Не стану скрывать: в моем представлении лучшим театром является мюзик-холл – полуголые девицы и низкопробные комедии – вот мой стиль, а все эти ваши драмы и оперы наводят на меня смертную тоску. Так что «Севильского цирюльника» я нашел совершенно невыносимым: жирные итальянцы орут во все горло, а ни слова не понятно. Я малость почитал программку, и счел рекламные объявления намного более интересными, чем происходящее на сцене. «Анатомические дамские корсеты миссис Родд придадут вашей фигуре невероятную симметричность». «Да уж, – подумал я, – примадонна из „Цирюльника“ много выиграла бы от знакомства с изделиями миссис Родд». Еще расхваливались патентованные клизмы, которыми якобы пользовались все знаменитости во время путешествий. Не мне одному, как я подметил, опера показалась скучной: в партере раздавались зевки, а Веллингтон (сидевший рядом с нашей ложей) даже всхрапнул, пока герцогиня не ткнула его локтем в бок. Потом закончился первый акт, и после того, как смолкли аплодисменты, все затихли в ожидании. Оркестр заиграл бодрую испанскую мелодию, и Лола (или Розанна) в драматическом па выпорхнула на сцену.
Я не специалист по танцам: артистки, а не артистизм – вот что меня привлекает. Но мне показалось, что танцевала она чертовски здорово. Ее поразительная красота заставила партер затаить дыхание. На ней был черный лиф с таким низким вырезом, что груди ее постоянно подвергались риску выскочить наружу, а коротенькая алая юбочка демонстрировала ножки в самом выгодном ракурсе. Белоснежная шея и плечи, угольно-черные волосы, сверкающий взгляд, алые губы, сложенные в почти презрительную улыбку, – эффект был самый потрясающий и экзотический. Вам знакомы эти будоражащие испанские ритмы: она раскачивалась, изгибалась и отбивала чечетку с пленяющей страстностью, и зрители сидели ни живы ни мертвы. В ней одновременно читались и призыв и вызов: думаю, ни один цензор не смог бы счесть хоть один жест или па предосудительным, но общий эффект танца был именно таков. Она словно говорила: «Возьми меня, если посмеешь», и все мужчины в зале буквально раздевали ее глазами. О чем думали женщины, мне не известно, но полагаю, они столько же восхищались ею, сколь и ненавидели.[23]
Когда она резко завершила танец, притопнув под финальный звон цимбал ножкой, театр взорвался. Зрители вопили и хлопали, она же застыла на секунду, словно статуя, гордо глядя на них, и упорхнула со сцены. Аплодисменты были просто оглушительными, но Лола так и не показалась, и под вздохи и стоны занавес раздвинулся. Начался новый акт оперы, и эти чертовы макаронники загорланили опять.
Все это время Ранелаг просидел в своем кресле, не сводя с нее глаз, но не произнеся ни слова. На оперу он не обращал ни малейшего внимания, но когда Лола вышла исполнять второй танец, оказавшийся еще более зажигательным, нежели первый, лорд без стеснения стал пристально рассматривать ее через бинокль. Все, разумеется, делали то же самое в надежде, что ее лиф разойдется, и это, похоже, могло случиться в любой момент, но когда овация, еще более мощная, стихла, Ранелаг так и не опустил бинокля. Когда Лола исчезла, лорд озадаченно нахмурился. Дело шло к разоблачению, как пить дать, и когда она появилась, играя веером, в третий раз, я услышал, как Ранелаг сказал своему соседу:
– Смотрите за мной внимательно. Я кое-что скажу, и мы здорово повеселимся.
Она кружилась в танце, демонстрируя большую часть своих бедер, и изгибалась в такт движениям веера, и стоило ей закончить, как поднялась настоящая буря восторгов: на сцену полетели букеты, люди вскакивали с мест и аплодировали стоя. Лола в первый раз улыбнулась, и кланяясь и рассылая воздушные поцелуи, попятилась к кулисам. И тут из нашей ложи раздался оглушительный свист, и овация постепенно смолкла. Она повернулась и обратила в нашу сторону яростный взгляд, а поскольку свист становился все громче, остальной театр разразился криками возмущения. Зрители вытягивали шеи, стараясь понять, что происходит. Тут Ранелаг вскакивает – черная борода и элегантное пальто делали его фигуру весьма импозантной – и выкрикивает во весь голос:
– Это же сплошное надувательство, леди и джентльмены! Это не испанка Лола Монтес. Это ирландская девка, ее зовут Бетси Джеймс!
