Старшая подвела Эйле к стене под окном и усадила на скамеечку с коротенькими бочонкообразными ножками. Поставила рядом корзину с рукоделием: тонкий прорезной узор для воротника. Затем взяла Эйле за запястье и ловко защелкнула на нем браслетик. Тоненько прозвенела цепочка: Эйле обернулась и увидела, что старшая мастерица приковала ее. Под окном имелось вделанное в стену кольцо, обтянутое бархатом: оно казалось приспособлением, призванным собирать шторы в красивую драпировку. Вероятно, это и было его изначальным предназначением.

— Сиди! — сказала старшая. — И трудись! Время для глупостей закончилось.

Как была в нелепом мужском наряде, Эйле взялась за ножнички и иглу. Попросить о том, чтобы ей принесли поесть, она так и не решилась.

Дом Тандернака, кажется, еще пребывал в счастливом неведении касательно судьбы, постигшей хозяина: там все было тихо. Стряпуха отказывалась разводить огонь в оскверненном крысами очаге, поэтому на обед подали купленные в соседней харчевне мятые пирожки вчерашней свежести. Это вызвало негодование воспитанников, однако переубедить стряпуху или воззвать к её совести не удавалось. Самого же господина Тандернака. как назло, до сих пор не было: он ушел с утра и не вернулся.

Ренье открыл дверь и прислушался. Дом был полон звуков, но все они доносились из глубины. Как и рассказывала Эйле, здесь угадывалось присутствие нескольких человек и наличие по меньшей мере десятка комнат, но где все это располагается — оставалось загадкой.

Против воли Ренье почувствовал некоторое уважение к человеку, который сумел устроить столь запутанный лабиринт в сравнительно небольшом городском доме, стиснутом соседними зданиями, — здесь даже длинных коридоров быть не могло, и тем не менее заблудиться среди десятка полутемных помещений Тандернакова обиталища представлялось совершенно пустяковым делом.

Ренье осторожно двинулся по тростнику. Траву здесь не меняли уже давно, кое-где она подгнила, а кое-где ее разбросали в стороны, как будто кто-то здесь бежал или перемещался большими прыжками. Возле стены осталось темное пятно — трава впитала кровь. Здесь умер охранник, которого убила Эйле. Все произошло слишком быстро, и Ренье надеялся, что Тандернак не успел найти нового стража для своего обиталища.

Он очутился возле винтовой лестницы и ступил на нее. Как он знал из рассказа девушки, это был прямой ход в спальню хозяина. Дверь за дверью открывались перед Ренье. Дом обступал его теперь со всех сторон, и Ренье очутился как будто в самом центре музыкальной шкатулки, сложного механизма, где каждое, самое невинное и простое на вид колесико, каждая почти незаметная глазу передача имеют особое предназначение. Все в этом механизме было отлажено — ни одной лишней или нерабочей детали. И Ренье, осторожно двигавшийся по передней комнате, знал, что в любое мгновение может наступить на скрипучую половицу или задеть нить с колокольчиком, и тогда тревога разнесется по всему дому.

Почти над самым его ухом монотонный скрипучий голос жаловался на влажный матрас, на слишком кусачее одеяло, на то, что еда была сегодня отвратительна: «Как я буду работать в таких условиях? Я должна быть обольстительной, я желаю быть обольстительной, а у меня потная спина!» Второй голос, гораздо более отдаленный, отвечал невпопад — видимо, также разговаривая сам с собой: «Ненавижу капризных дур! Ненавижу капризных дур!»

Задыхаясь от отвращения, Ренье толкнул дверь хозяйской спальни. Молодого человека поразила скромность, почти суровость обстановки, и он подумал: «Тандернак действительно был опасен, коль скоро он позволял себе не заботиться о роскоши для собственной персоны...» Бабушка Ронуэн, «самая мудрая из ныне живущих», как иногда именовал ее Адобекк, говорила внукам: «Будьте осторожны с людьми, которым безразличны дорогие и красивые вещи: этих невозможно удовлетворить. Жадный соблазнится деньгами, алчный — красотой; но такого человека невозможно сбить с пути ничем — он остановится только тогда, когда дойдет до донца».

