Теперь, когда ее грудь вздымалась, чтобы поспевать за этой тирадой, Уэр мог видеть, что Грейс-Энн похудела далеко не везде. В действительности, рождение детей вызвало не только появление безумного материнского инстинкта. Если ее прилично одеть…
– Вы можете склонить моего отца на вашу сторону, – кричала Грейс-Энн, – и попросить своего беспутного друга принца-регента защищать ваше дело. Вы можете потратить все свое состояние, до последнего пенса, подкупая юристов. Кто его знает, может быть даже Бог на вашей стороне, иначе Он никогда не привел бы вас сюда, чтобы издеваться надо мной. Но все это не имеет значения! Я клянусь всем, что мне дорого, что вы никогда не отберете у меня сыновей!
Уэр собирался предложить свои искренние извинения, в самом деле, собирался. Но вместо этого он услышал, что делает предложение совершенно иного характера:
– Так как вы не позволяете мне взять мальчика, моя дорогая, то, возможно, вы будете готовы приехать вместе с ним? На одной из сдаваемых в аренду ферм пустует коттедж. У вас будут все удобства, которые только можно купить за эти самые пенсы. Я могу быть очень щедрым.
– Вы можете отправляться к дьяволу!
Боже, каким-то образом он сумел забыть, что она – дочь викария, а не искушенная городскими удовольствиями вдова. Что еще раз доказывало, что прирожденный дурак может выставить себя на посмешище и без помощи алкоголя.
Грейс-Энн застыла на месте, ее рот открывался и закрывался, но она не издавала ни звука. По всей вероятности, она не могла придумать таких слов, которые сочла бы достаточно грязными для него. До того, как она сумела сделать это, Лиланд заткнул ей рот самым удобным – для него – из всех существующих способов. Ему уже целую вечность хотелось попробовать на вкус эти розовые губки. А теперь у него была причина. Следует признать, что причина была не очень основательной, но все же достаточно громкой, чтобы заглушить голос его совести.
Уэр думал, что ее губы будут горячими от пламени ее гнева, но они были такими же холодными, как и зимний день за окном. И они были крепко сжатыми, такими же неподатливыми, как сосулька. В целом, объятие оказалось не слишком многообещающим. Но от вдовы пахло сиренью, а несколько локонов ее волос выбились из стародевичьего пучка, с тем, чтобы он смог увидеть их медово-золотистый цвет. Пришлось удовлетвориться этим.
Лиланд отпустил ее и отступил, ожидая пощечины. Он заслужил этого, заработал – и вытерпит все как полагается мужчине. Но пощечина так и не последовала. Вместо этого толстый каблук прочного, прагматичного, немодного ботинка опустился на пальцы его ноги, обутой в бальные туфли, и это действие сопровождалось командой:
– Отправляйтесь искать женщину с такими же низкими моральными принципами, как и у вас, если сможете.
А затем, пока герцог прыгал на одной ноге, колено, обтянутое прочным, строгим и в высшей степени немодным платьем, ударило его между ног.
– Пойдите и сделайте собственных детей, если сможете.
Господи, Уэр забыл, что она к тому же была женой солдата.
Ну и ну, совершить самый дурацкий, самый безмозглый поступок из всех, какие только можно было сделать, упрекала себя Грейс-Энн, подбирая поводья пони, запряженного в тележку. Нанести визит одной в дом холостого джентльмена – конечно же, он подумал, что она какая-то потаскушка! А затем она еще и ударила его. Как она могла оказаться такой дурочкой?
А она-то считала себя такой умной, когда подкупила Джема, привратника Уэр-Холда, с просьбой послать одного из сыновей к ней в дом священника, как только Уэр приедет. Грейс-Энн собиралась добраться до герцога прежде, чем ее отец сможет прийти с ним к соглашению, точно так же, как он это сделал с ее брачным договором. Она собиралась дать его светлость время сменить одежду, освежиться, возможно, слегка перекусить. Затем она смогла бы вызвать его на разумный, продуманный разговор о его тупоголовой идее украсть ее сына.