На секунду воцарилась тишина, а потом началось светопреставление. Снова раздался свист, послышались крики «Обман!», «Жулье!», начались и затихли аплодисменты, галерея шикала и улюлюкала. В один миг настроение публики поменялось на противоположное: подхватив инициативу Ранелага и его клаки, зрители начали освистывать ее, на сцену полетели мелкие монеты. Дирижер, с раскрытым ртом наблюдавший за происходящим, бросил вдруг свою палочку и убежал. Вскоре весь театр вопил, топал и требовал вернуть деньги, злобно рекомендуя ей убираться назад, в родные болота Донегала.
Лола буквально искрилась от ярости, и когда она направилась к нашей ложе, кое-кто из парней отступил назад, от греха подальше. Она остановилась; грудь ее бурно вздымалась, а глаза буравили ложу – да, да, Розанна наверняка узнала меня, и когда из ее уст полились ругательства, я понимал, что они предназначаются в равной степени и мне и Ранелагу. К несчастью, ругалась она по-английски, что завело толпу еще больше. Потом она бросила букет, который держала в руке, растоптала его и пинком отправила в оркестровую яму; изрыгнув в наш адрес последнее проклятье, Лола покинула сцену и скрылась за упавшим занавесом.[24]
Должен признать, я был доволен: даже не предполагал, как здорово все получится. Когда все двинулись к выходу – про «Цирюльника», естественно, забыли – я протиснулся к Ранелагу и поздравил его. Мне не под силу было отплатить ей в таком блестящем стиле, в чем я ему и признался. Он удостоил меня холодного кивка и укатил прочь, напыщенный ублюдок, но я был не в том настроении, чтобы принять это близко к сердцу. Ведь это именно я поквитался с миссис Лолой за ее оскорбления и выходки, так что домой я отправился в самом распрекрасном настроении.
Само собой, с лондонской сценой для нее было покончено. Ламли расторг контракт, и хотя было еще несколько попыток пристроить ее в другие театры, ничего не вышло. Теперь очень многие узнавали в ней миссис Джеймс, и хотя она написала письмо в газету с опровержением этих слухов, никто ей не верил. Через несколько недель актриса пропала из поля зрения, и я полагал, что на этом участие Лолы Монтес в моей жизни закончилось. И скатертью дорожка: великолепная в своем роде любовница, не стану отрицать, и даже сейчас, когда я вспоминаю ее голую в постели, во мне что-то екает – но особой симпатии я к ней не испытывал, поэтому был только рад, что она взяла, да и испарилась.
Но ставить на ней крест оказалось рановато. Хотя и прошло немало лет прежде чем я увидел Лолу снова – причем при самых невероятных обстоятельствах – время от времени в газетах мелькало ее имя. И всегда в разделе сенсаций: у нее, похоже, был просто талант встревать в разные громкие скандалы. Сначала была статья, как она отхлестала плетью полицейского в Берлине, потом он танцевала на столе во время гражданского банкета в Бонне, к вящей ярости нашей королевы и принца Альберта, находившихся там с визитом. Потом давала представление в Париже, и когда публика не слишком тепло приняла ее, она сорвала с себя подвязки и чулки и запулила их на галерку. Потом Лола затеяла бучу на улицах Варшавы, и когда ее попытались арестовать, встретила ищеек выстрелами из пистолетов. Ну и конечно, была масса историй о ее любовниках, в большинстве своем высокопоставленных: вице-король Польши, русский царь (хотя насчет него я не уверен), композитор Лист.[25] Она сходилась с ним два или три раза, а однажды он сбежал: запер ее в номере отеля, а сам выскользнул через черный ход.
Кстати, позже мы как-то повстречались и обсуждали нашу любезную Лолу, весьма сойдясь во мнениях. Подобно мне, он отдавал ей должное как любовнице, но находил ее слишком неотразимой. «Ее сжигает огонь, – признавался он мне, качая своей седой гривой, – и он так часто опалял меня, о, так часто!» Я сочувствовал ему: меня она побуждала к любви с помощью расчески, в его же случае это был хлыст для собак. А ведь сложения он был вовсе не крепкого, бедный малый.