«Или пока его не остановят острым клинком в сердце», — добавил Ренье мысленно и усмехнулся.

Пластина с небольшой надписью и отпечатком узкой женской ладони стояла на полу, возле окна. Тандернак не успел даже поместить ее в специально изготовленный ящичек, который вешается на стену на самом видном месте и украшается цветами и бантами. Сразу помчался разыскивать Эйле.

Ренье сдернул с постели тонкое покрывало и завернул пластину. Он уже повернулся к двери, чтобы покинуть дом так же незаметно, как проник сюда, когда послышался громкий крик:

— Вор!

Ренье не колебался ни мгновения: он бросился к окну, намереваясь выскочить наружу — хотя находился на уровне третьего этажа. Если ему повезет, он даже не расшибется — поймает невидимые лучи Стексэ и Ассэ, как это умела делать Фейнне. В последний миг Ренье замер и еле слышно выругался: это окно, как и все прочие в доме, было забрано решеткой. Об этом Ренье почему-то позабыл. Видимо, потому, что подобный обычай не был распространен в Королевстве.

Согласно легенде, один из эльфийских королей даже издал специальный указ, запрещающий ставить решетки на окнах — «дабы не чинить препятствий любовным приключениям юных влюбленных». (Чуть позднее обманутые мужья начали ссылаться именно на эту формулировку, внесенную в указ с поистине эльфийской беспечностью: их жены-де, не говоря уж о любовниках жен, никак не могут считаться «юными влюбленными» — в силу достаточно солидного возраста).

В дверь хозяйской спальни уже ломились; Ренье уловил бряцанье оружия. Должно быть, все предосторожности оказались тщетными: молодые воспитанники Тандернака сразу уловили чуждые звуки среди привычных голосов дома и отправились за стражей. Ренье вцепился себе в волосы и сильно дернул, как будто этот способ мог помочь ему лучше сообразить, как выбраться из глупого положения. Будь на его месте Эмери... Старший брат никогда бы не попался так нелепо. Эмери умел слышать музыку — предметов и мест. Он бы сперва понял, как вплести свой голос в общую симфонию — а уж потом начал бы бродить по комнатам незнакомого жилища.

Неожиданно внизу, на улице, Ренье заметил знакомую фигурку. Мальчишка-карманник бродил взад-вперед, как часовой, и время от времени задирал голову наверх.

— Эй, — позвал его Ренье.

Мальчик показал на себя пальцем.

— Ты меня зовешь?

— Тебя!

— А, покупатель крыс! — обрадовался мальчик, — Хочешь сделать новый заказ? Постоянному клиенту — скидка.

— Я попался, — сказал Ренье.

— Я так и понял, что ты свой брат, — солидно отметил маленький воришка.

— Я брошу тебе одну штуку в окно, а ты спрячь её хорошенько. Я потом найду тебя.

— Дорогая вещица?

— Не сомневайся, хотя продать ее ты не сможешь. Лучше и не пробовать. Дождись меня — я сам ее у тебя куплю.

— Почем дашь?

— Они уже дверь ломают — некогда препираться! — зашипел Ренье, проталкивая между прутьями пластину, обернутую в ткань. — Заломишь, сколько вздумается. Беги отсюда — да не попадись!

— Ну, я — не ты, — сказал мальчик, подхватывая брошенный сверток на лету и мгновенно исчезая.

Ренье сел на постель. Дверь покачнулась и слетела с петель. Двое стражей и растрепанная полуголая девчонка у них за спиной показались на пороге. Ренье вздохнул.

— Вы решительно отказываетесь назвать себя? — в третий раз спросил начальник караула. Его тон звучал едва ли не сочувственно.

Здесь, у первой стены, нередко ловили жуликов, воришек и взломщиков всех мастей; изредка попадались настоящие грабители. Все эти дела, как правило, оказывались достаточно ясными, чтобы подпадать под юрисдикцию местной стражи: более высокий суд тревожили лишь в тех случаях, когда преступление требовало смертной казни.

Ренье молчал. При нем не нашли ничего из вещей Тандернака, хотя воспитанники этого достойного господина в один голос утверждали, что незнакомец проник в их дом тайно и намеревался совершить кражу.