Вместо этого Грейс-Энн проехала через английский парк мимо декоративного озера, где раньше был ров замка, прямо к парадной двери, где опускная решетка когда-то защищала от захватчиков, а два грума выбежали, чтобы подержать поводья пони, словно бедняжка Пози была горячим боевым конем. Третий грум подошел, чтобы помочь ей спуститься, и это оказалось такой небывалой процедурой, что Грейс-Энн едва не упала сама и не уронила его с собой. Затем массивная парадная дверь открылась задолго до того, как она смогла протянуть руку к дверному молотку, и дворецкий в парике поклонился ей. Два лакея в пышных ливреях молчаливо стояли по обеим сторонам дверного проема, словно подставки. Позади них Большой Холл сверкал ярче, чем декабрьский день снаружи: в два часа дня здесь горело больше свечей, чем в доме священника изводили за один зимний месяц. Грейс-Энн заморгала. Сделав два шага в вестибюль, она ощутила, как у нее потекло из носа от запаха выпекаемых фруктовых пирожков с пряностями, даже несмотря на то, что кухня должна быть где-то далеко отсюда. Еще один шаг – и ее замерзших щек коснулось приветственное тепло от огня, пылающего в двух каминах, достаточно больших, чтобы сжечь весь Шервудский лес, расположенных в двух концах похожего на пещеру помещения. На обеих каминных полках располагались огромные композиции из остролиста, плюща и звезд из мишуры, в то время как резные перила внушительной лестницы и каждая стена были декорированы гирляндами из веток ели и красных лент. А если верить сынишке Джема, то только герцог, единственный человек, приехал отпраздновать Рождество в этом доме.
А вот и Уэр, шагает по обюссонскому ковру, такому красивому, что он мог бы висеть на стене. Он выглядел безукоризненным, элегантным даже в неформальной одежде, что говорило о превосходном портном и требовательном камердинере. Тони назвал бы его первоклассным, стильным до крайности. А Грейс-Энн мысленно назвала его алчным.
У него было все, у его светлости герцога Уэра. А у нее были только ее сыновья.
Поэтому она и пнула его.
Нанести жестокое телесное увечье другому человеку было неслыханным, вульгарным, грешным поступком. Ударить мужчину, который обладал огромным влиянием и контролировал твою жизнь, было еще хуже. Это была глупость за пределами разрешимых действий. Грейс-Энн пожалела, что не может пнуть себя за то, что поступила как простушка. Вместо этого она постучала ногами о дощатый пол повозки. Пози с отвращением фыркнула.
– И я так думаю, – согласилась Грейс-Энн.
В самом деле, герцог мог устроить так, что папа лишится своего прихода, хрупкую миссис Беквит выбросят на мороз, красавицу Пруденс принудят к проституции, всю семью сошлют в Ботани-Бей [7]. Он может сделать все, этот всемогущий герцог Уэр – как только сумеет подняться с пола.
Теперь он будет всегда ненавидеть ее.
Как Грейс-Энн могла поступить так неделикатно? Маме будет стыдно, что ее дочь продемонстрировала отсутствие хороших манер. Тони было бы стыдно за жену. Нет, решила Грейс-Энн, прищелкнув языком Пози, чтобы лошадка перестала волочить ноги и перешла на иноходь, Тони не стал бы стыдиться ее. Он гордился бы ее умением защитить себя от нежелательных приставаний. Именно он научил ее этому, в конце концов. Тони беспокоился насчет грубых солдат, испанских крестьян, французской армии. Ему следовало бы опасаться собственного кузена.
Негодование Грейс-Энн перешло с ее собственной глупости на дурную славу герцога. Несомненно, его дурная репутация распутника была вполне заслужена этим негодяем. Опять же, честно размышляла она, легко было догадаться, что Уэр очень, очень хорош на избранном им пути к гибели. Впечатлительные женщины – конечно же, сама она к таким не относится, а просто пытается быть объективной – сочли бы привлекательными его смеющиеся карие глаза и красивой формы рот. Темные кудри герцога так и напрашивались на то, чтобы их взъерошили, а ястребиный нос только добавлял характера к прочим классически привлекательным чертам лица.
