобы порадовать как богатых, так и бедных.
— А как же насчет мяса и другой одежды, что носят между башмаками и шляпой? — пошутила однажды Агнес.
— Слишком ты остра на язык, — ответил ей тогда отец. — Как бы тебе не поплатиться за это.
Однако все живущие на Спринг-стрит могли себе позволить покупать все необходимое и в других местах. К тому же разве все прошедшие годы отец недостаточно хорошо кормил их и одевал?
И все-таки, сидя у окна в Доме и глядя вниз на реку, девушка размышляла о том, что полнота жизни определяется не только материальными ценностями. Неужели стоило работать лишь ради еды и одежды? Наверное, жизнь не ограничивалась только такими потребностями. Но что же ей требовалось еще, чего недоставало?
Подходящий ответ никак не находился, и это ставило Агнес в тупик. В первую очередь она считала, что ей необходимо свободное время, чтобы она могла спокойно подумать, почитать, понаблюдать за тем, как живут другие люди, как они переживают трудности, умудряются сводить концы с концами, каковы они в горе и в радости, как любят. Любовь! Да, это слово частенько приходило ей на ум.
